На пороге Галактики

— И во всех случаях — встреча с кем-то незнакомым, — сразу начал Кламонтов, как только Тубанов остановил запись. — И то ли разговор о какой-то мистике, знаках судьбы, то ли приглашение на какое-то собрание — но это вспоминается только под гипнозом, и то — как смутные следы. А сразу помнится совсем другое — видения определённого xapaктepa. Сначала — гротесково-сатирические, даже как бы завлекающие, а потом — мистический кошмар, где уже надо чему-то противостоять, что-то преодолевать, искать выход, делать выбор. И наконец — пробуждение в обстановке, которая так странно гармонирует с содержанием этих видений, что сразу трудно и самому сориентироваться в реальности, и не сойти за сумасшедшего для окружающих…

— Ну, в моём случае было сложнее, — ответил Тубанов. — Я же проснулся не в самом гастрономе, а в квартире на шестом этаже над ним. Вернее, там это был какой-то «гибридный» магазин — вроде тот и вроде не тот. Ведь точно такие люки ведут в подвал совсем другого магазина, в центре города. Да и тот зал с трибуналом мне что-то напоминает. Какой-то театр, вокзал или храм, который я тоже где-то видел — но не могу сообразить, где именно. А ещё — этот поиск непонятно чего на каких-то улицах, в домах… И тоже всё думаю: где и когда я мог быть на самом деле? И как и откуда все мы попали туда, где должны были потом очнуться? Нет, поймите правильно, я не хочу предполагать что-то плохое, недостойное — вроде того, что кто-то действительно мог послать меня в таком состоянии на поиски мест из моих видений. Тем более — в нашем реальном мире, где есть автомобили, трамваи, поезда, сигнализация на охраняемых объектах… — Тубанов произнёс это как-то так, что Кламонтов понял: да, это пришло ему на ум только сейчас! — И всё-таки непонятно. Столько читаем о каких-то магах, мистиках, мудрецах, которые тоже ведут кого-то через видения или испытания к постижению каких-то истин, очищению от пороков — и человек потом чувствует себя в чём-то возвысившимся, от чего-то очищенным, что-то постигшим. А тут — только потрясение чем-то неопределённым, какие-то неразгаданные загадки, и совершенно непонятно, что делать с этим лично мне…

— А я в целях какого очищения или испытания должен теперь, после этого, иногда слышать прямо у себя в сознании какой-то голос, который тоже не даёт мне совершить самые невинные действия? — с горечью переспросил Ареев. — Ну вот бывает, что-то как упрётся: «Не ставь сюда тарелку!», «Оставь этот учебник дома!», «Не бери этот кусок мела!» А кусок мела у классной доски лежит один-единственный — и что мне делать посреди урока, где искать другой? Или как оставить дома учебник, который наверняка понадобится мне в школе? Но при этом — такое чувство, что сделаешь иначе — и может случиться что-то страшное… Или даже вдруг появляется перед внутренним взором образ какого-то ангела или пророка — а голосом под это звучат ругательства и угрозы. И мне иногда даже кажется, так вообще до безумия можно дойти… А в литературе — везде эта религиозная пропаганда о каких-то голосах, видениях, о том, что человек должен быть постоянно направляемым свыше! Как будто такими хотят сделать нас всех — и именно в этом состоят праведность и благочестие! Или о какой «направляемости свыше» идёт речь? Что имеется в виду? И где вообще какая-то грань благочестия с безумием, где тот рубеж, который человек ещё вправе отстаивать в себе под напором такого рода «высших сил»? И в конце концов — почему кто-то позволяет себе подвергать человека потрясениям, испытаниям, и даже чуть ли не вытравлять из него рациональный склад ума, чтобы вложить взамен мистический?

«Но у меня хоть не будет чего-то подобного? — забеспокоился Кламонтов. — Хотя они же сколько времени не знали правды, а я знаю… Но и то сказать — образы, от имени которых всё позволено… Предстанет кто-то кому-то в гипнозе ангелом или пророком — и что, тот уже должен уходить в монастырь, раздать всё нищим, и нет права вступиться за себя? Потому что должен быть мифический образ кого-то, кто всегда прав и кому всё можно?..»

