Страница 3 из 9
Барон Марсиаль де Ла-Рош-Югон, молодой провансалец, которому Наполеон покровительствовал, казалось, предназначая его для блестящего дипломатического поста, пленил императора итальянской услужливостью, умением интриговать, салонным красноречием и изяществом обхождения — такие качества легко заменяют в свете высокие нравственные достоинства людей положительных. Несмотря на жизнерадостность и молодость, глаза его уже были тусклы, как олово, лицо непроницаемо, а это — одно из свойств, необходимых дипломатам: они стараются скрывать движения души, маскировать чувства, но зачастую внешнее бесстрастие возвещает действительное отсутствие душевных волнений и гибель чувств. Сердце дипломата можно считать неразрешимой загадкой, ибо три самых выдающихся дипломата того времени проявили стойкость в ненависти и верность в сердечных привязанностях. Марсиаль принадлежал к разряду людей, способных обдумывать свое будущее даже в минуту самых пламенных наслаждений; он уже знал цену свету, скрывал свои честолюбивые стремления под личиной фата, любимца женщин, и, заметив, с какой быстротой продвигаются люди, не вызывающие зависти у начальства, облек свой талант в ливрею посредственности.
Друзьям пришлось разойтись, они сердечно пожали друг другу руки. Ритурнель, приглашавшая танцоров начать новую фигуру кадрили, заставила всех уйти с обширного пространства посреди гостиной. Этот беглый разговор в промежутке между фигурами кадрили происходил возле камина в большой гостиной особняка Гондревиля. Собеседники вели эту обычную, пустую светскую болтовню шепотом, на ухо друг другу. Но свечи, горевшие в жирандолях и высоких канделябрах на камине, бросали такой ослепительный свет на двух друзей, что, несмотря на всю их дипломатическую выдержку, у обоих лица не могли скрыть мимолетного выражения чувств ни от проницательной графини де Водремон, ни от наивной незнакомки. Для праздных людей тайная слежка за чужой мыслью является, быть может, одним из тех развлечений, которое они находят в свете, тогда как множество глупцов и простофиль скучает, не смея в том признаться.
Чтобы понять, какой интерес представлял разговор двух друзей, необходимо рассказать о событии, которому предстояло невидимыми узами связать действующих лиц этой маленькой драмы, рассеянных по гостиным. Около одиннадцати часов вечера, в тот миг, когда танцующие занимали места, перед гостями графа Гондревиля предстала самая красивая женщина Парижа, законодательница мод, единственная, которой недоставало в этом блестящем обществе. Она взяла себе за правило приезжать лишь тогда, когда в гостиных уже наступило оживление, которое не позволяет женщинам уберечь свежесть лиц и туалетов. Этот короткий миг — весна бала. Спустя час, когда веселье минует, наступает утомление, все увядает. Г-жа де Водремон никогда не совершала промаха и не оставалась на балу, если цветы ее уже поблекли, локоны развились, наряд смялся, а лицо стало походить на лица тех, кого одолевает дремота. В отличие от соперниц, она старалась, чтобы никто не видел, как красота ее потускнела; она умела искусно поддерживать свою репутацию светской львицы, удаляясь с бала всегда столь же блистательной, какой появилась. Женщины с завистью шептали друг другу, что у нее так много нарядов и драгоценностей, что за один вечер она сменяет их столько раз, сколько балов посещает. Но на этом балу г-же де Водремон не суждено было по собственной воле покинуть гостиную, куда она вошла с таким триумфом. Остановившись на мгновение на пороге, она быстрым зорким взглядом оглядела туалеты женщин, чтобы убедиться, что ее туалет затмил все другие. Знаменитая кокетка предстала перед восхищенными взорами собравшихся в сопровождении одного из самых храбрых гвардейских офицеров, артиллерийского полковника, любимца императора, графа де Суланжа. Мимолетный, неожиданный союз этой четы заключал в себе, несомненно, нечто таинственное. Услышав, что докладывают о приезде графа де Суланжа и графини де Водремон, некоторые женщины, присутствовавшие на балу простыми зрительницами, встали, мужчины поспешили из соседних комнат и столпились в дверях большой гостиной. Один из тех остряков, которые всегда встречаются на многолюдных собраниях, увидев входящую графиню и ее рыцаря, сказал:
— Женщины с таким же любопытством относятся к мужчинам, верным своей любви, с каким мужчины относятся к красивой и непостоянной женщине.
