Страница 22 из 42
Потом он рассказывал, что как бы сама собой сложилась целая притча, своего рода аллегория нашей тогдашней жизни. Вокруг море дерьма, но мы – мы нашли себе сухой и освещенный островок и – читаем Пруста!
Соответственно, и отдавались мы этому занятию со всей страстью, на какую были способны. Это было наше спасение или – если угодно – форма протеста против окружаюшей действительности (на что автор романа, прямо скажем, не рассчитывал). Да и кем бы мы были без Пруста? Мы бы утонули, мы бы смешались с окружающим… – см. выше.
Сейчас мы живем во Франции. Пруст по-прежнему входит в число наших любимых писателей; и мы можем его читать в подлиннике. Но он больше для нас не знамя протеста и не спасательный круг (да и окружающая жизнь ни в малейшей степени не похожа на… извините, я хотела сказать – на колхозную ферму). И потому любим мы этого писателя теперь без надрыва – спокойной, уравновешенной любовью. А тогда, в прошлом, была не просто любовь – была страсть.
В застойные годы, то есть в ситуации уже относительно вегетарианской, когда сажали выборочно и в основном тех, кто уж очень сильно «делап волну», да и то, похоже, сажали только затем, чтобы оправдать зарплаты кагэбэшников, расплодились бесчисленные домашние семинары по философии, истории, литературе, языкознанию – это не говоря уже о всем знакомых кухонных застольях, суть которых была, конечно же, не в том, чтобы выпить и закусить, а в том, чтобы пообщаться и «обменяться».
Школьный приятель моего сына еще по Москве, много лет живущий в США, говорил мне, что ему очень нравится наблюдать в действии либеральную экономику, но жить там – не нравится.
– Почему?
– Я люблю трепаться с людьми на всякие темы, а в Америке людей, которые бы тоже это любили, найти очень трудно.
3. Гороховский.
«Последний чай»
На всю жизнь мальчик испорчен советской духовностью – из чего же и состояли все наши посиделки, как не из этого самого «потрепаться с хорошими людьми на всякие темы»?
В нашем доме почти 15 лет каждые две недели собирались люди, чтобы послушать классическую музыку: преимущественно пластинки, но иногда и «живьем» – пианиста или скрипача. Отчасти собрания эти возникли потому, что хорошие пластинки, как и все «хорошее», были дефицитом. Все, что хоть сколько-нибудь выходило за пределы негласно апробированного репертуара, издавалось в СССР скудно и неохотно (например, Малер или Брукнер), не говоря уже о крайне ограниченном наборе дирижеров и исполнителей. Поэтому тот, кому удавалось достать что-то интересное, с удовольствием тащил пластинку в компанию единомышленников. Постепенно эти вечера превратились в традицию и в какой-то момент переместились в нашу квартиру.
Забавно, что рассказывая французским друзьям о наших музыкальных вечерах, я услышала от них неожиданное для меня сравнение с парижскими салонами, существовавшими более-менее по схеме предыдущих веков еще в 60-х годах нашего века! Хозяевами этих салонов были, как правило, люди немалого достатка, не имевшие нужды служить. Я думаю, что и наши «салоны» (или по крайней мере их истовость) в большой мере объяснялись тем, что многие из нас не растрачивали себя на работе. Нередко «служба», где несколько раз в день пили чай и обсуждали последние культурные новости или телевизионные передачи, равно как и овошная база, хде сортировка гнилых и полугнилых кочанов сопровождалась обсуждением последней лекции Мамардашвили, на несколько часов превращались в своеобразные клубы.
Не хочу этим никого обидеть – вокруг меня работали скорее много и добросовестно, а немалое число людей – еще и бесплатно: например, в детских клубах, в физматшколах, на олимпиадах трудились даже не за «спасибо», а за «пожалуйста» («Можно мы поработаем?» – «Пожалуйста!»). Но вряд ли кто-нибудь скажет, что именно работа составляла главное содержание нашей жизни.
Итак, каждые две недели по субботам дверь в квартиру оставалась открытой в течение всего вечера, завсегдатаи могли привести с собой своих друзей, в соседней комнате играли дети всех возрастов. Около половины одиннадцатого все садились за стол, и вот тут-то и начинался «московский треп».
