Октет

Вы, к сожалению, писатель. Вы пробуете написать цикл очень коротких художественных текстов, текстов, которые, так получилось, не contes philosophiques[9] и не миниатюры и не зарисовки из жизни и не аллегории и не притчи, это точно, хотя также они не классифицируются как «рассказы» (даже не в плане микрократкой Малой прозы высокого стиля, ставшей в последние годы весьма популярной — хотя эти художественные тексты действительно короткие, они просто не работают, как должна работать Малая проза). Как именно должны работать тексты цикла — описать сложно. Скажем, они как-то должны сложиться в итоге в некий «допрос» читателя — т. е. пальпацию, щупальца в расщелинах его чувств чего-то, и т. д… хотя что это за «чего-то» — безумно трудно определить, даже вам самим во время работы над текстами (текстами, которые, кстати, занимают гротескно много времени, куда больше, чем должны бы vis à vis их длины и эстетического «веса» и т. д. — в конце концов, вы такой же человек, как все, и в вашем распоряжении не так много времени, и выделять его надо с умом, особенно когда дело касается карьеры (да: все дошло до того, что даже писатели беллетристики считают, что у них есть «карьера»)). Однако вы точно знаете, что эти кусочки нарратива — на самом деле именно «кусочки» и ничего больше, т. е. именно то, как они составят вместе большой цикл, критически важно для этого «чего-то», «чувство» которого вы хотите «допросить» и т. д.

И вот вы пишете восьмичастный цикл из маленьких шипогнездовых текстов{6}. И все оборачивается полным фиаско. Пять из восьми текстов вообще не работают — то есть не допрашивают и не пальпируют, что должны, плюс слишком надуманные или слишком мультяшные или слишком раздражающие или все сразу — и приходится их выкинуть. Шестой текст сработает только после полной переделки, слишком длинной и чреватой отциклоотступлением и, как вы опасаетесь, он, возможно, настолько плотный и замкнутый на себя, что никто просто не доберется до допросной части; плюс затем в ужасающей Фазе Финальной Проверки вы осознаете, что переработка 6-го текста так сильно основывается на его первой версии, что придется вставить и эту первую версию в октоцикл, хотя она (т. е. первая версия 6-го текста) попросту разваливается после 75 % пути. Вы решаете спасти эстетическую катастрофу первой версии шестого текста, на самом виду обозначив в ней, что она разваливается и не работает как «Викторина», и начав переработку 6-го текста со сжатого бесцеремонного заявления, что это новая «попытка» пальпировать то, что вы собирались допросно пальпировать еще в первой версии. Такие интранарративные заявления имеют дополнительное преимущество в легком разжижении претенциозности структуры маленьких текстов в форме «Викторин», но также и недостатки в виде заигрывания с само-отсылками метапрозы — имеется в виду вставка в сам текст конструктов «Викторина не работает» и «Вот еще вариант № 6» — что в конце 1990-х, когда даже Уэс Крейвен зарабатывает на само-отсылках метапрозы, может показаться глупым и вымученным и поверхностным, а также ставит под риск сомнительную безотлагательность того, что, по-вашему, тексты должны допросить в читателе. Эту безотлагательность вы, как писатель, чувствуете очень… ну, безотлагательной, и хотите, чтобы читатель тоже это прочувствовал — и, разумеется, вы всеми силами не хотите допустить, чтобы читатель закончил цикл с мыслью, будто это лишь формальное упражнение с вопросительными структурами и стандартными метатекстами{7}.

Все это приводит к серьезной (и ужасно затратной по времени) головоломке. Теперь у вас на руках не только лишь половина октета, который вы изначально задумали — к тому же, если честно, шаткая и неидеальная половина{8} — но также проблема безотлагательного и обязательного способа соединить части в единое октоплицированное целое, как вы рисовали себе в воображении изначально, целое, которое будет мягко допрашивать читателя по поводу изменчивой, но все же единой проблемы, что очевидные и, честно сказать, нетонкие «?» в конце каждой викторины — словно вопросы сами собой сошлись в органическом контексте большего целого — и будут пальпировать. Это странная недвусмысленная безотлагательность может показаться бессмысленной, но для вас она имеет смысл и кажется… ну, опять же, безотлагательной и стоящей риска первого впечатления пустого формального упражненчества или псевдо-мета-художественного трюкачества в нетрадиционной Викториновой по стилю структуре текстов. Вы делали ставку на то, что странная первостепеннейшая безотлагательность органически единого целого октетского дважды дважды два текстов (которые вы себе представляли как манихейскую дуальность, возведенную до триединой мощи своего рода гегельянского синтеза относительно вопросов, которые и персонажи, и читатели должны «решить») смягчит начальную видимость постумной мета-формальной фигни и в конце концов (надеетесь вы) поставит под вопрос начальное желание читателя отделаться от текстов как от «пустых формальных упражнений» только на основе схожих формальных черт, заставив читателя увидеть, что подобное отделывание будет основано на таких же формальных представлениях, в которых он (как минимум первоначально) собирался обвинить октет.

Да только — и вот она, головоломка — хоть вы и выкинули и переписали и перевставили{9} тексты ныне квартета почти из одной лишь заботы об органическом единстве и его коммуникативной безотлагательности, вы теперь совсем не уверены, что у кого-нибудь возникнет хотя бы отдаленнейшее представление, как четыре текста октета{10} «сошлись сами» или «имеют что-то общее», т. е. как они составляют bona fide[10] единый «цикл», чья безотлагательность транслирует сумму безотлагательностей отдельных составляющих его частей. Таким образом, вы попадаете в неудачную позицию, где пытаетесь «объективно» прочесть полуквартет и понять, будет ли странная обтекаемая безотлагательность, которую вы чувствуете в и между выжившими текстами, чувствибельной или хотя бы различимой для кого-то еще, а именно для полного незнакомца, который, вероятно, сидит после долгого трудового дня и пытается расслабиться с этим художественным «Октетом»{11}. И, как писатель, вы знаете, что загнали себя в чрезвычайно неудобный угол. Существуют правильные и плодотворные способы «сопереживать» с читателем, но в их число не входит представлять читателем себя; на самом деле это даже угрожающе близко к пугающей ловушке предугадывания, «понравится» ли читателю то, над чем вы работаете, а и вы, и пара других ваших знакомых писателей знаете, что нет скорейшего способа измучиться и убить всякую человечность в том, над чем вы работаете, чем просчитывать наперед, будет ли это кому-то «нравиться». Смерти подобно. Лучшей аналогией будет: Представьте, что пришли на вечеринку, где мало кого знаете, а потом, возвращаясь домой, вдруг осознаете, что всю вечеринку вы так тревожились, нравитесь вы или не нравитесь гостям, что просто понятия не имеете, понравились ли вам они. Всякий переживший такое знает, что на вечеринку с подобным настроением приходить совершенно смерти подобно. (Плюс, конечно же, почти всегда выясняется, что вы сами не понравились гостям на вечеринке, по той простой причине, что казались таким зацикленным на себе и озабоченным собой, что у них возникло неприятное подсознательное ощущение, будто вы использовали вечеринку лишь как некую сцену для выступления и едва ли их заметили, и что скорее всего вы ушли без понятия, понравились они вам или нет, от чего им обидно и вы перестаете им нравиться (они, в конце концов, всего лишь люди, и у них тоже, как и у вас, есть сомнения, нравятся они или нет).)

9

Философские сказки (фр.)

10

Добросовестный (лат.)