Наследство одной ведьмы

По тракту я прошел возможно с пару километров. Добрел до местных рассадников культуры — друг напротив друга стояли деревенский клуб, в котором как всегда были танцы и обыкновенная забегаловка.

Я зашел и туда и туда, хотя нигде не задержался больше чем на пять минут. И там и там я был совершенно чужим. Не только потому что был призраком — в иные дни я сам ехал в центр города и до утра слушал чужие разговоры, музыку. Здесь было и то и другое — да вот беда, они были совсем иными нежели я любил…

И я пошел вниз, к прудам. Их было, наверное с полдюжины. Они соединялись каналами, через которые были перекинуты мостки и плотины. Надо думать, здесь разводили рыбу, а затем спускали воду и драли ее голыми руками.

Туман на прудах лежал так низко, будто он был второй кожей воды. Я сошел с берега и отправился гулять по воде. И странное дело — за мной на тумане оставались следы. Тогда я нагнулся и собрал туман в пригоршню. Он был мягким как вата, лепился будто снег, но совсем не холодил руки. Раскрошив, я подбросил его в воздух. Он взлетел и стал падать медленно. Что-то осело на мне — материя это тумана не проходила сквозь меня. Я сгреб еще немного этого марева, слепил из него комок и зашвырнул его прочь. Он полетел яркий словно метеор, теряя искры цвета лунного света.

Снова и снова я собирал туман, швырял его вверх. Мне казалось, что я опять маленький и играю со снегом на заднем двору школы. Я смеялся, пел детские песни — и удивительно, то ли из-за леса то ли из-за холмов мне отвечало эхо.

Я смотрел вверх, клочки падали, но мне казалось, что падают не они, а это я взлетаю.

Когда я наигрался, то оказалось, что я весь облеплен туманными снежинками. Я мог их струсить — но зачем, они мне совсем не мешали. И затем — это было красиво — в каждой отражался то ли лунный свет, то ли звезды.

Упав на воду, я начал сгребать туман в одну кучу, начал лепить из него комья, стал их катать и довольно скоро слепил будто снеговика. Затем стал отбрасывать от него лишний материал и время, сделав из бабы сперва женщину, а затем девушку.

Я никогда не был скульптором, но удивительно — у меня получалось, будто туман слушал не столько мои пальцы, сколь мои мысли и воображение. Хотя спроси меня, о чем я тогда думал, я вероятно не смогу ответить даже себе. Да ни о чем, вероятно…

Когда я закончил и отошел, оказалось, что туманная девушка была похожа на Василису.

И тут я уже точно задумался — а не влюбился ли я?…

Ты совсем не старый Франц… — повторял я, стараясь убедить и успокоить себя — совсем не старый…

Но тут подул ветер, от него туман стал таять будто снег. Блестки срывались с меня да и моя скульптура стала таять.

Я побрел назад в деревню.

Еще издалека я увидел, что возле нашего прибежища что-то происходит. У входа в общежитие собралась дюжина мужчин. Нельзя сказать, что они были молодыми — возраст старших был примерно равен моему. Разумеется, на момент моей смерти.

Говорили они много, но все больше матом. Смысл сказанного сводился, что все городские девушки вовсе не девушки, а крайне распущенные создания и с этим необходимо бороться, к примеру, показав пыл простого мужика и пустив по кругу, чтоб еще долго не хотелось.

Я тоже выругался — кратко и на другом языке.

Затем бросился бежать — я боялся не успеть. Двери хоть и были окованы железом, дрожали. Кто-то уже побежал за ломами.

Я вошел в общежитие — благо двери мне для этого не требовались. Тут же нос к носу я столкнулся с Василисой. Она бегала по коридору то и дело пускаясь в плачь, включая и выключая свет. Кричала во всю силу — но ее голос тонул в реве, доносившемся с улицы.

Увидев меня, она попятилась назад, вероятно приняв меня за одного из местных, как-то проникшего в здание.

— Франц, они убьют меня… — шептала Василиса сквозь слезы.

Мне захотелось обнять ее, прижать к себе, вдохнуть запах ее волос, стать от него сильным. Но даже это было не в моих силах.

— Не убьют… Не бойся, я с тобой, я постараюсь их остановить.

— Что ты можешь сделать! Ты же призрак!

