Страница 22 из 37
С одной стороны электрокамина стоял диванчик, с другой — кресло-качалка. Конечно, здесь можно было посидеть и поговорить, но интимно розовеющие шелка комнаты довольно прозрачно намекали на совсем иное её предназначение.
Я сразу почувствовал это и стоял на пороге в недоумении, спрашивая себя, не ошибся ли один из нас номером — я или Шила?
Минуту спустя стремительно влетела Шила, и дверь за нею с треском захлопнулась. Окинув взглядом комнату, она зло набросилась на меня:
— Боже мой! Вы в своём уме? Привести меня в такое место!
Тут же тихо щёлкнул замок: нас заперли. Шила кинулась к двери.
— Минуточку, — остановил я её спокойно, когда она вновь открыла рот, чтобы закричать на меня. — Не спешите устраивать сцену. Поглядите на это! — Я показал записку.
— И мне передали такую же от вас! — удивилась она. — Где же она? Ах, да я же её порвала… Но вам бы следовало знать, что это совсем не мой почерк.
Я не стал выяснять, почему, собственно, она считает, что я должен знать её почерк. Прежде всею её нужно было успокоить. Возможно, тот, кто всё это подстроил, как раз и рассчитывает, что Шила будет скандалить, шуметь, ломиться в дверь, и тогда все узнают, что мы были вдвоём в этой спальне.
— Послушайте, Шила, — начал я, — кто-то послал нам эти фальшивые записки и запер здесь. Не знаю, для чего. Просто глупая шутка или нечто худшее. Но лучше отнестись ко всему хладнокровно. Мы хотели поговорить — так давайте поговорим…
Мои слова подействовали на неё. Она села на диван и вдруг захохотала, наблюдая, как я располагаюсь в качалке.
Совершенно неожиданно она сказала:
— Поцелуйте меня.
Я оторопел.
— Господи, минуту назад вы готовы были закатить истерику и вот…
— А сейчас всё по-другому, — нетерпеливо перебила она. — Я знаю, что сейчас вы будете серьёзно говорить со мной и, наверное, не пощадите, но вы всё-таки мне нравитесь.
Я поцеловал её “ласково и просто по-дружески”, как она просила, но на всякий случай сразу же вернулся к своему креслу. И даже закурил трубку.
— Итак, Шила, — сказал я, — хочу вас сразу предупредить: всё сказанное здесь должно остаться в тайне. А кроме того, вы должны понять, что личная ваша жизнь меня нисколько не интересует и я бы не стал касаться её только из своего удовольствия.
— Я вам нравлюсь, но вы меня осуждаете, так?
—Да, приблизительно так, — ответил я, невольно улыбаясь. — Когда я впервые увидел вас в баре “Ягнёнок и шест”, то сразу подумал, что где-то уже встречался с вами. Наконец, вспомнил, где именно, но на всякий случай проверил, очень осторожно, — вы можете не волноваться. Теперь мне известно почти всё.
— Наверное, на “Герцогине Корнуэльской”, пароходе Тихоокеанской линии? — спросила Шила и внезапно присмирела.
— Да. Помнится, один парень, безумно влюблённый в вас, подружился со мной на этом пароходе. Вы работали в парикмахерской маникюршей. Вас тогда звали Шила Виггит. Потом вы сблизились с каким-то пассажиром, был скандал, и вас уволили с работы.
— И не впервые, поверьте, — сказала она жалобно и в то же время с каким-то вызовом. — Другим всё прощали, а мне стоило споткнуться — и пожалуйста… Такая уж подлая судьба! Верьте или не верьте, но часто я оказывалась без работы именно потому, что не соглашалась говорить “да”. Мне почему-то всегда везло на такие места. Впервые это случилось, когда я в шестнадцать лет поступила в кондитерскую. Хозяин считал девушек такой же собственностью своего заведения, как и всё остальное. Как ваше имя? Хамфри? Так вот, Хамфри, не подумайте, будто я пытаюсь оправдаться… Поверьте: с самою начала мне не везло в жизни. Отец нас бросил, когда я была совсем маленькой. Сестёр и братьев у меня не было, а мать была доброй, милой женщиной, но только ужасной дурой.
— Бросьте, Шила, вы не на суде. А что за история с вдовством в Индии?
