Старый добрый неон

Наконец, на нескольких последних встречах, когда мастер Гурприт велел нам сидеть в покое и сфокусированными столько, сколько мы сами хотим, и потом ждал почти час, пока наконец не бил в маленький колокольчик серебряной штучкой, чтобы обозначить конец периода медитации, только я и невероятно тощая, бледная девушка с собственной скамейкой для медитации, которую она приносила с собой на занятия, могли просидеть недвижно и сфокусированными весь час, хотя несколько раз у меня так все сводило от судорог и беспокойства, словно яркое синее пламя взбиралось по спине и невидимо выстреливало из затылка, пока за веками вновь и вновь взрывались пузыри цвета, что мне казалось, что я заору, вскочу и выпрыгну головой в окно. И в конце курса, когда была возможность записаться на следующие занятия, которые назывались «Углубление практики», мастер Гурприт подарил нескольким из нас разные почетные сертификаты, и на моем было имя, дата и черной каллиграфией подписано ЧЕМПИОН-МЕДИТАТОР, САМЫЙ ВПЕЧАТЛЯЮЩИЙ ЗАПАДНЫЙ УЧЕНИК, СТАТУЯ. Только когда я наконец уснул той ночью (я наконец пришел к компромиссу и убедил себя, что занимаюсь медитацией дома по ночам, когда ложусь и фокусируюсь на дыхании, пока не усну, и оказалось, что это просто феноменальное средство от бессонницы), только когда уснул, я увидел сон о статуе в городском парке и осознал, что мастер Гурприт, судя по всему, все это время видел меня насквозь, и что сертификат на самом деле был тонким упреком или шуткой в мой адрес. То есть он давал мне знать, что знал, что я фальшивка и даже близко не смог успокоить непрерывное коварство своего разума, ищущее, как бы впечатлить других, чтобы достичь покоя и соблюдать истинную внутреннюю сущность. (Конечно, чего он не прозрел — так это что в реальности у меня, похоже, не было истинной внутренней сущности, и чем сильнее я старался быть искренним, тем более пустым и фальшивым в итоге себя чувствовал, о чем никому не рассказывал до попытки психоанализа с доктором Густафсоном). Во сне я был в городском парке в Авроре, рядом с памятником танку Першинг у башни с часами, и во сне я вырезал огромнейшую мраморную или гранитную статую себя с помощью большого железного долота и кувалды размером с те, что дают на карнавалах, чтобы после удара по здоровой термометрообразной штуковине зазвенел звонок, и когда статуя наконец закончена, я ставлю ее на большую эстраду или помост и трачу все свое время, чтобы полировать, отгонять птиц от сидения или деланья своих дел на ней, убирать мусор и вычесывать траву вокруг эстрады. И во сне передо мной так проносится вся жизнь, солнце и луна снова и снова мотаются по небу туда-сюда, как дворники на автомобиле, и я никогда не сплю и не ем и не принимаю душ (сон проходил во времени сна, в противоположность времени пробуждения, то есть хронологическому), то есть я обречен всю жизнь быть не кем иным, как хранителем статуи. Не сказать, что это слишком тонко или сложно для расшифровки. Все, от Ферн, мастера Гурприта, анорексичной девушки с собственной скамеечкой и Джинджер Мэнли до парней из фирмы и некоторых представителей СМИ, у которых мы покупали эфирное время (я тогда еще работал медиа байером), проходили мимо, кое-кто по нескольку раз — а в один момент Мелисса Беттс и ее новый жених даже расстелили плед и устроили как бы небольшой пикник в тени статуи — но никто из них на меня даже не взглянул и слова не сказал. Очевидно, это был очередной сон о фальшивости, как тот, где я предположительно известная поп-звезда на сцене, но все, что я делаю — пою под фонограмму старых пластинок Mamas and Papas моих приемных родителей, которые проигрывает патефон у сцены, и кто-то, на чьем лице я никак не могу сосредоточиться, чтобы разобрать, постоянно подносит руку к пластинке, будто хочет ее промотать или поцарапать, и от этого сна у меня мурашки по телу. Эти сны очевидны, предупреждения от моего подсознания, что я неглубокий и фальшивый, и только вопрос времени, когда моему спектаклю придет конец. Еще одной драгоценной реликвией мачехи были серебряные карманные часы ее дедушки по материнской линии с латинским RESPICE FINEM, выгравированным на внутренней стороне крышки. Только когда она умерла и отчим сказал, что она хотела оставить их мне, я позаботился посмотреть перевод, после чего у меня снова побежали мурашки по телу, как в случае с сертификатом мастера Гурприта[9]. Большая часть кошмарности сна о статуе была связана с тем, как солнце гонялось туда-сюда по небу, и скорости, с которой я пускал на ветер собственную жизнь там, в городском парке. Также очевидно, что подсознание просветляло меня относительно того, кем меня все это время видел инструктор по медитации, от чего мне было слишком стыдно даже пойти забрать плату за класс «Углубления практики», где больше ноги моей не будет, хоть я и одновременно с этим представлял, как мастер Гурприт станет моим ментором или гуру и при помощи всевозможных мистических восточных техник покажет, как домедитировать до истинного Я…

