Хронофаги

Пытаясь скрыть смущение от неприятного открытия, она то и дело поглядывала на серебристо-розовое небо, ожидая очередного "кошерного соляка".

— Слушай, — вздохнул, наконец, Бертран, почесав правую бровь, — я тогда залез к тебе в мозги… Сейчас все воспоминания откликаются, чем попало. Пока идём, расскажи, что за "тетрадки" такие.

Вета закусила губу, опустила голову и долго шла молча. Наконец, спросила:

— Ты действительно хочешь знать?

— Хочу. Когда я их вспоминаю, мне так тяжело, будто я потерял дорогих людей. Как Макджи, Герхардта, Михала… И я хочу знать, почему и как.

Девушка разбежалась, поддала что есть сил мятую жестянку из-под пива, подождала, пока она брякнется о бордюр, и начала рассказывать.

Тетрадки начались ещё в детстве, когда отца в чине лейтенанта перевели в военную часть под Нижнеилимск. Тогда он был молод, много шутил, улыбался маме и ей — восьмилетней девочке с шафранными бантами в косичках. Волоча тяжёлый ранец из школы, Вета "считала ворон" — ровные клинья уток под облаками, галок на голых яблоневых ветвях и ушлых воробьёв на расползающемся в трещинах асфальте. Птицы представлялись разноголосыми народами, что жили на самом деле в далёкой волшебной стране, а возвращаясь на родину, сбрасывали перья, чтобы превратиться в людей. Но родиной самих сказок всегда был Старый Дом.

Семью Маркиных поселили в двухэтажной коммуналке с двускатной крышей и массой соседей. Бревенчатые стены полнились звуками и запахами: по вечерам ступени визжали и пели на все лады, по коридорам гремела музыка из радиоприёмников, из-за двери, обклеенной газетами, неслась горечь подгоревшей каши, из клеёнчатой — замысловатая ругань, из крашеной зелёной краской — надрывный плач младенца.

Осенью, когда на Урале хозяйничали северные ветра, Старый Дом, скрипел, как бывалая шхуна: белые простыни надувались парусами, верёвки туго гудели снастями, антенна на крыше подрагивала, словно неправильно поставленный бушприт, а чёрные фасадные доски стонали, будто самая настоящая корма. Сердце не раз замирало: казалось, ещё немного и грузный гигант оторвётся от стылой земли и взлетит навстречу небывалым приключениям, встроившись в утиный клин. Вета вообще сильно подозревала, что на чердаке в углу есть настоящий штурвал — блестящий и гладкий от сотни рук, впитавший солёные брызги всех океанов. И, если его повернуть и скомандовать: "Курс: зюйд-зюйд-вест! Поднять паруса!", Дом немного качнётся, расправит невидимые крылья и сорвётся ввысь. Но на чердачной двери всегда висел тяжёлый зам?к и проверить догадку было невозможно.

Среди небогатого набора книжек больше всего она любила истрёпанные сборники Житкова и Крапивина — не раз заготавливала фляжку, прятала в холстяной мешочек сухари, чтобы однажды улететь вместе с птичками, как смешная Катя, или на ковре-самолёте, как Сашка и Виталька. Жаль, Нижнеилимск не смог подарить ей таких друзей — в школе всем заправляла конопатая Анька с резким петушиным голосом, а в Доме детей не было, разве что невидимый младенец, вечно кричащий за зелёной дверью. Валентину Петровну, злую колдунью с чёрной башней на голове, Вета боялась, как огня, лысого Семён Фокича, который держал мундштук для вонючих сигарет двумя чёрными кривыми когтями — тоже. Казалось, они заодно — вечно придирались к дешёвой одежде, выспрашивали о родителях и оценках в школе, читали нотации. Они и жили на первом этаже, насквозь пропахшем подвалом и колдовскими зельями. Пара за "клеёнчатой" дверью всё время ругалась и гремела бутылками, а жильцы за "газетной" дверью- оставались тайной за семью печатями.

