Убийство по-домашнему

Мои глаза медленно переходили с одного предмета на другой, чтобы в конце концов вернуться к нижнему белью на кресле. Я вглядывался в это белое облачко, словно именно в нем был ключ к разгадке. Дамское белье. Вся атмосфера комнаты тоже насыщена женственностью. Фривольной, живой, какой-то очень индивидуальной. Может, именно в этом и заключается тайна? В том, что моя комната — это женская спальня?

Мне не удавалось справиться с этой упорно терзающей меня мыслью. Чем сильнее я напрягал ум, тем больше все ускользало из-под моего контроля.

— Горди Френд, — громко сказал я. — Гордон Френд Третий.

Внезапно дверь открылась и в комнату вошла моя мать. Я почувствовал её присутствие даже не поворачивая головы. Это сладкое мягкое присутствие, похожее на запах спелой пшеницы, который вторгся в весеннюю свежесть и прохладу комнаты.

Она остановилась у кровати и положила мне на лоб прохладную спокойную ладонь.

— Я привела тебе доктора Крофта, любимый, — сказала она. — Он утверждает, что у нас нет причин для особого беспокойства. Это все из-за сотрясения мозга… Этого следовало ожидать.

Через секунду в полб моего зрения появилась фигура мужчины. Ему могло быть максимум лет тридцать с небольшим, и он был очень смугл. Одет он был внешне небрежно в дорогой английский твид и выглядел невероятно элегантно. Он так же небрежно остановился у кровати, держа руки в карманах. Моя интуиция — обостренная в одном и притупленная в другом направлении — подсказала мне, что самое важное для этого мужчины заключается в том, чтобы выглядеть точно так же, как сотни безупречно одетых членов эксклюзивного клуба землевладельцев. Вся его фигура и костюм, казалось, говорили: я как раз возвращаюсь после игры в гольф. Сегодня нам прекрасно игралось…

Несмотря на такое банальное внешнее впечатление, молодой врач вовсе не выглядел обычным пижоном. Его смуглое лицо было слишком красивым и со слишком правильными чертами, чтобы его можно было назвать рядовым и неприметным, а черные глаза, украшенные длинными ресницами, как у турецкой танцовщицы, не соответствовали виду обыкновенного биржевого маклера в элегантном твидовом костюме.

— Привет, Горди! Как ты себя чувствуешь?

Я поднял глаза и увидел безупречные белые зубы, приоткрытые в улыбке. Сам не знаю, по какой причине я почувствовал к нему антипатию.

— Вы тоже кто-то, кого я должен знать, доктор?

Держа руки в карманах, он покачивался взад-вперед и не переставал смотреть на меня.

— Ты в самом деле не узнал собственную мать? — спросил он.

— В самом деле, — неприветливо ответил я.

— Ну-ну-ну! Действительно, смешная история. Однако придется нам как-то справиться с ней.

— Он подумал, что я барменша, — сказала моя мать со смущенной девичьей улыбкой, покрывшись слабым румянцем. — Я никогда раньше не отдавала себе отчета в том, что это всегда было моим скрытым страстным желанием. — Двести пятьдесят портвейна! — воскликнула она, имитируя хриплый грубый голос. — И поторопись, барышня, с этим напитком!

Почти незаметная скованность в поведении молодого врача свидетельствовала о том, что эта несколько вульгарная шутка не получила его одобрения. Он стал серьезным и перешел на официальный тон.

— Но мы посмотрим, чем тут можно будет помочь, хорошо? — При этих словах он бросил на мою мать короткий профессиональный взгляд и добавил: — Не могли бы вы ненадолго оставить нас вдвоем, миссис Френд?

— Ну, конечно! — сказала она, бросая на меня доверчивый взгляд. — Постарайся быть вежливым и послушным, Горди. Доктор Крофт очень известный и милый человек. Я убеждена, что если ты станешь выполнять его указания, то медленно, постепенно все вспомнишь.

Она направилась в сторону двери, но потом, словно о чем-то вспомнив, вернулась за украшенной ленточками коробкой шоколадных конфет и чуточку пристыженная, как ребенок, который что-то натворил, вышла из комнаты.

Когда мы остались вдвоем, молодой человек стал воплощением вежливости и благожелательности. Он придвинул к кровати кресло и уселся на нем верхом, как на лошади. Какое-то подсознательное чувство, которое я не мог себе объяснить, предостерегло меня, чтобы я был начеку.

