Выход из Случая

— Двенадцатый, заходите!

— Понятно, диспетчер…

— Блок-депо, больной двенадцатый на тридцать третью канаву. Взамен берем двадцать девятый в четырнадцать восемнадцать.

— Понятно, диспетчер. Выдаю двадцать девятый…

Тихо играло радио, часы щелкали, телефоны молчали.

— Ксанка, а странно все-таки! — Нина вздохнула шумно, потянулась у пульта, разминая плечи. — Все Случаи в конце смены бывают, как будто нарочно. Только расслабишься — на, здрасьте!..

— А тебе круглые сутки надо? Гляди, накаркаешь.

— До конца-то еще полтора часа…

— Время вообще самое странное. Сидишь, а оно идет. И никто ничего поделать не может, хоть какая наука. Идет — и все.

— Нет, правда! Будто их кто попридержит, а к концу разожмет кулак: на, расхлебывай. И смены ведь, главное, разные — у нас и у машинистов.

— У машинистов иначе нельзя, только — скользящий.

— А их послушаешь — тоже больше к концу…

— Лучше запоминаешь, когда к концу. Чего в «Порту» с оборота так долго нету? Ему уж скоро со станции отходить, а он стоит в тупике. Застрял, что ли? Это который? Крикни!

— Седьмой… Ничего, пополз…

— Поторопитесь, седьмой!

— Понятно, диспетчер. Вставку менял.

— Шустрее надо менять.

— Или утром с семи до восьми. Те же шестьдесят минут, а кажется — тыща: тянутся, тянутся, вроде не доживешь до восьми, хоть как на линии тихо. Ну, это, конечно, с ночи…

— Додумалась, — засмеялась Ксана. — Лучше скажи, от чего утки плавают?

— Утки? — Нина замолкла надолго.

Такие вещи она всегда туго соображала. Потому и не вышла в диспетчеры, всю жизнь — оператор. И ужас — прямо по-детски — не любит признаться вслух, если чего не знает. Тут уж Нинка упрямая! Майя Шалай, когда была главный диспетчер, бывало выскочит из своего кабинета, от совещаний и деловых бумаг, забежит на Круг для разминки, моргнет Ксане с порога: «Девочки, Рéмонта Обувú читали? Вот мужик пишет! Что тебе Ремарк!» — «Да, интересно, — Ксана сразу подхватит. — Я целую ночь не могла оторваться». — «Читала, Тарнасова? — обернется к Нине Шалай. — Не читала небось! Рéмонт Обувú?» — «Вообще-то, читала…»— начнет осторожно Нина. «Вообще-то! А последнюю? В «Иностранной литературе»?» — «Последнюю не успела еще…» — «Срочно возьми в библиотеке! Номер журнала не помню. Ксана, третий, что ли?» — «Вроде», — Ксана кивнет. «Неважно. Просто спросишь — последнюю повесть Рéмонта Обувú».

Назавтра, смену только приняли циркуляром, Шалай уже тут: «Ну, взяла, Тарнасова?» — «Спрашивала, нету в библиотеке». — «Как это — нету? Ты, может, фамилию переврала?» — «Зачем я буду перевирать, — Нина даже обидится. — Рéмонт Обувú. Нету! И в каталоге смотрели». — «А библиотекарша старая?» — «Девчонка..» — «Чего они знают! Серость». Главный диспетчер только глазами Ксане блеснет. Уже пошла с Круга. «Ну, Нинка, ты библиотекаршу повеселила», — не выдержит Ксана. «Чем же?» — «Да Рéмонтом Обувú. Переставь ударение!» — «Какое еще ударение, — рассердится Нина. Пошевелит губами. — Погоди, Ксанка — ремонт..» — «Вот именно, — Ксана уже хохочет, — обуви, тюха!» Нина вся вспыхнет, толстое, доброе лицо ее полыхнет смущением и почти детской обидой, но тут же сама зальется: «Ну, разыграли, девы! Попомню…»

А другой раз опять Нинку хоть голыми руками поймаешь. Вот и сейчас всерьез думает, шевелит губами.

— Отчего ж они плавают? Лапы, что ли, такие, с перепонками..

— Лапы! От берега, тюха.

— Как это? А-а-а…

— Диспетчер, «Средний проспект». Разрешите подняться наверх.

— Поднимитесь, «Средний»!

14.19

По второму пути к станции «Чернореченская» подошел поезд. Выплеснул из вагонов жиденькую толпу, посадил всех, кому нужно, побежал дальше. В конце перрона только остался мужчина, который торопливо и жадно читал какой-то специальный журнал, как бутерброд заглатывал с голодухи. Дочитал. Сунул в портфель. И тогда сразу заторопился, подошел к краю платформы, вытянул шею, сверля глазами тоннель и словно рассчитывая силою своего взгляда тотчас извлечь из глубин тоннеля очередной поезд. Нет, поезда пока не было. Затряс на руке часами, приложил к уху. Нет, вроде идут.

