Легкая смерть

– Знаешь легенду? – сказал он, стараясь скрыть намечающийся у него самого удачный расклад. – Неторопливый и упорный побеждает в забеге.

– Да, греки бы были в восторге от такой игры.

И парень быстро сыграл несколько простеньких флешей, наращивая преимущество, пытаясь вынудить Гамильтона поставить на нереальный расклад.

– Сплошные превращения, – добавил парень.

– Но не античные.

– Со временем и они будут восприниматься, как античные, как это бывало всегда.

Итак, похоже, он разделяет точку зрения, сделавшую возможным сам факт его прибытия сюда. Или хочет влиться в хор, как минимум. Хотя наверняка все еще чувствует себя, подобно рабу, военной добычей, взятой отрядом в завоеванной провинции. В конце концов, в самом Гамильтоне тоже нечто такое имелось. Глянув на Терпина, он решил слегка поднять накал.

– Может, сыграем поинтереснее? – сказал он. Уловив изящный акцент парня, позволил себе немного ирландского говора.

– По сколько?

Гамильтон попытался вспомнить, что могло бы разорить его, когда ему было двадцать с небольшим. Не сильно меньше, чем сейчас, если честно. Или его память снова искажает время? Не хотелось назвать сумму, которую парень счел бы пустяковой. Ладно, за годы ценность денег не сильно изменилась, в отличие от его взглядов на достаточное их количество.

– Тысяча гиней.

Зрители зашумели, шокированные. Гамильтон сразу же понял, в чем ошибся. Выглядит, будто он угрожает парню. Бесценная качала головой, глядя на парня, намекая, что надо бросить карты.

– Или нет, возможно, скажем…

– Тысяча гиней, – сказал парень. Он явно завелся. Еще бы. Гамильтон подколол его на глазах у девушки.

Он бы сам точно так же поступил, будь он в этом возрасте, будь рядом Энни. И он не станет унижать младшего двойника, пойдя на попятный.

– Ладно, договорились.

Следующие три раунда, казалось, пролетели мгновенно. Гамильтон и парень едва подымали взгляды, беря карты, раздумывая и ходя, а декан едва успевал объявлять счет. Тузы становились то старшими, то младшими. Порядок фигурных карт тоже менялся, и некоторые из собравшихся, видимо, невольно раскрыли приверженность традициям, каждый раз ахая. Посол, Конь и Дьявол то повышали, то понижали номиналы простых карт в червах, пиках, трефах и бубнах.

За одиннадцать минут до окончания вокруг стола уже стояли все, пришедшие на обед. Гамильтон и парень обливались потом, глядя то на карты, то друг на друга, беря новые, скидывая все быстрее и быстрее. Гамильтон задумался, насколько чувствительным для него будет потеря в тысячу гиней. Наверное, придется что-то продать. Возможно, Моргана. С этим он справится, благодаря опыту и умению. У парня, безусловно, есть уверенность и несокрушимость, свойственные молодости, но он может потерять больше. Даже жизнь, если не сможет расплатиться, или положение, если то, что заменяет ему семью и полковое братство, примет решение, что его существование не оправдывает расходов. Скорее всего, жизнь, в том смысле, что его разум потеряет власть над его телом, зависит для него от исхода более глобальной игры, частью которой является нынешний вечер. Какова бы ни была эта игра. Гамильтон отмел доводы сострадания. В конце концов, ведь именно для этого он и вступил в игру, так? Не для того, чтобы навредить парню, а чтобы вывести его из игры. Или и то, и другое? Он выругал себя за потерю сосредоточенности, поскольку, сделав ход, понял, что мог бы придержать некоторые из карт в расчете на более крупный выигрыш. Толпа радостно зааплодировала, когда начался последний раунд с очередной сменой правил. Парень был впереди, слегка. Едва смотрел на карты, делая ход за ходом, видимо, считая, что незачем думать о том, что может подстерегать его впереди. Они прошли последний поворот и устремились к финишу. Гамильтон решил, что единственно правильным будет не уступать парню в скорости, выбирая наилучший расклад, делая ход и надеясь на лучшее. Стараясь вынудить парня делать то же самое. Декан выкрикивал счет все быстрее и быстрее. Пальцы мелькали, тасуя карты. Гамильтон вышел вровень и вдруг увидел, что в последнем заходе может рассчитывать лишь на везение. Не первый раз в жизни он отдавал себя на милость удачи. У него на руках оказалось каре десяток, не лучший расклад, но и не худший, и он пошел с них, в последний момент. Парень посмотрел на свои карты… и замер. Гамильтон увидел, как у него задрожали пальцы. Ждал ли он, намеренно мучая соперника? Сам Гамильтон часто бывал жесток, когда работа этого требовала. Часы отсчитывали последние секунды раунда. Три… две… Гамильтон был всего на одно очко впереди, наверняка у парня что-нибудь есть. Мальчишка развернул перед собой карты и вскричал, бросив их все на стол. В часовне зазвонил колокол, и декан звякнул ложечкой о бокал. Все одновременно наклонились вперед…

