Страница 72 из 77
Постояв несколько секунд, Кламонтов наконец решился шагнуть из купе — а там уже ноги будто сами понесли его в сторону противоположного тамбура. В открытые двери других купе он теперь старался не смотреть — хотя краем глаза как будто замечал, что все они пусты. Правда, последнее оказалось закрыто — но он уже принял решение, и ему оставалось только пройти два тамбура и стыковочный узел, чтобы оказаться в соседнем вагоне. Переложив сумки в одну руку, он открыл дверь первого тамбура — который, как сразу увидел через окно в двери, тоже был пуст. Следующая дверь — во второй, переходный тамбур — была непрозрачной, увидеть, что делалось там, Кламонтов не мог. Но опять-таки деваться было некуда — и он, встав напротив двери второго санузла, где обычно в вагонах бывал ящик для мусора, снова осторожно и не без опасения тронул дверную ручку. И вновь, несмотря на видимую массивность, дверь стала неожиданно легко открываться, но Кламонтов решил сперва просто выглянуть в щель — и увидел такое, от чего в первый момент перехватило дыхание. Вернее, он не сразу понял, что видит — так было неожиданно…
Вагона впереди не было. Вместо него в окне переднего стыковочного узла, как в лобовом стекле автомобиля, мчался навстречу и стремительно уходил под днище вагона рельсовый путь… В первую секунду Кламонтов был просто удивлён этим никогда ранее не виданным зрелищем — и только потом до него дошло главное: вагон двигался сам, без локомотива! Уже довольно долго — и вовсе не по инерции! Наоборот, он сам собой набрал такой разгон, что, кажется, мог обогнать скорый поезд! И это уже не во сне, не в гипнозе — наяву!..
Ещё несколько мгновений Кламонтов не мог прийти в себя от увиденного — а потом вдруг, сам не понимая зачем, бросился обратно к купе — но тут же остановился у расписания. Ах да, кажется, он и хотел посмотреть…
И он уже по привычке хотел приблизиться вплотную — но с удивлением понял, что видит каждую строку с того места, где стоял. Правда, и самих строк было как-то немного, и это тоже казалось странным — но он не успел ни подумать о чём-то ещё, ни прочесть хоть одну строку — как вдруг…
Какую-то ещё не успевшую оформиться мысль словно оборвал зaзвучaвший с удвоенной силой грохот колёс — и в этом удвоенном грохоте тьма вдруг резко сгустилась почти до полной невидимости, но уже в следующее мгновение вспыхнула ярким светом и… прямо сквозь коридор вагона и двери купе замелькали жёлтые скамьи пригородного дизель-поезда с редкими предутренними пассажирами, затем дверь купе словно вытянулась на мгновение в длинную ярко-зелёную пластиковую переборку, и снова — уже, казалось, в целый вагонный салон, и оборвалась во тьму, и затем всё это повторилось ещё дважды — и наконец как-то через всю ширину вагона мелькнул стремительно удаляющийся в сумрак хвост дизель-поезда, сквозь который, как что-то нематериальное, только что прошёл этот странный отдельный вагон, в котором ехал он, Кламонтов…
Кламонтову стало так нестерпимо жутко, что он едва подавил в груди крик ужаса — но неизвестно же ещё было, кто и как мог откликнуться на крик, и уже второй импульс страха, порождённый мыслью об этом, будто догнал первый, не дав раскрыть рта…
«Но… как это? Или… действительно так сходят с ума? Или просто я не совсем проснулся? — лишь спустя мгновения заметались мысли (да, снова — как на „экзамене“ во сне). — Или всё-таки аномальное явление?..»
И не сразу до оглушённого всем увиденным Кламонтова вдруг дошло — что его неподвижно застывший взгляд так и остался устремлён на висящее между окнами в коридоре расписание поезда № 207/208 Черновцы — Минск, да притом ещё неполное — только посередине листа значилось несколько станций, от Киверец до Ковеля. И эта часть расписания была отделена сверху и снизу ярко-красными, такого оттенка, что казались светящимися в темноте, полосами от гораздо больших по площади пустых полей…
«Но… как… Черновцы — Минск? — снова заметались мысли. — Я, что, вообще сел не в тот поезд? Но куда смотрел проводник? Ах да, тут его нет… Хотя — кто тогда впустил меня в вагон, кто проверял билеты при посадке? И почему Черновцы — Минск, как возможно? Разве этот поезд проходит там, где я садился? А… вот именно — где я садился? И куда, собственно, еду? Вернее — куда должен был ехать? То есть вроде бы ясно, что домой — но откуда? Не с сессии же, в самом деле, если я в академотпуске… Но главное — домой так точно не попадаю. И где выходить? В Ковеле? Всё-таки большая станция… Или на любой ближайшей — пусть маленькая, зато меньше свидетелей? Хотя — что на маленькой, делать дальше, что кому объяснять? Нет — на большой, как Ковель. Правда, будет уж точно как в рассказах из сна. Но разве у меня есть другой выход?..»