— Посмотрим… По крайней мере я попытаюсь. С иной стороны — мне они тоже мне ничего не сделают.

У призрака нет иного оружия кроме его призрачности и невидимости. Но порой призраки становятся видимыми для всех — как и почему, я не знаю сам. Просто в тот день я был взбешен.

Я прошел коридорами и вышел на улицу прямо сквозь дверь. Все, кто там были, замерли, увидев меня.

— Уходите, — сказал я.

Они попятились, но не ушли. Кто-то ударил меня ломом, тот прошел сквозь меня и царапнул дверь.

— Уходите… — повторил я.

Но они не ушли.

Они просто бросились бежать.

Остаток ночи прошел спокойно.

Даже слишком спокойно.

Никто больше не горланил пьяных песен, не будил три деревни в окрест своим криком. Даже собаки лаяли будто в полголоса, не сколько брехали, сколько перекликались меж собой — все ли на месте, все ли в строю, не нужна ли помощь. Василиса забылась крепким сном. Я тоже забылся на пару часов, хотя, думаю, мало кто в ту ночь в деревне сомкнул глаза. Я знаю толк в ночах перед казнями и битвами — и поверьте моему опыту, именно такой была та ночь: будто сжатая пружина.

Над этим всем висела полная луна — великая чаровница, rоторая, возможно и спасла нас.

Мы оба уснули. Я спал сном крепким, и когда проснулся, Василиса уже сидела на кровати:

— Давно не спишь? — спросил я.

— Не слишком. Пойдем уже?… Я не хочу тут оставаться.

Мы вышли на улицу. Как оказалось, нас уже ждали: наша вчерашняя знакомая и ключница сидели чуть в стороне на лавочке. Думаю, ожидали они нас с рассвета, но побоялись тревожить наш сон.

Когда мы вышли, бабушка, которая ехала с нами, встала и быстрым шагом подошла к нам.

— Вот, значит как… — бормотала она. Стал-быть вам дорога и правда к хозяину. Мы тут собрали ему гостинца — передавайте ему поклон…

Бабушка протянула Василисе узелок. Та не подала руки, и старушка положила его к ногам моей подруги.

Меня она похоже, не видела — обращалась она только к Василисе. Чтоб убедиться, я поводил перед ее носом рукой — та никак на то не прореагировала.

— Ночью вы прогнали хлопцев… Потом внук Мартынихин говорит, что ночью на прудах какие-то фигуры бродили…

Василиса посмотрела в мою сторону. Мне не осталось ничего кроме как кивнуть в знак согласья.

Старушка считала свой долг выполненным и начала пятиться назад.

— Так как туда добраться?… К хозяину-то? Вы же говорили, что нет к нему дорог?

— Когда есть, а когда и нету — он сам решает, кому эту дорогу дать, кому положить под ноги, а кому… Эта… Пару назад из Дурово к нему дорога была, так он когда осерчал, кусок пути под воду ушел, в болоте провалился. А остальное — буреломом завалило. А иногда нагонит ветры, так и проломает просеку прямо к своему дому.

— И где эта просека…

— Была!.. Была еще лет пятнадцать назад, да ее подновлять некому вот она и заросла… Вы эта… Идите к прудам, дойдете до леса — направо повернете. Идите вдоль опушки, ближе к деревьям. Дойдете до большой ямы — там старая просека начинается. И вдоль рва, вдоль рва… Может, и дойдете… А теперь уходите сами. Прошу вас. И не возвращайтесь больше сюда…

Уйти из деревни оказалось самым простым.

Но дальше дело не заладилось. Ямы попадались чуть не каждые полкилометра, но рядом с ними никаких просек не было.

Довольно скоро я понял, отчего старушка говорила нам держаться опушки — уже в пяти шагах от деревьев начиналось болото.

Провалилась и попытка свериться по карте. На месте болота она определяла сады, а на месте леса озера.

— Стоило бы компас взять, — заметил я.

— Я им не умею пользоваться. А ты?…

— Не знаю, — признался я.

Лет шестьдесят назад, армейский инструктор пытался нас чему-то обучить и у меня даже был свой компас. Но слушал я его в пол-уха, и теперь вряд ли мог хоть что-то припомнить. В те времена мы редко ходили в одиночку и компас был нужен на всякий случай. На мою жизнь таковой не выпал.