Хронофаги

"Видимо, в таком возрасте больше бросают", — подумала девушка, ёжась.

Их было много, так много, что и не сосчитать. Бледные, черногубые. Чёрные кудри, бритые затылки, пыльные банты, лбы в ссадинах, и глаза, пустые, как у кукол, холодные, немые. Иветта вдруг заметила, что одни много бледнее других, словно выцвели и потеряли объём. Дети механически расступались, давая дорогу, Бертран трусил рядом, но ощущение того, что всё это — одно большое кладбище, никак не отступало.

"Где же ты? Где ты, Римма?"

Кружевные воротнички, заколки, зимние шапки… Костюмчики, жуткие лохмотья, яркие комбинезоны… Грязные щёки, сопли под носом, синяки, царапины…

Светлая чёлка промелькнула среди круглых лохматых макушек ярким лучом надежды. Пижама розовела свежим флоксом внутри клумбы увядших навеки цветов жизни. Вета даже удивилась собственной радости.

— Римма! Римма, стой! Я здесь, здесь!

Расталкивая безвольные, словно манекены, тела она пробралась к дочери, но та уже мало отличалась от остальных. Пустые глаза, апатичный взгляд, едва бьющаяся жилка на шее.

— Ри… Римма! Очнись! Скажи что-нибудь!

Девочка болталась в руках, как тряпичная кукла, не узнавая никого вокруг. Вета безуспешно тёрла ей щёки, что-то кричала, но дикое отчаяние подступало к горлу с каждой секундой. В конце концов, девушка опустилась на холодную землю и принялась раскачиваться, баюкая дочь.

— Давай… Скажи хоть что-нибудь. Я же здесь, с тобой. Я пришла, чтобы тебя забрать… Вернись ко мне. Будем подругами. Хочешь в кино вместе? Сказку на ночь и чай с малиновым вареньем? Или по магазинам… На выставку японских гравюр…

Вета закрыла глаза, не в силах видеть эту безликую толпу. Губы всё ещё что-то шептали, касаясь тёплой мочки уха Риммы, словно невидимые голоса матерей. И вдруг сквозь тяжёлое дыхание Бертрана послышалось хриплое:

— Враньё…

Боясь спугнуть чудо, девушка отняла от груди ребёнка и заглянула в грустные глаза цвета свежезаваренного чая. И тут же опустила голову.

— Враньё… Прости… Я бы и правда хотела иметь такую дочь, как ты. Когда-нибудь. Нянчить, заботиться… А сейчас даже о себе позаботиться не способна. Не знаю, зачем живу, чего хочу…

— Знаешь. Просто боишься. Что не получится, что они все умерли. А они живут. И всегда жили с тобой рядом. И эльф, и Гуро, и Идана.

— Откуда… Почему ты так думаешь?

— Я знаю. Ты просто струсила, как твой отец, ты ему поверила. А бояться нельзя. Страх заставляет стать хронофагом и пожирать своё время. Скажи, сколько бы историй ты написала, если бы могла?

Вета поняла, что тяжело дышит, не в силах оторвать глаз от Риммы. Слёзы подступали удушливой волной, горькой, как лекарство. Такое нужное лекарство…

Дочь вдруг порывисто обняла и зашептала скороговоркой, обжигая ухо:

— Ты, правда, хочешь, чтобы я вернулась?

— Да…

— Тогда слушай быстро и запоминай. Кардинал тебя использует, чтобы вытащить меня отсюда. Он хочет вернуть память Сатурну. Для этого ему придётся убить меня, а умирать я не хочу.

"Время лучше убивать, чем терять!" — прокричал сумасшедший бог в голове Иветты.

Вверху резко стемнело, словно чья-то тень закрыла невидимое блеклое светило.

— Вета, быстрее… — предупредил Бертран.

— Есть способ обмануть его, — продолжала Римма. — У тебя будет год, больше нельзя. Я буду с тобой, ничего не бойся… Ты меня и не заметишь. Скажи ему: грехи сына превзойдут грехи отца. И лишь совершивший грех да искупит его…

Вета почувствовала, как ухо щекочет, словно пером, повеяло тёплым, как нагретая подушка, дыханием. Руки свесились, удерживая в объятьях пустую пижаму. Девочка исчезла. Нет… она здесь, близко и в то же время недосягаемо. Внутри. Под сердцем. В голове вдруг чётко вырисовалась картинка, как голая замёрзшая девочка ранним утром бредёт по спящему осеннему городу: вся скрюченная, дрожащая. Фонари ещё не погасли, но все окна темны и равнодушны, разве два-три желтеют уютом кухонь. Ледяной порыв ветра приносит с пруда жестокий холод и, о, счастье! — простыню с чьего-то балкона. Девочка улыбается первой в жизни удаче, пытается закутаться в полотно с головой, но босые ноги жжёт стылый бетон. И она бредёт дальше, туда, где ждёт мать, которая обнимет и обогреет. Ведь не может же быть иначе, правда?..