— Ну, Горди, — приветливо улыбнулся он мне, — прежде всего я должен представиться. Я Нэйт Крофт. Наверняка ты вспомнишь и меня, и то, что я твой закадычный приятель, а также друг Селены и Марни.

Несмотря на состояние, в котором я находился, я отчетливо и с полной уверенностью чувствовал, что никогда не мог быть «закадычным приятелем» этого молодого человека с нежной смуглой кожей и соблазнительными глазами танцовщицы. Однако вслух я этого не сказал. Я неподвижно лежал и ждал, что будет дальше.

Он закурил сигарету, которую вынул из роскошного дорогого портсигара, упомянув о том, что ему безмерно жаль, что он не может меня угостить. Потом, внимательно глядя на меня сквозь кольца дыма, спросил:

— Скажи мне, Горди, что ты, собственно, помнишь?

— Я помню гул пропеллеров, — сказал я. — Кроме того, мне кажется, я помню какой-то аэропорт и самолет, а также то, что я кого-то провожал. Кого-то, кто улетел на самолете.

— Однако никого конкретно?

С огромными усилиями я старался вызвать в памяти какой-то затертый образ.

— Нет. Никого конкретно. Разве только, что мне кажется невероятно важным то, что я помню.

— Однако в первую очередь ты помнишь этот гул пропеллеров?

— Да. Мне постоянно кажется, что он здесь, в этой комнате. И даже если я его не слышу, то…

— Да, да, понимаю, — прервал он меня, с таким видом, словно по роду службы собирал информацию. — Однако у меня такое впечатление, что это дает мне немного.

Сам не понимая почему, я почувствовал внезапный прилив удрученности и апатии.

— Значит, вы хотите этим сказать, что никто не улетел ни на каком самолете?

— Обычная реакция после эфира. — Доктор Нэйт Крофт держал в пальцах горящую сигарету. — Потеря сознания, проявляющаяся как гул пропеллеров. А тот человек, которого ты якобы провожал… это была женщина или мужчина?

Внезапно я ясно вспомнил, что это была женщина.

— Женщина.

Он пару раз кивнул, словно для него все было совершенно ясно.

— Медсестра из операционной, — констатировал он. — Я часто сталкивался с подобными проявлениями. Пациент цепляется за образ медсестры из-за страха перед потерей сознания. Она становится для него символом реальности, которую больной подсознательно боится утратить, перед тем как окончательно засыпает.

Я не мог понять, почему это конкретное медицинское объяснение вызвало у меня отчаяние. Доктор тем временем продолжил:

— Не думай о пропеллерах, Горди. А что еще ты помнишь?

— Потом еще больницу. Обрывки воспоминаний, — ответил я бесцветным голосом.

— Понятно… — Доктор Крофт рассматривал свои ухоженные ладони. — Ты несколько раз приходил в сознание в больнице. И это все?

Я кивнул.

— Наверное, все, кроме того, что произошло после моего пробуждения в комнате. В этой комнате.

— Ну-ну… Не будем переживать из-за этого, не так ли? — Белые зубы снова блеснули в улыбке. — Как ты относишься к тому, что я немножечко напомню тебе, как было дело, Горди? Мать, наверное, сказала тебе об аварии?

— Конечно, сказала, — признался я.

— Она произошла на Коуст-Бульвар вечером. Припоминаешь? На этом пустынном отрезке шоссе в Сан-Диего.

— Сан-Диего? — повторил я, пытаясь сесть.

— Да. А в чем дело? Сан-Диего тебе о чем-то напоминает?

— Сан-Диего, — еще раз неуверенно повторил я, после чего добавил: — Я служу в военно-морском флоте?

— В военно-морском флоте? — рассмеялся доктор Крофт. — Какие странные мысли возникают в твоей бедной разбитой голове! Пару месяцев назад ты ездил в Сан-Диего, чтобы поступить на службу в армию, однако тебя не приняли. Помнишь?

Кровать была очень удобная, а усилие, которое я вынужден был сделать над собой, чтобы сохранить настроение подозрительности, оказалось слишком изнуряющим. Теперь доктор Крофт казался мне очень милым человеком, понимающим, благожелательным… Может, он слишком ласков, но если не считать этого, то вполне приятен…