Легенда о Вавилоне

На тактическом уровне образование древнего Израиля лучше сравнивать с возникновением небольших эмиратов средневековых тюрок, некоторые из которых были созданы на том же Ближнем Востоке. Еще более точную параллель можно увидеть в истории обособленного кочевого племени, сумевшего вырвать себе небольшой, географически уникальный участок земли на самом краю Великой степи, зацепившегося за новую родину и удержавшегося в своем ареале на протяжении тысячелетия, несмотря на вечную пограничность, воинственность соседей и полную с ними непохожесть, вплоть до XX в. препятствовавшей их суперэтнической интеграции[195]. Странным образом судьба израильтян, также обособленных и пограничных, зажатых на крохотном кусочке земли между Египтом и Ассирией или Вавилоном, похожа на удел отстаивавших свое существование между Западом и Востоком[196]потомков мадьяр, которые в IX в. поселились в Паннонии и со временем основали там Венгрию — ни на что не похожий островок Древней степи в романо-германо-славянской Европе[197].

Наша версия относительно далека от классической библейской, хотя, кажется, не особенно. Некоторые исследователи идут гораздо дальше и указывают на многочисленные исторические несообразности библейского текста, невозможность как-то линейно, без лакун, подтвердить сведения о захвате израильтянами палестинских земель, на то, что политическо-религиозная идеология авторов «рассказа о вторжении» лучше всего отвечает времени позднего Иудейского царства и что, скорее всего, он тогда же и был сочинен. Аргументы этих авторов заслуживают внимания, но согласиться с их выводами нельзя[198].

Несомненно, что в Палестине на рубеже II–I тыс. до н.э. существовала этническая группа с единой культурно-религиозной памятью. Главным ее компонентом было «учение о едином Боге», дарованное отцом-основателем нации[199]. К этому же прародителю восходили некоторые законодательные установления и воспоминания об общей политической истории, включавшей в себя значительные военные победы. Скажем еще, что в те годы Египет был основной иноземной силой, накладывавшей имперскую лапу на Палестину, и не раз подвергал ее военным опустошениям. Поэтому известие о любой «победе» над Египтом, сколь бы скромными в реальности ни были ее масштабы, могло с легкостью найти отзвук в сердце протоизраильтянина (вне зависимости от его генетической родословной), и сохраняться в национальной памяти с особой тщательностью. Была ли ранняя история Израиля в дальнейшем приукрашена и неоднократно переписана? Безусловно. Но это вовсе не говорит о ее ложности.

Добавим еще одну деталь. Часть ученых исключительно сильно занимает, являются ли основатели первого Израильского царства — Саул, Давид и подвластные им племена — прямыми потомками кочевников, бродивших по Синаю и Трансиордании, спасаясь от голода, египтян и вражды оседлого населения? Но ведь это совершенно неважно, как и то, какие именно «колена Иакова» были в прямом смысле протоизраильскими, а какие были позже вписаны в общую историю. Возможность того, что какие-то соседние племена в дальнейшем захотели возвести свою генеалогию к Израилю, тоже кажется весьма значимой. С точки зрения ряда авторов, существуют археологические доказательства того, что предки древних иудеев (или, по крайней мере, их значительная часть) были автохтонными жителями Палестины. Однако аргументы эти заведомо не стопроцентны (и весьма оживленно муссируются не столько в научных, сколько в ненаучных кругах[200]). И они ни в коем случае не могут отменить того, что древние евреи почитали себя народом, вышедшим из Египта, и делали это гораздо раньше, чем в VII в. до н.э.[201]

Давид и его государство, писатели, философы и пророки древних Иудеи и Израиля были духовными наследниками Моисея, они почитали его религиозное наследие за свое. Единобожие явно не было изобретено во времена иудейской монархии[202] — оно восходит к эпохе более древней. Если малочисленное племя бывших кочевников умудрилось отхватить небольшой участок земли в Палестине, а потом постепенно растворилось в местном населении, оставив себе и окружающим лишь память об учении о едином Боге (эта идея постепенно завоевывала все больше и больше умов и после долгих и страшных пертурбаций дошла в итоге до нас), то какая разница? Это же касается памяти об Учителе — не все ли равно, кого именно учил Моисей, если он до сих пор учит нас?