А, пока проносились эти мысли — перед глазами стояло расписание, от которого он так и не отвёл взгляд. И снова он не сразу понял — что ещё в расписании казалось ему странным… В самом деле, как мог он отчётливо видеть его в такой темноте? Ведь это снаружи небо немного посветлело — но расписание он видел против света, между окнами, где было по-прежнему темно. И однако, на нём так выделялись эти красные полосы, отделявшие часть расписания — да и сам лист казался слабо освещённым… тускло-зеленоватом светом?!
Страшная догадка мелькнула у Кламонтова…
И уже само тело как-то среагировало прежде сознания — он, снова не понимая, что делает, бросился обратно в купе, выпустил из рук сумки, склонился над столиком, запустил под него руку — и на каком-то заднем плане сознания понял, что даже больше удивился бы, не окажись там этого ребристого по ободу и холодного на ощупь колёсика с рукояткой для вращения…
— Материализатор… — сдавленно, судорожно вырвалось у Кламонтова. — Значит, всё-таки…
И в тот же момент словно вспыхнуло в памяти — как он уже стоял когда-то раньше в переднем тамбуре вагона, ошеломлённо глядя на уносящиеся под днище рельсы — и так же бросился обратно в купе, и там обратил внимание на необычную, полузабытую остроту зрения, глядя в зеркало на внутренней стороне двери, где и увидел себя примерно 16-летним — хотя вообще мало изменился с тех пор… И уже после этого снова стоял в тамбуре — и его душили слёзы раскаяния… в чёем? Он не успел подумать — а в сознании снова вспыхнул фрагмент, потом — ещё и ещё… Будто искровой разряд вспыхивал и гас, выхватывая отрывок за отрывком напряжённых размышлений, споров — тоже в каком-то вагоне…
… — Да вы же не представляете, до чего я додумался! — в вырвавшемся из глубин памяти крике вины и отчаяния Кламонтов узнал свой голос. — Человек несовершенен — значит, человека надо отменить! И пусть на Земле вместо него живёт какое-то иное разумное существо, созданное заново с нуля и строго по плану! И причём, я же хотел объяснить все феномены разума, исходя из одной только физиологии мозга! Казалось, достаточно повторить её в полупроводниках — и всё, готов новый человек, чистый и совершенный! А почему? Потому что есть партия, которая ещё в начале столетия что-то неопровержимо доказала на веки вечные! А я верил им, и я уважал закон! И не мог представить себя подпольным знахарем в конфликте с государственной властью, борющейся за утверждение высшей исторической правды во всём мире! А тут ещё… Поколение, которое в очередной раз не поставило весь мир с ног на голову — это вообще не поколение! Старшие — ветераны войны, целины, БАМа — вот и нам надо провернуть что-то такое! А то если просто живёшь, учишься, работаешь — ты уже как бы дезертир со всемирного фронта борьбы за всеобщее счастье! Надо жить надрывом, бросаться на амбразуры, кого-то свергать, что-то взрывать, и тут же строить на руинах что-то своё, новое — иначе ты достоин только презрения! И что-то придумать, в чём-то усомниться — нельзя, можно только на всех парах переть напролом, и никаких компромиссов ни с кем и ни с чем, иначе ты — трус и предатель! Так же нас воспитывали в школе? Ну вот, а теперь я — тут, перед вами… (Но — кому это было сказано? Кто стоял в тамбуре рядом с ним?) Пусть не сознательный злодей, но — интеллектуальный грешник… И даже вряд ли полностью прощённый, скорее — просто обезвреженный… И вряд ли ради меня самого — мало ли есть кающихся грешников — а именно чтобы я не совершил какого-то большого зла, Высший Разум даёт мне теперь другой шанс…