Страница 32 из 68
Механический цех из подсобного превратился в самостоятельный. Старенькие, слабые станки кряхтели, но творили чудеса: на них работались заказы фронта.
Война родила движение скоростников. Невиданные скорости прессовали время и увеличивали съем продукции с каждой единицы оборудования.
Время прессовалось тревожно и тяжко. Полусумрак горячих цехов был вязко заполнен этой тяжкостью и тревожностью.
«Работать по-фронтовому» — вот что было надо. Именно тогда и появились фронтовые бригады. Сталевары Ведерников и Ушаков, вальцовщики Панов и Хабаров, мастера Братухин и Верховец — только к ратному можно было приравнять их и их товарищей каждодневный трудовой подвиг. Писали, будто в части, где служил пулеметчик Разимат Усманов (часть эта соревновалась с визовцами), сталевара Нуруллу Базетова всерьез считали своим бойцом.
Так оно и было. Визовцы не выходили из боя. Безмерно усталые, но неукротимые…
В мае сорок второго я ушел в армию и вновь увидел Верх-Исетский завод только после демобилизации.
Шла первая послевоенная пятилетка. Завод вернулся к производству трансформаторного металла и наращивал его выпуск, неуклонно улучшая качество. Возобновились опыты по производству холоднокатаной стали, и перспективы были заманчивыми. Исподволь шла в цехах реконструкция, совершенствовались и менялись агрегаты, но в общем-то, на поверхностный взгляд газетчика, в облике старого предприятия мало что изменилось. В закопченных полусумрачных цехах было тесно и неприютно.
Впрочем, откидывая субъективность, приведу цитаты из одной книги, вышедшей в ту пору, в 1948 году.
«Трамвай привозит вас на площадь Субботников… Острое ощущение старины вдруг охватывает вас. Точно такие площади можно увидеть на старинных гравюрах, изображающих типичный уральский заводской пейзаж конца XVIII — начала XIX века: каменные лавки, дома фасадами на площадь, белое здание управителя (ныне в нем помещается клуб), сад, горы вдали. За белой каменной стеной видны крыши цехов и слышен глухой шум работы».
В книге описывается и трудовой процесс.
«Работу прокатчиков можно сравнить с работой жонглера-виртуоза. Металл… действительно летает. Младший печной достает нагретую сутунку из печи и передает ее разболванщику, который задает в валки, а оттуда снова разболванщику подает застановщик (он за станом). Все это происходит в считанные секунды.
Дублировщик — еще одна фигура прокатки — сгибает листы пополам… На ноге у дублировщика надет железный башмак. Раздирая пакет на листы, он наступает на него этим башмаком…
Звучное шлепание пакетов о чугунные плиты пола перекликается с монотонным погромыхиванием клети. В розовом сиянье, идущем от печи, мелькают быстрые фигуры людей. Они, прокатчики, словно играючи, перебрасываются этими раскаленными, пышущими жаром пластинами металла… В каждом пакете около сорока килограммов».
Не надо хмуриться на сравнение прокатчиков с жонглером и на легковесное «словно играючи»: просто автор, видимо, был восхищен. А в остальном он в общем-то верно описал тяжелейший и, скажем прямо, допотопный труд металлургов. Истинное и справедливое восхищение у него вызывало то, что на устаревшем и поизносившемся оборудовании визовцы добивались рекордной производительности, отменного качества и при этом не уставали экспериментировать, искать и находить что-то новое, прогрессивное, неизменно двигающее производство вперед.
После войны я не раз бывал на заводе и писал о его людях. Но это было уже давно. А теперь… Еще в Москве достал я из заветной папки сохранившиеся номера родной заводской многотиражки и «Уральского рабочего», посмотрел их, и смутные воспоминания сделались четкими. А вот представить себе, каков построенный недавно гигантский цех холодной прокатки, я не мог: не видел. Это надо было посмотреть…
И вот я возвращаюсь в свое прошлое — еду на ВИЗ.
Все знакомо здесь. Все та же проходная, только уже не нужен пропуск — достаточно писательского удостоверения, все то же здание заводоуправления, и так же глухо погромыхивают старые цехи.