В конце октября морозы неожиданно сковали землю, ровный слой жухлых листьев покрылся серебристым инеем, а Вета вернулась из школы и слегла с высокой температурой. Она просыпалась днём одна, отец дежурил в части, мама устроилась воспитателем в местный садик. Крохотную комнату заливал белый свет, из-за двери слышались знакомые позывные "Радио-Маяк". На душе было так тоскливо, что ни зачитанная до дыр "Чёрная стрела", ни "Остров сокровищ" не утешали. Девочка надела платье, ботинки, свитер и вышла в коридор. Из другого конца шепелявый диктор из транзистора пытался рассказать сказку, хрипя, улюлюкая и жалко подвывая. Усевшись на подоконнике, Вета некоторое время смотрела, как во дворе пёс облаивает кошку на рябине, а потом её осенило: приёмник гремел из-за "газетной" двери! Подкравшись ближе, она пыталась вслушаться в шорохи, но механические вопли заглушали всё. Внезапно чёрно-жёлтые столбцы и заголовки исчезли, а на пороге появилась маленькая старушка в круглых очках и с пучком седых волос на затылке.

— А я тебя знаю, — звонко сказала она, — ты — принцесса Иветта, да?

Девочка от неожиданности онемела, а соседка рассмеялась:

— Заходи, коли пришла. Мне тоже одной скучно.

Вета зашла и ахнула: стены комнаты сплошь покрывали выцветшие картинки с губастыми неграми в белых бусах, рыцарскими доспехами, старыми зАмками, женщинами в диковинных платьях, жирафами и морским берегом. С полок белели ракушки всех видов: колючие, игольчатые, закрученные спиралью, свешивались коралловые ожерелья, плетёные пояса и браслеты. От потёртого шкафа с множеством ящичков к оконной раме тянулась бельевая верёвка, рядом с железной койкой на электроплитке подгорала…

— Каша! — взвизгнула старушка и, схватив полотенце, переставила кастрюльку на разделочную доску.

На бегемотообразном комоде затаились всего две фотографии: на одной черноволосая женщина с букетом сирени, на другом лысый мужчина в мятой рубахе.

— Василий, сын мой, — негромко отозвалась соседка, — Утоп прошлым летом.

Вета недоумённо почесала в затылке: этот неряшливый дядька — её сын?

— Пил он. Вот и утоп… Мёртвым царствие небесное. Ты чернилами писать умеешь?

Девочка помотала косичками. Старушка выдвинула один из многочисленных ящичков шкафа и достала стеклянную непроливайку, металлическое перо и толстую тетрадь. Иветта просидела в гостях до вечера, сажая синие кляксы на жёлтую клетчатую бумагу и выписывая под диктовку кривые буквы. Счастью её, казалось, не было конца, когда добрая волшебница протянула письменные принадлежности:

— Дарю, принцесса. Пиши хорошие сказки.

Следующим утром Вета, не завтракая, достала гостинец, устроилась за шатким столом и обмакнула перо в чернила. Как ни странно, история полилась на страницы сама собой: капитан Парассо с дурным характером и обвислыми усами хмуро глядел с корабля на берег острова. Он с утра был не в духе: кто-то стащил из его каюты остатки грога, и, судя по походке боцмана, это был он. Но капитан был не дурак: боцман — единственный, кто знает выход из этого узкого пролива, а поэтому с расправой надо бы обождать. Но потом капитан его не пощадит… И тогда доля сокровищ боцмана достанется ему, Парассо…

Уже потом появился Гур? — суровый охотник из джунглей, маленькая колдунья ПАола с чёрными косами, Элано — робкий эльф, который умел танцевать и во всём хотел походить на брата — хитрого и сильного воина, ловкая плясунья ИдАна и далёкая страна Виноградарей, где растили сладкий розовый виноград размером с дыню.

Всю неделю, пока саднило горло и температура поднималась до тридцати восьми, Вета аккуратно вписывала приключения героев в едва заметные клетки листов. А когда сказка вдруг почему-то останавливалась, девочка брала тетрадь подмышку и стучалась в "газетную" дверь. Нина Вениаминовна здорово рассказывала о жарких пляжах на далёком юге, легендах о старых крепостях и кладах, удивительных свойствах камней и растений. Пока они обедали варёной картошкой (каша так вечно и подгорала), сказка оживала снова и синие буквы знаменовали новое путешествие к Озеру Снов или в Таинственные Подземелья.

А потом старушка слегла. Сразу откуда-то взялись два угрюмых дядьки, представились родственниками, принялись пить, браниться, делить и без того крохотную комнату. Лишь один раз, когда они ушли сдавать бутылки, Вете удалось проникнуть за "газетную" дверь. Нина Вениаминовна исхудала, пожелтела, глаза потускли, уголки рта низко опустились. Девочка взяла её за руку и заплакала.