Страница 34 из 39
— Офигеть, — пробормотал он, глядя в свои записи.
Он кормил их по-разному. Насекомые, которые, будучи личинками, ели хлеб, теперь не имели крыльев, зато кое-как обросли хитином. Цвет у них получился тускло-красный, как ржавчина. Они скорее походили на жуков, чем на ос. Теперь, выбравшись из коконов, они по-прежнему предпочитали хлеб. Вегетарианцы, как и раньше, ели фрукты. Они отличались крупным телом, короткими конечностями и маленькими крылышками. Когда они совершали неуклюжие перелеты по террариуму, их крылья издавали громкое жужжание. Белл представлял, как они вот так перелетают между столами с фруктами.
Мясоеды оказались самыми странными — кроваво-красными, с похожими на клинки крыльями, их ротовой аппарат отличался внушительными размерами и острыми краями.
— Они адаптировались, — произнес Белл. — Адаптировались к той пище, которую ели до этого, — он недоверчиво покачал головой.
— Быстро же они учатся, — заметил Коул. Он двинулся к террариуму, собираясь любопытства ради засунуть палец к мясоедам, но Белл остановил его:
— Не надо.
Когда он показал этих существ Шоне, та спросила:
— Такое возможно?
— Они прямо перед тобой, — ответил Белл, хотя в глубине души и понимал: ее сомнения вполне оправданны. Миллионы лет эволюции в одном-единственном поколении. Ни один вид не может адаптироваться так быстро. Это напоминало какое-то дрянное кино. Лженауку. Невероятно.
— Но вот они, перед тобой, — повторил он.
Насекомые жили больше месяца. Они жужжали, ползали или перелетали с места на место внутри своих террариумов. Затем они начали умирать.
Дольше всех прожили мясоеды. Вымирая, каждая популяция оставила яйца. Очистив террариумы, Белл вернул эти яйца на место и принялся ждать, что же из них вылупится.
Как-то вечером он возился на чердаке, проверяя, не загнило ли сено. Шона забралась к нему по лестнице и стояла за его спиной до тех пор, пока Белл не повернулся. А потом встала на цыпочки и поцеловала его.
Если бы зоопарк к тому времени не закрыли, все посетители бы не ушли, а Белл не знал бы наверняка, что никто не зайдет в конюшню, не говоря уже о том, чтобы вскарабкаться на чердак, все, возможно, произошло бы иначе. Возможно, Белл тоже поцеловал бы ее, потому что поцелуй — самое большее, что могло между ними произойти.
Но зоопарк был закрыт. Белл знал об этом. И все сложилось по-другому.
— Я не могу, — сказал он.
Она отстранилась.
— Но хочу, — добавил он.
Она смотрела на него, ожидая.
Внизу шумели лошади. Они пинали дверцы и разговаривали друг с другом на своем, лошадином языке.
Белл подумал о Лин, об их доме-трейлере.
— Не могу, — повторил он.
Когда Белл возвращался домой, его охватила тоска. Он ехал по темнеющему шоссе, следуя за светом фар своего автомобиля. Разгонял старую развалюху и наблюдал за тем, как стрелка спидометра подползает сперва к семидесяти, а затем к восьмидесяти. Входил в повороты, не переставая давить на газ. Шины визжали, но не теряли сцепления с дорогой.
В голове Белла крутилось кино о любви и ненависти. Он любил и ненавидел свою работу. Любил животных, но ненавидел условия их содержания. Ненавидел тот факт, что он не может жить на свою зарплату. «Когда ты молод, — думал он, — тебе говорят, что достаточно лишь получить диплом — и все остальное сразу станет на свои места. Но на самом деле все не настолько просто, не так ли?»
Все — абсолютно все — сложилось как-то не так.
Он подумал о своей семейной жизни, оказавшейся еще одним лабиринтом противоречий. Он устал от этого одиночества вдвоем. Он жаждал свободы, но не видел ни ее, ни даже выхода из сложившейся ситуации. Он чувствовал себя зверем, попавшим в капкан. Понимал, почему животные в таких случаях могут отгрызть себе ногу. Он постоянно представлял, как на него нападают грабители, а он начинает сопротивляться. И когда на него наводят пистолет, он все равно отказывается подчиниться.