Напоследок, с точки зрения чисто литературной, невозможно все-таки не задаться вопросом: а если, как в случае с некоторыми имперскими легендами почти что нашего времени, все описанное — только лишь высокохудожественный миф, созданный зажиточными наследниками кочевников несколько столетий спустя, когда у богатого и могущественного государства Давида и Соломона или даже у их далеких потомков появилась потребность в героическом прошлом, необходимость в легенде о собственном рождении? Насколько уникальна история о рождении Израиля, насколько она вообще соответствует истине? Ведь почти все, сказанное в ней, можно при желании поставить под сомнение[203]. Что было бы, узнай мы какие-то точные подробности о жизни и деятельности реального Моисея? Оказались бы мы разочарованы или еще более удивлены?

Здесь кажется уместным прибегнуть к совершенно не научному способу доказательства от последующего — к объяснению прошлого через будущее. Так вот, доказательством уникальности зарождения древней Иудеи и ее религии является их последующая историческая и культурная судьба. Невероятные ресурсы, проявленные древнееврейской культурой при столкновении с двумя мощнейшими цивилизациями эпохи — аккадской и эллинистической (при том, что последние были несравнимо сильнее израильской с политической точки зрения), духовные и интеллектуальные плоды этого столкновения, которыми по сей день пользуются сотни миллионов людей, — именно они свидетельствуют о том, что в XIV–XII вв. до н.э. в оазисах между Палестиной и Египтом произошло что-то совершенно непредставимое, непознаваемое, невозможное. И чем больше думаешь об этом, тем легче понимаешь своих предшественников, которые для объяснения тех навеки заметенных временем событий использовали слова «Воля Господня».

Земля сокрушается, земля распадается,

земля сильно потрясена.

Автор пишет эти строки вечером 11 сентября 2001 г., еще не зная, в какое место книги он их включит. И включит ли. Однако не написать этого нельзя, ибо любой историограф еще и очевидец. Очень легко отказаться от создания истории своего времени, ссылаясь на аберрацию приближенности, на невозможность полно и беспристрастно оценивать недавние события, еще пахнущие кровью и потом друзей и недругов, родственников и врагов. И возможно, такой поступок — единственно честный, ибо не желая идти по пути, могущему привести к необъективному суждению, исторический писатель отказывается участвовать в создании ложного образа и хотя бы так противопоставляет себя ему. Не можешь приблизиться к реальности, не берись за труд, претендующий даже на частичное постижение истины.

И верно: в день, когда, вполне вероятно, закончилась одна эпоха в истории человечества и началась другая, не менее ужасная и кровавая, чем все предыдущие, нам неизвестны и непонятны даже мелкие обстоятельства происшедшей трагедии. Нам тем более непонятны ее причины и движущие силы. Но они есть, как ни горько это признать. И историку будущего, может, не такого далекого, они будут видны очень отчетливо. Горько же оттого, что если бы мы увидели очаги надвигавшейся бури… Или даже не мы, а те, от кого зависит принятие серьезных политических решений… Как будет достоверно установлено чуть позже, видели же! Все, как будет неопровержимо доказано, происходило у нас на глазах! Только слепой, напишет историк, мог этого не заметить. Да, надо признать, мы были слепы. Даже те, кто, как окажется, предупреждал об угрозе. Плохо предупреждали. Приходится расписаться: мы не прозорливее предыдущих поколений, хотя сильно превзошли их по уровню автоматизации. Только достаточное ли это утешение?

195

Иначе говоря, поиску союзников, необходимых для всякой небольшой нации.

196

Западом были Австрия и Германия, а Востоком — сначала Оттоманская империя, а после — Российская.

197

Еще раз напомним, что данное сравнение сделано с чисто политико-этнической точки зрения.