— Но ведь и я — человек рационального склада ума, так же горестно ответил Мерционов. — Не скандалист, не диссидент и не юродивый по призванию. И чем именно мы с вами удостоились «чести» так предстать перед обществом, не намеренным, оказывается, всерьёз понимать и признавать ничего «аномального»? Мы, что ли, виноваты в чём-то больше всех? И кто и как это определил?

— А эти смутно запомнившиеся люди, которые нас где-то встречали… — продолжал Ареев. — И странно — мы об этом как-то до сих пор специально не думали… Как же, мол, «высшие силы» сами знают, что делают, у них на всё своя логика, свой резон… А вдруг как раз тут — что-то не то?

«Тоже — блок или код, — понял Кламонтов. — Снимается сейчас, в этом разговоре. Как будто до сих пор не замечали очевидного, не могли задуматься над ним. Страшно подумать, что и сколь прочно может быть заложено в подсознание в общем нормального человека…»

— Но, с другой стороны — история вагона-призрака… — тут же добавил Ареев. — И я почему-то сразу так поверил, она сразу показалась мне так реальна — как будто я уже знал её раньше…

— И я тоже, — признался Кламонтов. — Потому что и мне это как-то знакомо… Хотя мне тут знакомо не только это. Например, и про «нищие деньги» я слышу не впервые…

«Или не надо было так? Вдруг они сами не знают той истории со слухами про взятку? А сейчас и не до того…»

— Да но это-то мы хоть знаем откуда, — развеял опасения Ареев. — Хотя и удивительно, конечно, как оно могло туда попасть. Но вагон-призрак… Понимаете, так знакомо, а вот откуда — не пойму…

— Знаете, а ведь на кассете есть ещё место для записи, — вдруг предложил Тубанов. — И так как ты, Хельмут, всё равно собирался рассказать нам о каком-то своём случае — то я подумал… Если тебе это не будет трудно. А то установить камеру можно быстро…

— Устанавливай, я готов, — с ходу решился Кламонтов, вдруг подумав, что так будет даже легче говорить — глядя не в глаза слушателей, а в объектив камеры, и потому не видя их реакции на рассказ, который и так-то окажется тяжёлым ударом — разрушит оставшиеся иллюзии, сорвёт, как какой-то покров, остатки гипнотического кода, которые, как бы ни было, защищали их психику от потрясения горькой правдой…

«Или нет? И это вовсе не то, что я думаю? — почему-то снова возникло сомнение. — А то в самом деле: „нищие деньги“, вагон, трибунал — и всё здесь, в этих видениях? Или… тот гуру просто специально собирает, где только можно, всякие мистические слухи, тайны, идеи? И даже сам пользуется для этого телепатией? Кто знает, что им доступно — у кого сила с мудростью не в ладу… Или и есть — просто из мединститута? Но почему Селиверстов не узнал его при „просмотре“ моих видений? Тубанова узнал, а его — нет. Даже как того „магистра“. Странно и непонятно…»

— … Ну всё, камера готова, — внезапно донёсся голос Тубанова. — Можно начинать.

Кламонтов удивлённо поднял взгляд — ему показалось, прошло совсем немного времени — но перед ним в самом деле уже стояла камера на штативе, и Тубанов был готов включить её, а остальные успели пересесть за стол, оставив Кламонтова одного перед объективом. Должно быть, он, задумавшись, не заметил, как прошло время.

— Ну как, ты готов? — спросил Селиверстов. — A то, я вижу, ты не ожидал, что мы так быстро всё установим.

— Готов. Давайте не тянуть, — ответил Кламонтов, боясь упустить момент внезапной решимости. Правда, так было и перед «контактом»… Но зато теперь — присутствовал человек действительно из другого мира. И — это было уже как-то обыденно, привычно…

— Включаю, — внешне спокойно сказал Тубанов.

А Кламонтов — вдруг как-то почти ощутил движение ленты в кассете. Ленты — которая понесёт через пространство и время теперь и его рассказ… И только сможет ли кто-то, где-то и когда-то — поверить, что такое было возможно сейчас, на исходе 20-го века, в судьбах граждан ещё недавно единой великой страны, запустившей в середине того же века первый искусственный спутник своей планеты? А теперь — вовсе неизвестно чьих граждан, брошенных в странные поиски. В метания от знаний к вере, от современных идей и мировоззрений — к древним, от правды — к мифам… И — зачем, в угоду кому?..