У парня не было ничего. Он не мог сделать никакого хода и глядел на Гамильтона, Бесценная вышла вперед, чтобы защитить его, с яростью на лице, не вспоминая о традиции, которая диктовала ей принять противоположную сторону. И Гамильтон, будто испытав отцовские чувства, внезапно одобрил ее действия.

– Я удовлетворен, – сказал он. – Мне будет достаточно бутылки хорошего…

– Как вы смеете! – заревел парень. – Как вы смеете! Я заплачу то, что должен!

Сейчас он выглядел чистопородным ирландцем, точно так, как Гамильтон часто чувствовал себя в душе, но не осмеливался облечь это в слова. Парень вскочил и быстро вышел, даже не попрощавшись и не поблагодарив хозяев надлежащим образом. Бесценная смотрела ему вслед, в гневе на несправедливость мира. Но у нее не хватило пренебрежения к приличиям, чтобы сразу отправиться следом за ним.

Тишина была недолгой, и вскоре начались разговоры.

Гамильтон поглядел на декана, который неуклюже сложил лист, на котором вел счет, стараясь не смотреть на Гамильтона. Произошедшее, похоже, не слишком обрадовало присутствующих. Не то чтобы все были на стороне младшего, но было ощущение, что что-то нарушено. Будто все эти люди, оправившись от потрясения, вдруг осознали, сколь многое изменилось внутри них и вовне, и они не знали, радоваться ли этому.

Гамильтону пришлось встать и допить бокал. Несмотря ни на что, он был доволен, когда увидел, как к нему подходит Бесценная.

– Он не заслужил этого, – сказала она.

– Нет, не заслужил. Но заслуги редко имеют значение в таких случаях.

Собравшиеся потихоньку расходились, прощаясь. И Терпин выбрал момент, чтобы подойти к Гамильтону. Положил ему руку на плечо. Гамильтон не припоминал, чтобы командир раньше хоть раз прикасался к нему. Бесценная мгновенно отошла в сторону.

– Скверное шоу, – очень тихо сказал Терпин.

– Виноват, сэр. Я думал, это соревнование.

– Ты не должен был заставлять его выбирать между разорением и бесчестьем. Я надеялся, что наш юный герольд, благодаря ее близким отношениям с парнем, сможет создать новую тенденцию в Колледже, чтобы больше его студентов сблизились с точкой зрения его величества. Победит парень или проиграет, она бы все равно, скорее, приняла его сторону, видя, как он доказал свою отвагу. Но теперь она не сможет с ним видеться без ущерба для своего положения.

Терпин поглядел на Бесценную. Та стояла, думая, что на нее никто не смотрит, и на ее лице было задумчивое выражение. Словно обдумывала, сколько времени будет приличным оставаться здесь, прежде чем пойти следом за парнем. Терпин снова поглядел на Гамильтона, качая головой, и ушел, чтобы попрощаться с хозяином.

С тех пор Гамильтон не получил от него ни весточки, до самого появления этой карточки на столе. Тогда Гамильтон попрощался с деканом, вышел из резиденции и пошел к часовне. И, в дополнение к сжимавшему его отчаянию, понял, что теперь это здание его просто ужасает.

А теперь он здесь, в Кливдене, обращается к своему непосредственному командиру, а также шталмейстеру Сент-Джеймсского Престола и Министру Короны, поскольку у него в глазах появились соответствующие приказы. Вероятно, физически они находились в Лондоне, в кабинете Терпина рядом с Хорсгардс Пэрэйд, или хотя бы какая-то их часть. Они превратились в деревья, вопреки традициям своей страны, с той же легкостью, как другой надел бы пальто.