Страница 9 из 98
Как пишет Саид, выстраивание границ опирается на «воображаемую/имагинативную географию», которая концептуализирует «иное» в терминах пространства и использует пространственные понятия близости и удаленности, чтобы создавать (и ассимилировать/натурализировать) культурные иерархии. «Все всякого сомнения, – отмечает Саид (Said 1995: 55), – имагинативная география <…> помогает уму обострить самоощущение, подчеркивая удаленность и различие между тем, что рядом, и тем, что далеко». Саид убежден, что такая имагинативная география, в которой становятся видимыми множественные пересечения между властью, знанием и пространственными практиками, в целом оперирует произвольными границами и различиями. Используя символические средства создания реальности, эти границы порождают именно то пространство, которое намереваются породить: «Иными словами, такая универсальная практика обозначения в сознании знакомого пространства, которое является “нашим”, и незнакомого, которое является “их”, становится способом проведения географических различий, которые могут носить совершенно произвольный характер» (ibid.: 54). Обращая особое внимание на определяющую роль медиа в конструировании пространства и границ, Э. Саид тем самым денатурализует их (ср.: Frank 2006: 38).
Постоянно, раз за разом повторяя символические представления о пространстве, имагинативные географии участвуют в придании культурно произвольным пространственным порядкам ощущение реальности; иными словами, постоянное повторение одних и тех же примет пространства нагружает медийные представления свойствами знаковых индексов, которые предполагают, что эти представления явно и прямо ссылаются на ранее данную реальность и физические пространства как таковые. В этом Э. Саид, конечно же, прав, когда обращает особое внимание на связь между воображаемым и материальным: «Нет смысла притворяться, что все, что мы знаем о времени и пространстве, или, вернее, об истории и географии, определяется воображением в большей степени, нежели чем-то другим» (Said 1995: 55). Анализируя огромное количество различных художественных и нехудожественных текстов из архива империи, которые все вместе создают пространственные концепции Востока и Запада, Саид имплицитно признает, что превалирующие в культуре представления о пространстве проявляются как раз в процессах повторения и трансформации в текстах.
Мы хотим развить этот тезис: понятия пространства опираются на адаптации существующих представлений к другим дискурсивным жанрам или другим медиа, на переводы на другие языки и культуры, на заимствования, комментарии и контрнарративы. Поскольку отдельные артефакты являются частью более крупных медийных образований и культурной циркуляции знания, их значение «никогда не будет установлено раз и навсегда; порой что-то происходит <…> в текстах, да и другие культурные продукты заимствуются» (Rigney 2008: 348). Энн Ригни (ibid.: 349) отмечает, что определяющая роль индивидуальных артефактов, текстов и медиа в формировании культурного знания проистекает не из артефактов, текстов и медиа как таковых, но находится в «культурных деятельностях», которые они «порождают». В свете этого концепции пространства не могут рассматриваться как некий продукт, некое стабильное и неизменное образование, а только как постоянный, в высшей степени динамичный и состоящий из внутренних противоречий процесс трансмедийного перевода и транскультурных согласований. Данные адаптации, переводы и заимствования влекут за собой процессы трансформации. Что касается трансмедийных адаптаций и заимствований понятий пространства, то это не просто перемещение фиксированного контента – это скорее действия, в процессе которых эффективно меняются семантики данных пространств. Процесс медиализации открывает пространство «промежуточности», в котором свою преобразующую силу проявляет материальная сторона медиа (см.: Borsò 2004; Jäger 2006). Действительно, материальность не несет никакого определенного значения, однако она неизбежно важна для производства этого значения и влияет на процесс восприятия (см.: Pfeiffer 2005: 40). Новые медийные формы и технологии влияют на культурные ожидания относительно восприятия, презентации и бытования концепций пространства.