Он пока еще не знал, что думать о Шоне. Поэтому он о ней и не думал. Совсем.
Личинки оказались красные, будто брызги выплеснувшейся из раны крови сворачивались на коричневых камнях террариума. Яйца пульсировали, словно живые сердца, расплескивая странную новую жизнь. Белл смотрел на них через стекло. Везде одна и та же история.
Личинки около сантиметра в длину. Даже с учетом их маленького размера Белл видел, как движется их ротовой аппарат. Абсолютно одинаковый у всех. Различия, ставшие столь очевидными у взрослых насекомых, содержавшихся в разных террариумах, похоже, исчезли у следующего поколения. Личинки казались идентичными, словно кто-то их перезапустил. Видимо, склонностью к изменениям обладала лишь их взрослая форма. Белл достал пакет со своим обедом. Извлек яблоко, которое разрезал на двенадцать частей. Одну из этих частей он бросил в первый террариум. Личинки среагировали мгновенно. Они кинулись к фрукту и жадно облепили его.
По утрам Белл первым делом кормил личинок.
Он решил превратить это в эксперимент. Стащил стакеры из комнаты персонала и наклеил их на каждый из шести террариумов. На каждом он написал по одному слову.
Личинок, помеченных как «фрукты», он кормил фруктами. Личинок с пометкой «мясо» — ломтиками мяса. А тех, кто получил метку «контрольные» — различной пищей.
Личинок со стикером «холод» он кормил так же, как и «контрольных», но каждый день оставлял на один час в холодильнике, пока сам занимался рутинной работой. Часа не хватило бы на то, чтобы их убить, а вот на их физиологию это вполне могло повлиять. Они росли медленнее своих соседей.
Если эти насекомые действительно способны адаптироваться к окружающей среде, Белл проверит, насколько далеко они смогут зайти. Увидит, только ли рацион влияет на их адаптацию.
Личинки с меткой «жара» жили в маленьком террариуме, стоявшем на полу у обогревателя. Белл дотронулся до стекла — на ощупь оно оказалось горячим. Температура определенно оказывала влияние на личинок, но они тем не менее продолжали расти, с каждой неделей увеличиваясь в два раза.
Жителей террариума, помеченного стикером «падаль» Белл кормил остатками крыс, которых приносили от беркута. Эти личинки оказались самыми интересными. Пробираясь в мертвую крысу, они выедали ее изнутри.
Чарлз Дарвин верил в Бога до тех пор, пока не изучил паразитирующую осу Ibalia. В своих заметках он писал: «В мире слишком много страданий. Я не могу убедить себя в том, что благодетельный и всемогущий Бог создал бы ос, питающихся изнутри живыми телами гусениц». Особенно мерзким Дарвин нашел тот факт, что личинки пожирали живую ткань постепенно и вся их трапеза длилась целых три года. При этом они до последнего сохраняли жизненно важные органы, как будто хотели продлить страдания носителей возможно дольше. Дарвин не мог вообразить Бога, сотворившего это.
А Белл мог.
Он подумал о механизме перезагрузки. Вообразил единственный вид со множеством фенотипов, уже закодированных в геноме — целый каталог взрослых форм. Достаточно лишь толчка — и существо становится на один из возможных путей.
— Может, они, как слепые пещерные рыбы? — предположила как-то вечером Шона.
Он следил за ее лицом, пока она смотрела через стекло.
— В ДНК пещерных рыб есть большинство необходимых генов для развития глаз, — произнес Белл. — Все, что нужно для хрусталика, сетчатки и века, все гены, кроме одного важного ингредиента, который запускает сам процесс возникновения глаз. Но если скрестить две популяции слепых рыб, могут получиться рыбы с глазами.
— Это нелогично, — сказала Шона.
— Логично, если слепота рецессивная, а популяции слепы по разным причинам.
— Но ты же говорил, что эти штуки не спариваются.
Белл, погрузившийся в свои мысли, проигнорировал эту фразу.
— Или они похожи на стволовые клетки, — продолжил он, — каждая из которых содержит гены для нескольких видов тканей, а затем, со временем, выбирает свой путь.