— Вета!! Ты что наделала!

Бертран рычал, оскалившись, с клыков капала слюна. Дети пропали, небо налилось свинцом, в воздухе завывали несколько вихрей.

— Все теперь умрут, понимаешь?!

— Ты хотел убить её! — разозлилась девушка.

— По-твоему, может жизнь одного человека стоить жизни целого мира?

— А, по-твоему, нет?

Ветер взвыл громче, перекрывая голоса. Вета прикрыла глаза ладонью от пляшущей пыли. На горизонте жабой вздувалась синяя пугающая туча, она росла с каждым мгновением, грозя в скором времени подобраться к ним.

— Беги! — пролаял Бертран. — Нас заметили!

Он зажмурился, помотал мордой и упал в клубящуюся пыль. Догонял Иветту уже злой, как чёрт, кардинал, не успевающий отплёвываться от пыли и песка. Он схватил её за руку и начал лавировать между заборами.

Всё слилось в кромешную желтоватую пелену, предметы угадывались по очертаниям. Ветер швырял в лицо скомканные обрывки газет, мокрые тряпичные игрушки, мелкие камни. Девушка налетала на что-то, запиналась, падала, Бертран выдёргивал её за шкирку и волок вперёд.

— От кого мы бежим?! — прокричала она.

— Куст?ды! Стражи царства мёртвых! Отсюда не возвращаются!

Они бежали, что было сил, сопротивляясь неистовой силе ветра, но когда тьма накрыла целиком, стало ясно, что погони не избежать. Туча опустилась резко и хищно. Ветер стих так же внезапно, Вету и Бертрана качнуло по инерции, они навзничь рухнули в пыль. А когда поднялись, фиолетовые призрачные фигуры стояли кругом, за которым бушевал дикий ураган. Их голоса шелестели песком в стеклянной колбе часов, но так, что было слышно каждое слово.

— Живые… Живые…

— Смерть живым…

— Они наши… наши…

Костлявые пальцы потянулись вниз, к лицам, шеям, и девушка вдруг поняла, почему у детей такие бледные лица, чёрные губы и ногти.

"Они трогают каждого… А потом дети гаснут…"

— Идите к демонам!.. — устало рявкнул Бертран, неуклюже отмахнувшись. — Princeps gloriosissime… coelestis militiae, Sancta Michael Archangele, defende nos in proelio…

Призраки возбуждённо зашептались, суетливо задёргались. Кто-то потирал руки, кто-то издевательски смеялся:

— Твоя вера бессильна здесь, святоша… Мы уже были здесь… когда тот, кого зовёшь ты, ещё не родился…

— Вы ничего не можете… — выдавил Бертран и закашлялся, выплёвывая остатки пыли. — На нас кресты…

— Смертный… если ты думаешь, что каждый болван может повесить железную цацку… и заявляться сюда, когда ему вздумается… тогда ты уже мёртв…

И кардинала скрыла густая тёмная туча. Когда ледяные полупрозрачные пальцы сомкнулись на горле, Вета сумела перекричать бурю. Она рванулась из душной фиолетовой пелены, крест на груди подпрыгнул и тускло блеснул, поймав невидимый луч. Дикий свистящий вой метнулся вверх, разорвав ряды смерчей, лиловый туман отдёрнулся, словно от боли, и заскрежетал:

— Аааанкх!

— Ансаааата!

— Убирааааайтесь!

— Сгиииииньте!

— Прооочь! Вместе со своей сквееееерной!

Кто-то из кустодов, злобно визжа, ещё пытался дотянуться, но их пальцы таяли, руки рассыпались, как недавние надежды. Бертран хрипло хохотал, запрокинув голову.

— Что, ублюдки, слабо тягаться с вечной жизнью?

Вой вырос, усилился и перешёл в ультразвук. Казалось, ещё чуть-чуть и барабанные перепонки лопнут от избытка высоких частот. Исчерна-лиловая туча надулась гигантским спрутом с немыслимым количеством щупалец и принялась туго закручиваться вокруг людей. Взлетевший кардинал едва успел подхватить девушку в воздухе — ветер набрал такую скорость, что дышать становилось невозможно. Захлёбываясь, Вета обхватила мужчину за шею и уткнулась в грубую ткань его плаща. Банданы содрало, ветер рвал и смешивал седые и белокурые пряди воедино.