Уборщица производственных помещений Скворцова немигуче следила, как пассажир вроде танцует на перронс от спешки. Ну, потанцуй теперь, три минуты тебе на танцы. Читать надо меньше! Прошла вперед по перрону, окурок подобрала. Ишь, нашли место бросить. Сворачивая к эскалаторам, еще стриганула глазом. Девушка в меховой куртке, верх под замшу, стоит, где второй вагон. Эта тоже не села. Но, видать, не спешит, прислонилась к стенке. Ждет небось своего, как договорились. А свой не торопится. Ну, жди, одета тепло. Авось и дождешься…

Новые пассажиры подходили уже на перрон.

Парень с гитарой. Мальчик тащит нотную папку и волочит ее по полу. Толстая женщина в ярком пальто, как бочонок в клетку. Высокий старик задумчиво жует пирожок, будто делает серьезное дело. Длинная женщина с книжкой, которая заложена почему-то длинной линейкой, и эта линейка торчит. Старушка с внучкой лет двух. Внучка сильная, крутится, выдирает руку от бабушки, так и тянет ее к краю платформы. Старушка едва оттащила к стенке, прислонилась недалеко от Женьки.

— Умаялась с ней, — сообщила Женьке старушка.

Женька глянула безучастно. Лицо было у ней тупое. Глухая, что ли? А молоденькая! И ведь хорошенькая была бы, кабы не такое лицо…

Девочка все тянула к краю платформы, выгибаясь маленьким крепким телом. Губы уже надула реветь.

— Баба, туда!..

— Туда нельзя, Дашенька. Бабушка не удержит — и упадешь на рельсы.

— Бобо? — заинтересовалась девочка.

— Какое «бобо»! Сразу Дашеньки нет! Раз — и током убьет…

— Как? — не поняла девочка.

— Электричеством, — громко сказала старушка. — Там по рельсам идет электричество. Упадешь, сразу — раз! — и убьет…

— Бобо? — снова сказала девочка. Но перестала пока тянуть.

Старушка, пользуясь передышкой, прислонилась опять к стене.

Девушка в меховой куртке шагнула вперед. Отодвинула толстую женщину в ярком пальто. Та колыхнулась, как бочка. Скользнула между стариком и парнем с гитарой. Задела гитару, гитара звякнула. Кто-то оглянулся на звук. Девушка была уже на краю платформы. Еще один мелкий шаг. Вдруг согнулась, как для прыжка. Капюшон за нею мотнулся. Мотнулись светлые волосы…

Состав машиниста Комарова — тридцать первый маршрут — приближался к станции «Чернореченская». Лампа уже мигнула на пульте, пошло подтормаживание. К Светке подход удобный, станцию видать далеко.

Женька, бросая вниз свое тело, инстинктивно не хотела для себя никакой лишней боли. И потому она — инстинктивно— сложилась в прыжке, как учили на тренировках, и прыгнула ловко. Прямо в лоток меж рельсами. Еще услышала за собой будто вздох. Голоса. Но сразу перестала их слышать.

Она не хотела для себя никакой лишней боли, но просто хотела кончить все разом, что называлось сейчас ВАЛЕРИЙ и было — вся ее жизнь. И вот эту боль, которая называлась сейчас ВАЛЕРИЙ и была не сравнима ни с какой физической, хоть физической боли Женька инстинктивно боялась даже сейчас, она хотела оборвать разом.

Привстала в лотке. Вздохнула последний раз. Бросила руки на рельсы.

Комаров увидел, как что-то метнулось с платформы. Вниз, вроде — мешок. Но он уже понял, что это за мешок. И — еще раньше, чем понял, — руки уже делали свое дело. Экстренный, тут нет других средств.

Только бы тормозного пути хватило…

Руки делали свое дело. А всем телом Комаров — инстинктивно — отклонялся сейчас назад, к спинке сиденья, будто телом своим мог заставить машину остановиться чуть раньше, чем она может.

Хватило бы тормозного. Только б его хватило.

Женька сжимала рельсы, как поручни. Не сразу поняла, что еще жива. Поняла. Услышала вдруг чей-то крик на платформе. Испугалась этого крика. Опять перестала слышать. Крепче стиснула рельсы. Вот, сейчас! Нет, была жива. Рельсы дрожали. Женька вдруг услышала эту дрожь, которая все росла. И услышала на своем лице жгучий свет, которого раньше не было и который все рос, обжигая Женьку. И тогда только она услышала грохот, будто рушилась станция.