Мгла над Гретли

— Слушая, как вы говорите по телефону, обязательно подумаешь, что никакой войны нет, заметила она вдруг, когда мы вышли из дому.

Нужно было подать соответствующую реплику:

— Когда мужчина ведёт в ресторан красивую женщину, ему до войны нет никакого дела.

Она слегка сжала мой локоть, словно в благодарность за эту идиотскую фразу. Я спросил себя: “Долго ли будет продолжаться этот фарс?” Ведь почти каждое наше слово и каждый жест были просто оскорбительным отрицанием малейшего чутья и ума собеседника.

Зал напоминал дешёвый, громадных размеров гроб. Украшенный многочисленными флагами, он был плотно набит представителями почти всех слоёв населения — служащими, торговцами, жителями пригородов. (Рабочим устраивали особые митинги в заводских столовых.) Председательствовал мэр Гретли, читая по бумажке вступительное слово так медленно, что даже простые слова, вроде “который” и “где” получали некий загадочный и даже тревожный смысл. Мэр представил нам местного депутата парламента, самовлюблённого и экзальтированного человека, который начал выкрикивать банальности сердитым голосом, будто мы спорили с ним много часов и терпение его лопнуло. По-видимому, он занимал совсем маленький пост, хотя и старался внушить, будто он и Черчилль выполняют всю связанную с войной работу. Он был не очень последователен. То ругал зал за непонимание “нашей войны”, войны всего народа, то намекал, что война не наше дело, а его и ещё нескольких его знакомых из Вестминстера. Он возмущался тем, что слишком много людей “сидят себе и критикуют”, и сразу после этого протестовал против нашей “халатности” и “равнодушия”,называя это главной опасностью.

Следующий оратор, длинный хмурый человек, сэр Некто Откуда-то разрешал вопросы очень просто. По его словам выходило, что у нас работает слишком много немцев, которым поручают обращаться по радио к Германии, обещать немецкому народу то, сё, пятое, десятое. Нужно вышвырнуть из радиокорпорации этих вещателей-немцев и их дружков, красных интеллигентов, заявив Германии, что все немцы будут беспощадно уничтожены. Тогда она поймёт, что мы вовсе не намерены “терпеть различные глупости”, и мы неотвратимо придём (он не указал, какими путями) к скорой и полной победе. В конце этой удивительной речи, словно написанной для него Геббельсом, я уже задавал себе вопрос: зачем мне тратить время на выслеживание нацистов, когда такие вот джентльмены вроде сэра Некто Откуда-то вполне стоят дюжины гитлеровских агентов?

Наконец выступил полковник Тарлингтон — человек, ради которого я, собственно, и пришёл сюда. Я не видел его после той встречи у заводской конторы, но с тех пор неоднократно слышал о нём от самых разных людей. Он был похож на генерала прошлой войны, одетого в штатское. Чопорный, собранный, румяный. Он, видимо, привык произносить речи и говорил хорошо. Отлично знал, чего хочет. Он заинтересовал слушателей, а предыдущим ораторам это не удавалось. Полковника я слушал внимательно, стараясь ничего не пропустить.

Тарлингтон играл простосердечного человека — я, мол, прямой, без всяких ухищрений, и призывал к настоящей работе на оборону без слюнявой сентиментальности. Тех, кто устраивает забастовки и кричит о своих правах, нужно отправить на фронт, а если не угомонятся — расстрелять немедленно. Он ловко намекнул, что руководители лейбористской партии шантажируют страну, используя своё положение. По его мнению, у нас несли немыслимую, фантастическую чепуху о реконструкции мира после войны. Ведь война ещё не выиграна, и если даже будет выиграна, то страна будет ещё беднее, чем раньше. Поэтому все трезвые люди уже сейчас должны укреплять позиции работодателей, частную инициативу и необходимый контроль капитала над производством. Он просил помнить о том, что коммунисты продолжают среди нас свою работу и широко используют сентиментальный бред о России, так распространённый сейчас везде.

И наконец, мы узнали, что сейчас нашей стране необходим непоколебимый дух старой Англии, благодаря которому британский флаг реет во всех уголках мира.