Причем, когда к полуночи все вынужденно расходились, чтобы успеть добраться автобусом до метро (мы жили в не ближнем Ясеневе), оставалось впечатление, что мы вовсе не исчерпали все интересные темы – времени для разговоров всегда не хватано.
Как-то в США я прожила несколько дней в семье, в которой тоже бывали журфиксы, подобные нашим музыкальным вечерам. Несколько семей, в основном преподаватели школ, раз в месяц собирались, чтобы обсудить предварительно совместно выбранную и прочитанную книгу. При этом кто-то из компании заранее готовил доклад, чтобы задать тон обсуждению, остальные же присоединялись к дискуссии по ходу дела.
Не знаю уж почему, но все это мероприятие выглядело как-то искусственно (хотя все участники были люди симпатичные) и напоминало расплодившиеся сейчас в США «новые ритуалы». Я вовсе не хочу сказать очередную гадость про американцев. Но я все время ощущала разительный контраст по сравнению с подлинностью и глубинной необходимостью для нас наших когдатошних посиделок.
Какие бы ни были у этого явления социальные, исторические или национальные корни – все равно это было прекрасно и интересно. И до сих пор наивысшей похвалой в устах эмифантов, возвращающихся с вечеринки – будь то «в Бристоле, в Марселе, в Кейптауне или в Торонто», – становится фраза: «Посидели, как в Москве».
Недавно нам процитировали Гребенщикова: ностальгию испытывают те, у кого ничего не получилось, и они любят вспоминать те времена, когда еще не знали, что у них ничего не получится. Что-то в этих словах есть, хотя «не получилось» отнюдь не у всех, а у многих участников наших музыкальных сборищ не просто «получилось», но еще и в высшей степени. Конечно, тоска по утраченному духовному раю включает еще и ностальгию по молодости – известно ведь, что даже прошедшие войну и лагеря ностальгически вспоминают эти времена. Но это не все.
По-моему, дело в том, какую интенсивность имела эта тяга к культуре и какое место она занимала в нашей вынужденно урезанной, неполноценной жизни. Как и в случае досуга, в большой мере ограниченного чтением, у нас вообще было очень мало возможностей для самовыражения.
Недавно я разговаривала с 40-летней болгаркой, «сестрой» по бывшему соцлагерю. В какой-то момент, здраво оценив свою жизнь на родине, она решила сделать все от нее зависящее, чтобы уехать за границу, например, во Францию (по каким-то сложным историческим причинам жителям Болгарии формально легче переехать именно во Францию). Единственным способом это сделать было стать научным работником. И она им стала. Итак, она уехала во Францию, где сумела получить место доцента в университете. И только теперь поняла, что по-настоящему ее интересует не наука, а бизнес. Но как это можно было постичь в стране, где никакого бизнеса не было по определению, а любая инициатива подавлялась?
Я думаю, и со многими из нас происходило нечто подобное, – подавленные инициативы и потенции обращались в духовные устремления. Все так или иначе заметили, что с началом перестройки многочисленные семинары и регулярные сборища разом сошли на нет. Кто-то (хотя бы на время) увлекся политикой. Кто-то уехал за границу. Многие вдруг поняли, что наконец-то можно работать и здесь, в России, завели собственное дело или просто кинулись зарабатывать деньги. Доктора наук переквалифицировались в бизнесменов не только потому, что у них не было вариантов выживания. Вернее было бы сказать, что, живи они в других обстоятельствах, они вообще не стремились бы в науку, а сразу выбрали бы бизнес.
Слава Богу, нашему поколению интеллигенции еще повезло: те, кому к концу 80-х было около сорока, успели самореализоваться. Вдруг востребованными оказались филологи, преподаватели иностранных языков, просто хорошие преподаватели; нашли себе место и те, кого интересует издательское дело. Один наш близкий друг, о котором всегда было ясно, что он чрезвычайно талантлив буквально во всем: за что бы он ни брался, уже недели через две он становился просто экспертом, будь то астрология или починка компьютеров, – так вот, он стал просто миллионером. Стал исключительно благодаря мозгам и организационному дару, создав фирму компьютерного обеспечения.