198

См. наиболее известное, но даже не самое радикальное изложение: Finkelstein H., Silberman N. A. The Bible Unearthed. N. Y., 2001. Авторы, впрочем, считают, что в рассказе об Исходе отразились и реальные события (изгнание гиксосов, миграция семитских племен в дельту Египта, пограничные столкновения с египтянами), запечатлевшиеся в народной памяти (иначе невозможно объяснить упоминания о выходе «из земли Египетской» в Книгах Пророков Амоса и Осии, единодушно датируемых VIII в. до н.э.). В дальнейшем мы будем не раз упоминать эту нашумевшую работу: многие ее выводы интересны и заслуживают внимания, несмотря на спорность. Аргументация авторов подверглась тщательному и, на наш взгляд, обоснованному отпору со стороны «ученых-традиционалистов», которые указывают, что имеющихся археологических данных недостаточно для каких-либо радикальных выводов, а также обвиняют «минималистов» в легковесном отрицании информации, даваемой библейскими текстами (подр. см.: Provanl., Philips Long V., Longman T. III. Op. cit.; Kitchen K. A. On the Reliability of the Old Testament. Grand Rapids; Cambridge, 2003). Мы подробнее рассмотрим аргументы «минималистов» и «традиционалистов» в гл. 4, при разборе ранней истории еврейских государств Палестины.

199

Теологический переход от «бога единого израильского племени» к «единому Богу» рассматривался неоднократно, но по-прежнему остается неуловим (а может ли быть иначе?). Кажется, что исключительную роль сыграла его невидимость и неовеществленность. Именно так Он стал уникальным — и всеобщим.

200

Последнее связано с нынешней политической ситуацией в регионе и желанием противоборствующих сторон доказать свое «вечное» или, по крайней мере, «более раннее», чем у оппонента, присутствие на спорных территориях. Взвешенное обсуждение проблемы заселения израильтянами Палестины и обстоятельств возникновения древнееврейского народа с привлечением последних научных данных см.: Callaway J. A., rev. by Miller J. M. The Settlement in Canaan // Ancient Israel: from Abraham to the Roman destruction of the Temple. P. 55–82.

201

Согласно «минималистской» версии создания древнейшего пласта Библии, популярной ныне в некоторой части научного сообщества, большинство текстов Торы и Пророков были написаны во время подготовки и проведения религиозных реформ царя Иосии в VII в. до н.э. или даже еще позже. Эта редукционистская точка зрения является классическим примером того, что может случиться с учеными, когда они перестают видеть за деревьями лес, будь они хоть 20 раз специалисты-библеисты, и прекрасной демонстрацией последствий механического переноса психологии XX в. н.э. во времена весьма отдаленные — какой, кстати, совершенно не научен.

202

Еще одна модная теория, которую мы подробно обсудим чуть ниже.

203

Еще раз скажем, что датировка некоторых библейских событий может быть скорректирована, однако кажется невозможным отнести к столь позднему времени возникновение учения о единобожии. Коррекция эта, кстати, может быть самого различного свойства. Например, существует любопытная гипотеза крупного библеиста Б. Халперна о том, что Яхвист мог прийти к мысли о 400-летнем пленении евреев в Египте (Быт. 15:30), будучи знаком с текстом стелы, установленной Рамсесом II (XIII в. до н.э.) в честь 400-летия культа бога Сета и позже перенесенной в новую египетскую столицу Танис (в Книге Чисел — Цоан), где библейский автор мог ее видеть в X–IX вв. (Sarna N. М. Op. cit. P. 52–54). Тогда получается, что смущающая многих своей неправдоподобностью цифра не взята Яхвистом «с потолка», а получена путем анализа современных ему источников, пусть, как мы теперь видим, не вполне точного. К сожалению, большинство ученых редко рассматривают подобную возможность «честной ошибки» древнего автора, им больше нравится определение «идеологически обусловленной редакторской правки». Опять-таки, не переносят ли они в прошлое недавний исторический опыт, в том числе и свой собственный? Отказывающий в честности одному из авторов бессмертной Книги — что говорит он нам о себе самом?