Страница 19 из 68
Расшифровывается эта запись так: у Смирнова хобби нет. Хорошо это или плохо? Вопрос сей проистекает от многочисленных журналистских восторгов, которые в последнее время почему-то непременно возникают при разговоре о хобби. Хоть какое-нибудь маломальское увлечение выискивают даже там, где его не бывало. Так, слышал я, что у академика Павлова было свое хобби — городки. Помилуйте, да вовсе никакого хобби у Павлова не было, а в городках этот умница человек искал активного отдохновения от праведных умственных дел. Подвернись ему другая игра — занялся бы ею.
Лишь недавно в очерке об одном талантливом ученом, лауреате Ленинской премии, я прочел трезвое рассуждение о том, что никогда у него не было никаких увлечений, кроме физики — предмета его занятий. Вот это мне понравилось. Действительно, большая увлеченность делом разве обязательно нуждается в еще каких-то мелких увлечениях?
Правда, мой герой — не ученый. Юрий Александрович Смирнов — бывший сталевар, ныне обер-мастер мартенов Северского трубного завода. Но страстная и устойчивая увлеченность своим делом — одна из черт его натуры. Пришла она не сразу. Когда-то Юрий Смирнов и не подозревал, что будет сопричастен гулкому и горячему ремеслу сталеплавильщика. Однако пример преданности избранному на жизнь делу был у него перед глазами с детства.
Отец его, ярославский крестьянин Александр Павлович Смирнов, отдав свое сердце лесу, отправился пешком в столицу, чтобы овладеть там подходящей наукой, и, закончив лесную школу, уехал затем в сибирскую тайгу. Там-то, среди тюменских лесов, в небольшом поселочке Катышки, Юрий и родился в 1928 году. Парнишечьи увлечения его прямо зависели от дела отца: с ним бродил он по лесу, охотничал да рыбалил и, конечно, вовсе не думал, что настоящая-то жизнь его начнется у ревущего буйным пламенем мартена на старом уральском заводе в верховьях Чусовой.
Когда семья приехала в те места — в город Полевской, — землю Родины опалила война. Отец ушел на фронт и там, под Курском, пал на ратном поле.
Юрий к тому времени, распрощавшись по нужде со школой, начал работать слесарем. Но осенью 1943 года горком комсомола направил его в группе молодежи в школу ФЗО при Северском металлургическом заводе. Его спросили там, кем он хочет стать.
— Слесарем, — ответил паренек.
— А если в сталевары?
— Не, слесарем.
Однако оттого ли, что был он в свои пятнадцать лет уже широкоплеч и мускулист, оттого ли, что наиболее остро завод нуждался в кадрах сталеплавильщиков, направили его учиться все-таки на сталевара.
И вот, уже в сорок четвертом, появился он подручным у мартена. В цехе было жарко и шумно. Гудел и бился в окнах печей яростный огонь.
Юрий сжался и приостановился. Мастер производственного обучения старик Михайлов легонько подтолкнул его к печи:
— Давай-давай…
В том же году шестнадцатилетний Смирнов стал у печи уже бригадиром. Как на фронте — из рядовых во взводные.
Но та увлеченность делом, о которой я говорил, тогда еще не пришла. Просто сработали качества, привитые в семье и школе, дисциплинированность, трудолюбие, активность. Сработала наконец и война: без твоего металла, Юра, нас сомнут! Та большая, захватывающая увлеченность появилась позднее, когда не только формально, но и всей душой слился молодой Смирнов с громадой по имени советский рабочий класс.
2. Чувство хозяина
От старика Михайлова, от мастера Белоусова, от других кадровых металлургов постепенно узнавал он, что это такое — его завод, каков он был прежде и каким стал.
Построенный в 1737 году, а затем переданный «в вечное и потомственное пользование титулярного советника Турчанинова», Северский железоделательный завод славился добротностью своей продукции, помечаемой именным турчаниновским гербом с изображением цапли. Еще он славился баснословными доходами владельцев и великой нуждой работных людей. Не случайно бунты и восстания, красный петух да посвист пуль извечно были знакомы этим местам. Не случайно одна из гор на окраине города, откуда начались сказы «Малахитовой шкатулки», и по сию пору носит название Думной: говорят, будто сам Емельян Пугачев, сидя на ее вершине, думал думу о судьбе народной. Можно поверить и академику Петру Палласу, который писал, что так «гора названа по причине бывшего на оной сходбища для соглашения между собой взбунтовавшихся работников».
Старожилы завода вспоминали старинную рабочую песню:
С «проклятой птичкой» покончил Великий Октябрь. 27 декабря 1917 года завод был национализирован. А уже в январе следующего года отряды северцев взялись за оружие — отстаивать свой завод, свое Советское Отечество от армий контрреволюционной нечисти…
Послевоенные разруха и застой лишь в 1925 году сменились некоторым оживлением: Северский завод был передан в концессию английскому акционерному обществу «Лена Голдфилдс Лимитед». Рабоче-крестьянское правительство нищей, разоренной страны изыскивало средства на индустриализацию и с помощью концессий. Но капиталисты — во всем капиталисты, и в 1930 году рабочие завода поднялись на забастовку. Тогда же Советское правительство расторгло договор с акционерами. В то время социализм наступал уже по всему фронту. Уже вздымались гигантские новостройки Магнитки, Уралмаша, Кузнецка.
А Юре-то Смирнову было тогда всего два года.
Вот эта возрастная деталька представляется мне весьма важной для понимания социальных черт моего героя и его поколения. Абсолютное, подавляющее большинство нынешних работников нашей страны вошло в сферу производства, когда производство уже окончательно, бесповоротно стало на социалистические рельсы. Этим людям не пришлось ломать свою психологию, изменять в себе что-то извечно привычное: с юных лет они оказались в мире социалистических производственных отношений. Великие завоевания Октябрьской революции — народная, государственная собственность на средства производства, дух коллективизма и товарищества, новое отношение к труду — все это стало естественной и единственно возможной средой их жизни, их воспитания, их работы.
Подумаешь об этом — и очень ясными становятся те побуждения, которые привели Юрия Смирнова к его первому рационализаторскому предложению.
Только что окончилась война. Еще скрипел и содрогался завод от нечеловеческого напряжения. Сталевар Смирнов уже кое-что смекал в своем деле. Работал он тогда на второй печи. А первой угрожала остановка: оплавились насадки, резко сократилось поступление газа, упала тяга. Остановить раньше времени печь на ремонт — сколько же недодаст она металла! Совсем не по-хозяйски получится.
А что, если устроить временный — до тех пор, пока будет тянуть, — дополнительный обводной канал, чтобы газ поступал по нему? Эта мысль мелькнула и уже не давала покоя. Юрий поговорил с одним сталеваром, с другим, обратился к мастеру — они одобрительно похмыкивали, но с сомнением качали головами: вроде бы придумано ладно, да кто же пойдет на это. Очень уж непривычно.
Юрий «уловил» директора завода:
— Товарищ Вершинин, Василий Григорьевич! Просьба у меня, зайдите к нам в цех, на первую печь. Очень прошу…
Заметьте: лично ему, Юрию Смирнову, совершенно никакой выгоды от этого не было. Ведь речь шла о другой печи. На результатах труда его бригады, на его выработке, на его заработке это никак не отражалось.
1
Так называли полено для топки пудлинговых печей.
2
Пакли — ноги.