Но манят меня уже не они. Не терпится взглянуть на ЦХП — так, слышал я, все по той же привычке к сокращениям называют цех холодной прокатки.
В одной из комнат центральной заводской лаборатории ее сотрудник, специалист по прокатке Алексей Михайлович Мартьянов, растолковав мне теоретические принципы новой технологии, рассказал о ее преимуществах.
Выпуская горячекатаную трансформаторную сталь, визовцы всегда заботились об улучшении ее качества, и прежде всего о снижении ваттных потерь. Уменьшение их на одну десятую ватта на килограмм (с учетом всей суммы производимого на заводе металла) сокращало потери энергии в трансформаторах страны на 120 миллионов киловатт-часов в год. За сорок лет производства «трансформаторки» коллективу верхисетцев удалось снизить величину потерь с 1, 6 до 1, 2 ватта на килограмм. За сорок лет — четыре десятых ватта.
Новая технология в новом цехе позволяет довести ваттные потери до 0, 5–0, 6 ватта на килограмм. Двойное снижение сразу!
— А трансформаторного листа с пуском второй очереди, — сказал Алексей Михайлович, — мы будем давать двести тысяч тонн в год. В полтора раза больше, чем прежде.
Но что же говорить о второй очереди, когда я не видел и первой?
Мы вышли на заводскую территорию. Старые цехи остались справа и позади. Дорога вела по берегу пруда. Самого цеха еще не было видно, а перед глазами уже стояли специально для него построенные сооружения, назвать которые подсобными язык никак не поворачивался. Мощная теплоэлектроцентраль с высоченной трубой, могучая градирня, газораспределительная станция, азотно-кислородная и водородная станции… Недаром в официальных документах цех не называется цехом, а говорится: «комплекс цеха холодной прокатки». И каждое из сооружений этого комплекса уникально.
Мне вспомнился разговор с одним свердловским строителем. Он поведал, как готовились фундаменты азотно-кислородной станции.
— Все считают: бетонные работы — это грубо, — говорил он. — А у нас, можно сказать, ювелирная была отделочка. Фундаменты отливали с точностью до миллиметра. Опоры для блока разделения воздуха укрывали теплоизоляционным слоем. Температура там должна поддерживаться… какая бы вы думали?.. Сто семьдесят градусов ниже нуля. Почти как в космосе. А на опорах этих после нас установили оборудование весом восемьсот тонн. Такая вот была работа. Невольно на все эти «подсобки» смотрел я с уважением.
А Алексей Михайлович тем временем рассказывал о том, как заботила коллектив завода и проектантов проблема чистоты воздушного и водного бассейнов.
— Была в городе тревога, — не загрязним ли окружающую среду? Нет, по сравнению с прежним, наоборот, очистим. Во-первых, цех работает на электроэнергии. Во-вторых, вдоль границы промплощадки мы устроим санитарную лесозащитную зону. И, наконец, построена мощная система очистных сооружений. В блоке очистки воды более сорока отстойников. Взять только фильтр-прессы — это шестьсот тонн сложнейших механизмов…
Он помолчал, будто подыскивая, чем и как лучше убедить меня, и, похоже, нашел. А может, ничего и не подыскивал, а просто поделился небольшой своей радостной хитростью.
— Удивил я прошлой зимой моих домашних и товарищей, — усмехнулся Алексей Михайлович, — на новогодний стол свежих раков подал. Как раз посреди зимы. А где наловил?.. Да вот тут, где идем, — Он ткнул в легкие, плоские волнешки, тихо плескавшиеся о берег. — Льда не было: цех сбрасывает теплую воду, но вода чистейшая…
Впереди во всей красе, распластавшись по земле на целый километр, открылось нам серое приземистое здание цеха. Приземистым-то оно казалось лишь издали. Подошли, я взглянул, и пришлось поддерживать на затылке берет. Цифры, которые назывались в газетных репортажах, — около 10 миллионов кубометров перемещенного грунта, 600 тысяч кубометров уложенного бетона, 100 тысяч кубометров сборных железобетонных и 80 тысяч тонн металлических конструкций, — эти цифры затуманились и побледнели при взгляде на громаду ЦХП. Выделилась, пожалуй, только одна: площадь цеха — 250 тысяч квадратных метров.