— Я устала быть такой, как есть, мне захотелось превратиться в другую женщину — милую, чистую и печальную — и, конечно, из высшего общества. Я сшила себе красивые траурные платья, а на последние десять фунтов сняла гостиничный номер в Солчестере, где проживало много офицеров. Нескольким женщинам я поведала свою печальную историю о том, как сразу после свадьбы уехала с мужем в Индию и там он внезапно умер. В то время я уже сама почти поверила в правдивость этой истории и не могла удержаться от слёз, рассказывая о своём несчастье. Через две недели я стала невестой Лионэла, который верил каждому моему слову. К тому времени деньги мои все вышли, и мне пришлось придумать умирающую старую тётку и уехать в Шотландию. Там я два месяца работала официанткой, а потом написала Лионэлу, что тётушка скончалась, ничего мне не оставив в наследство. Но Лионэл всё же женился на мне. В дальнейшем мне лишь оставалось заботиться о том, чтобы кто-либо знающий моё прошлое не уличил меня в обмане. Вы не представляете, сколько приходится лгать и придумывать, если выдаёшь себя за совсем другого человека… Частенько мне хотелось бросить им всем и лицо, что я никогда не училась в Париже, не была при дворе, не жила в Индии, что я просто незаконнорождённая девчонка с окраины, что я была судомойкой, чистила прилавки, подавала фермерским батракам пиво.
— Что же плохого в том, что вы подавали батракам пиво?
— Ничего, но пусть лучше это делают другие, — ответила Шила. — Вы себе представить не можете, Хамфри, среди каких дурацких снобов я живу. Женщины, с которыми приходится встречаться, когда я хожу с Лионэлом в гости, это что-то немыслимое! Но я вынуждена быть на высоте. А сколько раз я бывала на волосок от разоблачения!
— Скажите откровенно. Шила, для чего вам нужно поддерживать эту ложь?
Наконец мы добрались до главного. Она минуту колебалась, а затем заговорила медленно:
— Конечно, вы можете думать, что я боюсь разоблачения и не желаю опять маяться. Это так. Но есть и другая причина. Я не любила Лионэла перед замужеством, а теперь люблю… В его глазах я всё такая же, какой казалась при первой встрече: бедная, милая крошка в трауре, с трагической судьбой. Он никогда не забывает об этом. Если он узнает, что я так долго обманывала его и его родных, ни за что он не простит мне этого.
Она замолчала, и на глазах её показались слёзы. Я встал, положил ей на плечо руку, а она прижалась к ней мокрой щекой.
— Не стоит огорчаться, Шила. Спасибо, что вы рассказали мне всё… Теперь скажите мне вот о чём, и это очень важно: знает ли кто-нибудь ещё о том, что все ваши рассказы о своей жизни выдуманы?
Она попыталась слукавить:
— Не понимаю, какое вы имеете право… Какое вам дело? Не ваша это забота…
— Хорошо, я открою вам всё, — ответил я веско. — Я прислан сюда, чтобы обезвредить людей, продающих родину. Эти гады фашисты вынуждают людей работать на них, пользуясь любыми средствами. И шантажом тоже. Запугав человека угрозами разоблачения, они умело пользуются властью над ним. Понятно?
Она кивнула головой:
— Одному наверняка известно. И мне кажется, ещё двое что-то подозревают: миссис Джесмонд и мистер Периго. Они оба смотрят на меня так и отпускают такие двусмысленные замечания… наверное, догадываются.
— Да, это не удивительно. А кто знает наверняка?
— Бармен Джо. Поэтому я и заискиваю перед ним. Как тогда, помните? Всё это от страха. А на самом деле я его ненавижу.
— Он ничего не требовал от вас за своё молчание?
— Пока нет, но намекал. Несколько дней назад. Он не говорил, что ему нужно, и я так и не знаю, хочет ли он денег или… ну, сами догадываетесь чего. Он только предупредил, что если я его как-нибудь не вознагражу, то он не будет больше молчать. Он намекнул, что знает обо мне многое.
Прежде чем я решился на что-нибудь, Шила добавила:
— Есть ещё одна особа, знающая что-то. Я забыла про неё, потому что вижу её реже остальных. Но, думаю, лучше будет, если я скажу вам всё. Ваша длинноногая блондинка, мисс Акстон. Каждый раз, когда она глядит на меня, она будто говорит, что я в её руках. Не понимаю, хоть убейте, откуда она могла узнать, но могу поклясться, что ей обо мне всё известно. Вот почему я ненавижу её.