…И т. д., и т. д. Избавлю тебя от новых примеров, например, избавлю от буквально бесчисленных примеров фальши с девушками — с леди, как они любят себя называть — в почти что всех любовных отношениях, которые у меня были, или почти невероятного количества фальши и расчета, вложенных в карьеру — не просто в смысле манипуляции потребителем и манипуляции клиентом, чтобы он поверил, будто идеи твоего агентства лучшие по манипуляции потребителем, но и в самой внутриофисной политике, например, предугадывания, во что твои начальники хотят верить (включая их веру в то, что они умнее тебя и что поэтому они твои начальники), и затем предоставлении, чего они хотят, но при этом так тонко и в той мере, что они посчитают тебя не подхалимом или подпевалой (кого, как они верят, им не хочется видеть в подчинении), но реалистичным и независимым работником, который время от времени отдает должное интеллекту и творческой мощи его начальников, и т. д. Все агентство было одним сплошным балетом фальши и манипуляции представления людей о твоей способности манипулировать представлениями, виртуальный зал зеркал. И я был в этом хорош, помни, я там процветал.

То, сколько раз доктор Густафсон трогал и поглаживал усы, указывало, что он не осознавал этого и на самом деле подсознательно успокаивал себя, что они еще на месте. Не самая тонкая привычка, говорящая о неуверенности в себе, ведь волосы на лице известны как вторичные половые признаки, то есть на самом деле он подсознательно успокаивал, что еще на месте именно они, если ты меня понимаешь. Вот одна из причин, почему я не удивился, когда он захотел, чтобы общее направление психоанализа включало проблемы маскулинности и то, как я понимаю свою маскулинность (другими слова мое «мужество»). Также это объясняло все от картин потерянной-ползущей-женщины и два-объекта-в-виде-кажется-деформированных-тестикул на стене до небольшого африканского или индийского барабана и фигурок с (иногда) преувеличенными сексуальными признаками на полке за его столом, плюс трубка, необязательный размер обручального кольца, какой-то даже нарочитый мальчишеский беспорядок в самом кабинете. Было довольно очевидно, что тут имели место крупные сексуальные комплексы и, возможно, даже неопределенности гомосексуального типа, которые доктор Густафсон подсознательно пытался спрятать и успокоить себя на их счет, и одним из очевидных способов было проецировать свои комплексы на пациентов и заставлять их верить, что американская культура уникально грубо и отчуждающе с раннего возраста промывает мужчинам мозги всевозможными вредными убеждениями и суевериями о том, что значит быть так называемым «настоящим мужчиной», такими как «соревновательность, а не сотрудничество», победа любой ценой, доминирование над чужими волей или интеллектом, быть сильным, не показывать настоящие эмоции, полагаться на мнение других насчет мужественности, чтобы убедить себя в ней, видеть собственную ценность лишь с точки зрения достижений, быть одержимым карьерой или доходом, чувствовать, будто тебя постоянно судят или видят, и т. д. Этот момент в психоанализе наступил поздно, после, кажется, бесконечного периода, когда после каждого примера моей фальши он бурно поздравлял меня с тем, что я честно открыл то, что считал постыдными примерами фальши, и утверждал, что это доказывает, будто у меня куда больше способностей быть подлинным, чем я (оказывается, из-за неуверенности в себе или мужских страхов) сам предполагал. Плюс даже не кажется совпадением, что рак, который уже тогда в нем затаился, находился в толстой кишке — таком постыдном, грязном, тайном месте рядом с прямой кишкой — в том плане, что прямая или толстая кишки дают тайный приют чужеродному приросту — вопиющий символ одновременно и гомосексуальности, и репрессивного убеждения, что открытое знание об этом равно болезни и смерти. Можешь поверить, мы с доктором Густафсоном еще посмеемся над этим, когда оба умрем и окажемся вне линейного времени и в процессе драматических перемен. («Вне времени» — кстати говоря, не просто фигура речи). К этому времени я игрался с ним на сеансах, как кошка с мышкой. Если бы у меня был хоть грамм самоуважения, я бы прекратил, отправился в Общественный центр Даунерс Гроув и упал бы на колени перед мастером Гурпритом, ведь кроме, может, одной-двух девушек, с которыми я встречался, он единственный, кто смог разглядеть во мне ядро моей фальшивости, плюс его окольный и очень сухой способ указать на это пересилил мое безразличие к тому, видел он меня насквозь или нет, что я нашел невероятно впечатляющим и подлинным — в мастере Гурприте я видел человека, которому, как говорится, нечего доказывать. Но я не смог, и вместо того я более-менее обманул себя и ходил к доктору Джи дважды в неделю почти девять месяцев (ближе к концу я приходил уже только раз в неделю, потому что к этому времени рак уже диагностировали и он ходил на лучевую терапию каждый вторник и четверг), и говорил себе, что хотя бы пытаюсь найти место, где мне помогут обрести путь к подлинности и прекратить манипуляции окружающими, чтобы те видели мою «статую» возвышенной и впечатляющей, и т. д.

9

Предусматривай конец.