Страница 13 из 39
Но особое место в жизни Кострова отведено величайшему национальному русскому поэту Александру Сергеевичу Пушкину, как говорит сам герой моего повествования: «Пушкин, гармонически сочетая элементы, как бы охватывает всё…» Пушкин, гармонично и неудержимо охватил всего Кострова, и судьбоносным знаком была подготовка и проведение Костровым 200-летнего юбилея создателя современного русского языка. И это неслучайно, ведь триумфальное возвращение в народные сердца Сергея Есенина началось именно с организации и проведения Костровым юбилейного вечера великого русского поэта, а ведь ещё была проделана громадная работа по воскрешению выдающихся имён русской литературы: Николая Гумилёва, Павла Васильева, Бориса Корнилова. Около 30 лет Костров возглавлял вначале Всероссийский, а впоследствии и Международный комитет по проведению Пушкинских праздников, но главное – на государственном уровне был учреждён в день рождения Пушкина 6 июня Международный день русского языка. Создаётся впечатление, что дни и ночи Пушкина и Кострова переплетены. Именно поэтому в каждом стихотворении Кострова отчётливо выделен как сам предмет, так и его содержание. Кажется, что читатель становится свидетелем или участником диалога, пред ним восстают вопросы, обращённые к нему и вокруг него: что ты чувствуешь? что ты видишь? о чём ты хочешь сказать? Мы видим, чувствуем, слышим, что внутренний мир проницательного поэта Кострова сосредоточен в мгновенья, когда чувственный опыт взволнованно и вдумчиво созерцает соприкасающиеся и параллельные миры, предметы и едва заметные духовному оку детали.
Это сердечное созерцание порождает явление, в котором рождается слово, а размер строки, ритм, рифма, мелодичность приходят самостоятельно, словно прибывают по неосязаемому приглашению. Это действие – порождение истинного чувства, восторга, одушевления, вдохновения. Порождая стихи, поэт, в младенчестве влюбившийся в хвойные и обрывистые берега Вохмы и Ветлуги, углубляет мысль и оживляет заново сердце, наблюдая в каждом из пространств невидимые формы и неслышимые звуки.
Одной из особенностей памятных и победных стихослагательных опытов Кострова является противопоставление личного жизнелюбия всем уничтожающим человеческую душу силам. Так, даже в самых трагических стихотворениях, посвящённых тягостным временам российской смуты или уходу из жизни значимых для автора людей, могучая боль воспринимается им как золотоордынское иго, но чувство счастья таково, что он видит светлый исход из создавшихся бедствий в героическом стоянии, которое так характерно русскому народу.
Поэтому на протяжении шести десятилетий, разделённых двумя веками, поэзия Кострова явственно показывает характерную особенность русских стихотворцев, которых выделяет в мировой культуре способность раствориться в любимом народе, родной земле, изменчивой природе, суровом климате, величайшей истории, православном вероисповедании.
Костров тот, кому тяжела и одновременно приятна ноша народной природной данности, исторической проблематики, он несёт её и страдает вместе с народом, вместе с ним он пытливо изыскивает, утешительно находит и спасительно указывает себе и народу путь духовного, культурного, политического и экономического исцеления. Эти заботы, это призвание, этот путь дарованы не каждому.
Александр ОРЛОВ
Теги: современная поэзия , Владимир Костров
Осталось только поле перейти
* * *
В день моего рождения
мне оказали честь
крёстный отец и шурин,
дядя жены и тесть.
Сидят на тесовых лавках,
стаканы в правой руке.
Суп лоснится бараний,
сваренный на таганке.
Тёща моя колдует
над жареным гусаком,
щучьей икрой
и салом,
шпигованным чесноком.
Под толстым слоем сметаны
в тарелках сопят грибы.
От розовой самогонки
пот прошибает лбы.
И смотрят мутные глазки
ласково на меня.
Хмельная и неотёсанная –
всё это моя родня!
Поёт, а частушка матерна,
шутит – шутка груба.
Родня моя деревенская –
это моя судьба!
Живущая льном и рожью,
сгорбленная в спине,
пулею и вошью
пытанная на войне.
Не вмещаются души
в схемы и чертежи.
Как нам, ей хочется правды
и не хочется лжи!
Как нам, ей бывает больно,
а может, ещё больней,
она страдает и любит,
может быть, нас сильней.
Ей дано от рождения –
Только паши да сей.
Но полезней навоз из конюшни,
чем книжник и фарисей.
Вот почему я считаю,
что мне оказали честь
дядя жены и шурин,
крёстный отец и тесть.
1970
Возвращение
Как вступление к «Хаджи Мурату»,
сторона моя репьём богата
(стойкий, чёрт, – попробуй оторви!).
Да ещё грачами,
да ручьями,
круглыми,
протяжными речами,
как ручьи журчащими в крови…
Конский шар катну ботинком узким,
кто их знает, шведским ли,
французским…
Дом родимый – глаз не оторвать!
Грустная и кроткая природа,
вот она –
стоит у огорода
маленькая седенькая мать.
Рядом папа крутит папиросу.
Век тебя согнул, как знак вопроса,
и уже не разогнуть спины.
Здравствуй, тётка, божий одуванчик,
это я –
ваш белобрысый мальчик.
Слава богу, слёзы солоны.
Вашими трудами, вашим хлебом
я живу между землёй и небом.
Мамочка, ты узнаёшь меня?
Я твой сын!
Я овощ с этой грядки.
Видишь – плачу, значит,
всё в порядке.
Если плачу, значит, это я.
* * *
Тихо-тихо. Ни лжи, ни позора.
Только ход окаянный часов.
Глубоко в голубые озёра
Погружается сумерь лесов.
И надежды последняя капля,
Та, что гром обронил на бегу, –
Одинокая серая цапля
На песчаном стоит берегу.
Не колыхнутся чистые воды,
Не качнётся небесная твердь.
Изваянье добра и свободы
Из души никогда не стереть.
Глубока коренная Россия,
Но темны в ней леса и дела.
– Ты о чём это, цапля, спросила,
Ты какой мне совет подала? –
Распрямила капризное тело,
Никому не должна ничего,
Вдруг она, как душа, полетела,
Оставляя меня одного.
Мыс песчаный под сердцем, как сабля,
Кровенеет кипрей на лугу.
Это ты – одинокая цапля.
Это я – на пустом берегу.
* * *
Валентину Распутину
Так хотел он нас предостеречь:
Убедить, что Слово – это весть.
Человек, России давший речь,
Жизнью заплатил за слово «честь».
Но теряет смысл свои права…
Чудаки, а пуще – дураки,
Золотые русские слова
Разменяли мы на медяки.
Если не пойдём Его тропой,
Если зарастёт Его тропа,
Станем мы базарною толпой
У Александрийского столпа.
Так прими его благую весть,
И тебя врагу не победить…
Ну а людям, потерявшим честь,
Можно из истории уходить!
* * *
Вл. Соколову
Ты сказал, что от страшного века устал.
И ушёл, и писать, и дышать перестал.
Мне пока помогает аптека.
Тяжело просыпаюсь, грущу и смеюсь,
Но тебе-то признаюсь: я очень боюсь,
Да, боюсь двадцать первого века.
Здесь бумажным рулоном шуршит Балахна,
На прилавках любого полно барахла,
И осенний русак не линяет,
И родное моё умирает село,
И весёлая группа «Ногу свело»
Почему-то тоску навевает.
Знать бы, как там у вас?
Там, поди, тишина,
Не кровит, не гремит на Кавказе война.