Граф Леон де Суланж, молодой человек лет тридцати двух, был одарен сильным характером, который порождает в мужчине высокие достоинства, однако хилая фигура и бледный цвет лица не красили его; черные живые глаза его светились умом, но в обществе он был молчалив, и ничто не предвещало в нем одного из талантливейших ораторов, которому при Реставрации суждено было блистать среди правых в законодательных собраниях. Графиня де Водремон, высокая, слегка полнеющая женщина, с ослепительно белой кожей, великолепной посадкой маленькой головы, владевшая завидным даром внушать любовь своим любезным обхождением, принадлежала к числу тех созданий, которые не обманывают надежд, внушаемых их красотой. Однако эта пара, привлекшая общее внимание, постаралась не дать пищи для продолжительного злословия. Полковник де Суланж и графиня, по-видимому, прекрасно понимали, что случай поставил их в неловкое положение. Как только они появились, Марсиаль поспешил к группе мужчин, стоявших возле камина, и с ревнивым вниманием, присущим первому пылу страсти, стал наблюдать за г-жой де Водремон поверх голов, образовавших перед ним своего рода преграду; казалось, тайный голос говорил ему, что успех, вселявший в него такую гордость, будет, пожалуй, непрочен, но вежливо-холодная улыбка, с которой графиня поблагодарила де Суланжа, и жест, которым она отпустила его, садясь около г-жи де Гондревиль, смягчили напряженность лица Марсиаля, вызванную ревностью. Однако, заметив, что в двух шагах от канапе, где сидела г-жа де Водремон, стоит граф де Суланж, очевидно, не разгадавший взгляда молодой кокетки, которым она давала ему понять, какую смешную роль они оба играют, пылкий провансалец снова нахмурил черные брови, осенявшие его голубые глаза; он с виду непринужденно поглаживал свои каштановые локоны и, не выдавая волнения, от которого колотилось его сердце, наблюдал за поведением графини и г-на де Суланжа, болтая в то же время с соседями и пожимая руку полковнику Монкорне, возобновившему с ним знакомство; но он был так озабочен, что слушал, не понимая, о чем тот говорит. Суланж невозмутимо оглядывал четыре ряда женщин, обрамлявшие большую гостиную сенатора, любуясь этим живым бордюром, переливами бриллиантов, рубинов, золотой вязи и ослепительных головных уборов, от блеска которых как будто тускнели огни свечей, хрусталь люстр и позолота. Безмятежное спокойствие соперника вывело Марсиаля из себя. Он не в силах был подавить тайного нетерпения, владевшего им, и подошел к г-же де Водремон, чтобы поздороваться с нею. При появлении провансальца Суланж бросил на него холодный взгляд и дерзко отвернулся. В гостиной воцарилась многозначительная тишина, любопытство достигло высшей точки напряжения. Насторожившиеся лица выражали самые разнообразные чувства; каждый опасался и одновременно ждал одного из тех взрывов, от которых люди воспитанные всегда стараются воздержаться. Вдруг бледное лицо Суланжа вспыхнуло, стало пунцовым, как отвороты и обшлага его мундира, и, не желая, чтобы догадались о причине его волнения, он опустил глаза. Заметив незнакомку, скромно сидящую под канделябром, Суланж грустно прошел мимо Марсиаля и скрылся в одной из гостиных, где играли в карты. Марсиаль и все присутствующие решили, что Суланж публично уступил ему место, опасаясь показаться смешным, какими обычно кажутся покинутые любовники. Марсиаль приосанился, взглянул на незнакомку, затем непринужденно уселся возле г-жи де Водремон, но слушал ее так рассеянно, что не расслышал слов, которые кокетка произнесла, прикрывшись веером:
— Марсиаль, снимите, пожалуйста, и не надевайте сегодня кольцо, которое вы насильно взяли у меня. На это есть причины, я объясню их вам, когда мы отсюда уедем. Предложите мне руку и проводите меня к принцессе Ваграмской.