Страница 2 из 3
– А право есть?
Капитонко им стару квитанцию показыват, оне неграмотны, думают – деплом.
– А, очень приятно. Этого золота можно посмотреть?
– Никак нельзя. Сейчас в глазах ослепление и прочее. Во избежание этого случая, докамест крашу и полирую, глаз не отворять. Пока не просохнете, друг на дружку не глядеть и зеркало не шевелить. Царицы жалко стало золота на бабку:
– Маменька-та стара порато, уж, верно, не гожа под позолоту-ту… Маменька, ты в позолоту хошь?
– Ась?
– Хошь, говорю, вызолотицце?
– Ась?
– Тьфу, изводу на тебя нету! Вот золотых дел мастер явился. Хошь, обработат?
– Ну как не хотеть? Худо ли для свово умиления к празднику вызолотицца!
Капитон их посадил всех в ряд.
– Глазки зашшурьте. Не моги никотора здреть!
Он смолы поваренкой зачерпнул – да и ну ту, да другу, да третью.
– Мастер, што это позолота на смолу пахнет?
– Ничево, это заготовка.
А сам насмаливает. Мажет, на обе щеки водит. У их, у бажоных, уж и волосья в шапочку слились. А он хвалит:
– Ах кака прелись! Ах кака краса!
Те сидят довольнехоньки, только поворачиваются:
– Дяденька, мне этта ишше положь маленько на загривок…
Капитон поскреб поваренкой со дна. Потяпал по макушкам.
– Все! Ну, ваши величия! Сияние от вас, будто вы маковки соборны. Сейчас я вас по окнам на солнышко сохнуть разведу.
Аграфену в одно окно посадил, девку в друго, а бабенька на балкончик выпросилась.
– Меня, – говорит, – на ветерку скоре захватит.
Мастеру некогда:
– Теперь до свидания, оревуар! Значит, на солнышке сидите, друг на дружку не глядите, только на публику любуйтесь. Папа домой воротицца, вас похвалит, по затылку свой колер наведет. Ему от меня привет и поцелуй.
Тут Капитон в окно по канату, да только его, мазурика, и видели. У царя дом глазами стоял на площадь на большу, на торгову. Там народишка людно. Мимо царской двор народу идет, как весной на Двины льду несет. Окна во дворце открыты, как ворота полы. В окнах царска семья высмолены сидят, как голенишша черны, как демоны. Бабушка на балконе тоже как бугирь какой. Народ это увидел и сначала подумали, што статуи, негритянска скульптура с выставки куплена. Потом разглядели, што шевелятся,– россудили, што арапы выписаны ко двору. А уж как царску фамилию признали, так город-от повернулся. Учали над черными фигурами сгогатывать. Ко дворцу со всех улиц бежат, по дороге завязываются. Матери ребят для страху волокут:
– Будете реветь, дак этим черным отдаим!
Мальчишки свистят, фотографы на карточку царскую семью снимают, художники патреты пишут… О, какой страм!
Напротив царского дома учрежденье было – Земной удел. И тут заседает меницинской персонал. Начальники-ти увидали царску фамилью в таком виде и народно скопленье. Не знают, што делать. И тут ише явились извошшишьи деликаты. На коленки пали и сказали:
– Господа начальники! Бабенька царская, прах с има, в черном виде на балконе сидят, дак у нас лошади бросаются, седоки обижаются, двоих седоков убило. Пропа-а-ли наши головушки! И-и-хы-хы-хы-ы!
Извошшики заплакали, и все заплакали и сказали:
– Пойдемте всенародно умолять ихны величия, не пожалеют ли, пожалуете, простого народу!
Вот запели и пошли вcема ко дворцу. Выстроились перед палатами в ширинку, подали на ухвате прошенье. Аграфена гумагой машет да кивает. И бабка ужимается, и девка мигает. Оне думают – народ их поздравлять пришел.
Што делать? Нать за царем бежать. А всем страшно: прийти с эдакой весью, дак захвоснет на один взмах. Однако главной начальник сказал:
– Мне жись не дорога. На бутылку дайте, дак слетаю.
Чиновники говорят:
– Ура! Мы тебе ераплан либо там дерижаб даим, только ты его за границу не угони.
Начальник в ераплан вставился, от извошшиков деликат в кучера. Пары розвели, колесом завертели, сосвистели. Ух, порхнули кверху, знай держи хвосты козырем!
Пока в городе это дело творицца, царь на Пустых островах в лютой досады сидит. Ехал ни по што, получил ничего. Ехал – ругался, што мешков мало взяли, приехал – сыпать нечего. Ни пароходов, ни сахару; хоть плачь, хоть смейся. Сидит егово величие, пиво дует. В город ни с чем показаться совестно. Вдруг глядит – дерижаб летит. Машина пшикнула, пар выпустила, из ей начальник выпал с деликатом. Начальник почал делать доклад:
– Ваше высоко… Вот какие преднамеренны поступки фамилия ваша обнаружила… Личики свои в темном виде обнародовали. Зрителей полна плошшадь, фотографы снимают, несознательны элементы всякие слова говорят…
Царь руками сплескался – да на дерижаб бегом. За ним начальник да деликат. Вставились, полетели. Деликат вожжами натряхиват, начальник колесом вертит, амператор пару поддает, дров в котел подкидыват… Штобы не так от народу совесно, колокольчик отвязал.
Вот и город видать, и царски палаты. На плошшади народишко табунится. Гул идет. Меницинской персонал стоит да кланеится. Мальчишки в свистюльки свистят, в трумпетки трубят. Царь ажно сбрусвянел:
– Андели, миру-то колько! Страм-от, страм-от какой! Деликат, правь в окно для устрашения!
Народ и видит – дерижаб летит, дым валит. Р-ра-аз! В окно залетели, обоконки высадили, стекла посыпались, за комод багром зачалились. Выкатил царь из машины – да к царицы.
– Што ты, самоедка… Што ты, кольско страшилишшо!
Аграфена засвистела:
– Ра-а-атуйте, кто в бога верует!!
Царь дочку за чуб сгорстал. У ей коса не коса, а смолена веревочка.
Царь на балкон. Оттуда старуху за подол ташшит, а та за перила сграбилась да пасть на всю плошшадь отворила.
Народ даже обмер. Не видали сроду да и до этого году. Еле царь бабку в комнату заволок:
– Стара ты корзина! Могильна ты муха! Сидела бы о смертном часе размышляла, а не то што с балкона рожу продавать.
Вот оне все трое сидят на полу – царица, бабка да дочка – и воют:
– Позолоту-ту сби-и-л, ах, позолоту-ту сгубил! Ах, пропа-а-ла вся краса-а!…
– Каку таку позолоту?!
– Ведь нас позолотили, мы сидели да сохли-и.
– Да это на вас золото??? Зеркало сюда!…
Ваньки-маньки бежат с зеркалом. Смолены-ти рожи глаза розлепили, себя увидали, одночасно их в омморок бросило.