Он, конечно, говорил ещё о многом, но главное было именно в этом. Я увидел, как некоторые репортёры записывают речь полковника, и подумал, что кое-какие провокационные фразы обязательно напечатают не только в местной прессе. Во время речи Тарлингтона из глубины зала раздалась пара–другая протестов, но они сразу же были заглушены аплодисментами поклонников полковника из первых рядов.

— Что вы думаете об этом выступлении? — спросила меня мисс Акстон, пока мэр благодарил полковника.

— Думаю, что полковник Тарлингтон очень ловкий человек, — ответил я самым непринуждённым тоном.

Она одарила меня лучистым голубым взглядом, но говорить было уже некогда. Митинг окончился.

Когда мы пробирались к выходу, я заметил знакомое сосредоточенное лицо, а обладатель его, в свою очередь, узнал меня. Это был Хичэм из электрической компании. Он протолкался к нам, извинился перед мисс Акстон и отвёл меня в сторону.

— Я совсем недавно отправил вам письмо, мистер Ниланд, — начал он. — Сегодня заседало правление, и я доложил о вас, как обещал. Сначала было много возражающих, но потом один из директоров, пользующихся большим влиянием, вдруг предложил принять вас с испытательным сроком, потому что сейчас большая нехватка в специалистах.

— Весьма вам благодарен, — скрывая изумление, сказал я и невольно подумал с раздражением, что, приведись мне на самом деле искать работу, она ни за что не досталась бы мне так легко. — Между прочим, не знаете ли вы, кто из директоров так хлопотал обо мне?

— Знаю, — усмехнулся Хичэм, — но, пожалуйста, не выдавайте меня. Вы его только что слушали. Полковник Тарлингтон.

Я вернулся к мисс Акстон очень довольным. Наконец-то дела двигаются вперёд! Она опять с любопытством поглядела на меня, но не спросила, с кем это я разговаривал. Мы оказались в давке у выхода. Кто-то сказал, что на улице дождь. 

— Вот разиня! — воскликнул я совершенно искренне. — Совсем забыл, что до “Трефовой дамы” две мили. Сейчас вряд ли поймаешь такси.

— Здесь совсем рядом автобус, — успокоила меня мисс Акстон. — Мы успеем застать его на остановке. Бежим скорее!

Мы действительно поспели на автобус.

Как только она вышла из раздевалки “Трефовой дамы”, я повёл её в бар, где за стойкой властвовал широколицый вежливый Джо. Я заказал ему два двойных коктейля мартини.

— Вы ведь не любите сладкий коктейль? — спросила мисс Акстон.

— Нет. Джо, смотрите, чтобы был не сладкий.

— Постараюсь, — ответил Джо, обнажая в улыбке свой золотой зуб. — Хотя теперь, когда всего не хватает, лучше пить сладкий мартини.

Повторенное несколько раз слово “сладкий” напомнило мне о чём-то. Я пару минут напряжённо вспоминал, о чём же, потом вспомнил. На последних листках записной книжки Олни, среди отдельных слов было и это. Размышления не помешали мне заметить, как Джо предложил мисс Акстон сигарету.

— Вы, кажется, любительница “Честерфилда”, — говорил он. — А у меня ещё есть небольшой запасец.

— Их, наверное, очень трудно достать? — спросил я, отказываясь от протянутой и мне сигареты.

— Когда я служил у Борани, то познакомился с молодыми парнями из американского посольства. Пока у них были запасы, они не забывали и меня. Вот до сих пор я и сохранил немножко.

Значит, кто-то из его знакомых или он сам приходил в магазинчик Сильби незадолго до моего визита. Сомневаюсь, чтобы в такой дыре, как Гретли, у кого-нибудь ещё имелся запас американских сигарет. Ведь трудно предположить, что случайный посетитель, получивший от Джо сигарету, унёс её отсюда и выкурил в магазинчике Сильби, где-то на Мьюли-стрит.

Мы уже допивали мартини, кстати, очень крепкий, когда мисс Акстон неожиданно спросила:

— С кем вы разговаривали после митинга? Я где-то встречала этого человека.

— Это Хичэм с завода Чатэрза. Он сказал, что правление согласилось взять меня на работу… — ответил я, воспользовавшись моментом.