Сочетание пространства и медийности приобретает особое значение в популярной культуре. В широком смысле слова популярная культура относится «к сфере, в которой люди сражаются за реальность и свое место в ней, (это) сфера, в которой люди постоянно работают с уже установленными отношениями власти и внутри них» (Grossberg 1997: 2). Конкретизируя, можно сказать, что популярная культура включает в себя динамичное производство, восприятие и использование эстетических артефактов, которые ориентированы на массовую аудиторию, ориентируются на технологичные медиа и организованы в соответствии с требованиями коммерчески ориентированного рынка. Центральным моментом в работе популярной культуры на отношения власти является попытка оформить систему имагинативных топографий, то есть физического и вымышленного мира, в котором мы живем. С помощью слов и других форм репрезентации топографии (термин, который представляет собой объединение греческих слов topos – место и graphein – писать) открывают для тех или иных мест, или, вернее, для знаний о тех или иных местах, возможность бытия. Топографии вовлечены в перформативный процесс, поскольку, как вскользь замечает Хиллис Миллер (Miller 1995: 7), они не отсылают нас напрямую к местам как таковым, а скорее «занимают свое место» в ряду различных репрезентаций этих мест. Нетрудно заметить, что ключевыми в этом процессе являются форма медиа и переосмысления оригинала, или, точнее говоря, сериальность. Сериальность соотносится с постоянным повтором особых повествовательных форматов, тропов и фигур и с сопутствующим этому процессом оценки и корректировки возможных продолжений с учетом того, что уже было рассказано или показано (ср.: Kelleter 2012b: 36). Через сериальность осуществляется последовательная связь диахронически и культурно различающихся повествовательных форматов, тропов и фигур, а также концепций пространства, таким образом наделяя их новым значением и давая им новую жизнь. В таком своем виде сериальность, безусловно, является одной из форм стандартизации (ср:. Kelleter 2012b), которая с полным основанием может быть названа характерной особенностью современных индустрий культуры[5]. И все же именно из-за своей воспроизводимости и привычности сериальное повторение открывает бесчисленные возможности для трансформации материальных пространств в пространства культурной идентификации, различий и образа жизни. Неизбежная медийность сериала становится, таким образом, центральным элементом этих пространственных образований, давая намек на материальные условия «топографий популярной культуры». С этой точки зрения создание топографий можно понимать как создание «срединной» территории, то есть территории между медиа, где взаимодействуют и взаимопересекаются различные пространственные представления. Анализ символического производства топографий в литературе, кино– и телепродукции может в таком случае быть весьма полезным для получения более общего и глубокого представления о формировании культурного пространства.
Детективные истории, написанные сэром Артуром Конан Дойлом, тесно связаны с журнальной культурой, появившейся в Британии в XIX веке. В отличие от «сериального» издания романов, «серийные» детективные рассказы являются законченными произведениями, в финале которых восстанавливается нарушенный порядок и возвращается привычное status quo. Каждая история, опубликованная в журнале Strand Magazine в период с июля 1891 по июнь 1992 года, заканчивается разгадкой криминального дела, таким образом создавая у читателя чувство завершенности и нарративного удовлетворения от восстановленной справедливости. В то же самое время нарративный антураж достаточно открыт и подвижен, чтобы внести изменения и некую неопределенность, которые могут «стимулировать аппетит для прочтения другой истории того же плана» (Kayman 2003: 43). Яростное читательское возмущение попыткой Дойла покончить со своим популярным героем в 1893 году, а также удвоение тиража журнала Strand Magazine являются лучшими иллюстрациями того, насколько автор сумел удовлетворить этот аппетит. Между тем сериальность рассказов, как отмечает Мартин Пристман (Priestman 1990; Chapter 5), получила свое отражение и в эпистемической организации каждого из рассказов. Здесь все намеки, события, фрагменты и кажущиеся незначительными детали в итоге складываются в единое целое, в непрерывную линейно организованную серию, что еще раз подтверждает возможность установления порядка и трансформации случайности в чувство теологической необходимости.
5
См. определение сериальности у Келлетера (Kelleter 2012b: 22): «В целом я считаю, что сериальность популярной культуры, в высокой степени стандартизированная и в то же самое время невероятно подвижная с точки зрения нарратива и использования, лучше всего изучена как коммерчески обусловленный, активно развивающийся процесс повествования и практического быстрого разрастания. Это процесс, который сам продуцирует дальнейшие возможности своего развития, потому что структурно сериальный нарратив всегда открыт, в любой момент обещая постоянное обновление. В более общем смысле популярная сериальность готова в самом полном виде реализовать парадокс, который может отлично претендовать на роль структурной утопии всей капиталистической культуры: она обещает потенциально бесконечную новизну воспроизведения».