Страница 38 из 97
Мои ковбои из Сан-Антонио
Меня разбудил шум за окном. Сквозь нейлоновые шторы в комнату отеля продирался рассвет. Два человека стояли за шторами на подоконнике и целились в меня из пистолетов.
Это были ковбои. В приоткрытое окно ворвался ветер, шевельнул шторы, и неожиданно ковбои стронулись с места, разом шагнули с подоконника, но не опустились на пол, а так и повисли в воздухе, и тогда я понял, что они просто нарисованы на шторах.
Ощутив неясную тревогу, я позвонил вниз и спросил у клерка, что происходит на улице.
— О, ничего особенного, мистер! — отозвался клерк. — Небольшой пожар в квартале от нас. Совсем маленький пожар. На такие у нас в Техасе не обращают внимания.
— А что горит?
— Небоскреб страховой компании, мистер. Совсем плевый пожар, не на что посмотреть. Просто позор, что они так расшумелись из-за пустяка.
Заснуть я больше не мог. Когда по стене соседнего дома поплыли желтые солнечные пятна, я оделся и спустился вниз.
В центре холла звонко журчал фонтанчик, подсвеченный зелеными и розовыми лампочками. У фонтана оспиной ко мне стоял ковбой. Точно такой, как на шторах в моем номере, но живой, да еще в подтяжках. Он кормил красноперых рыбок в бассейне. Его светлая нейлоновая куртка висела на спинке кресла.
— Разве это рыба? — обиженным голосом сказал ковбой. — Мелюзга.
Стряхнув с ладони последние крошки, он повернулся ко мне. Это был рослый красивый техасец лет тридцати пяти. Мне показалось, что я где-то видел его. Может быть, его портрет был в иллюстрированном журнале? А может, он просто похож на одного из киногероев? Высокий лоб, индейский нос с горбинкой, квадратный подбородок с ямочкой.
— У вас как рыбу измеряют? — неожиданно спросил он меня. — На вес или в длину?
— И так и эдак, — растерянно ответил я.
Мой акцент выдал меня. Ковбой понял, что я не техасец.
— А у нас в Техасе — расстоянием между глаз, — с вызовом сказал он. — Меньше четырех дюймов между глаз — это не рыба.
Он настороженно помолчал, ожидая смеха. На всякий случай я поспешил изобразить изумление.
— Потрясающе! — ахнул я.
Обескураженный моей реакцией, он задумчиво почесал лоб, и я увидел коричневую кобуру маленького плоского пистолета, висящую на ремешках под мышкой.
— Вы из Европы? — спросил он, надевая куртку и затягивая на груди застежку-«молнию».
— Вы угадали.
Он протянул мне пачку сигарет и проговорил снисходительно:
— Больше вопросов нет. Я не спрашиваю вас, кто вы и из какой страны. У нас в Техасе есть такая старинная песенка про болтливого ковбоя и о том, как плохо он кончил:
Наша беседа с ковбоем (я уже запросто называл его Джоном, а он меня Борисом) продолжалась в кафе напротив отеля. Когда официантка принесла нам по четвертой чашке кофе, я уже знал, что по меньшей мере девять апостолов Христа из двенадцати были техасцами, что в Техасе нефти больше, чем воды, коров больше, чем людей, а хорошеньких девушек и миллионеров больше, чем во всех остальных штатах, вместе взятых. Один из них — известный скотовод, страдающий, по-видимому, комплексом неполноценности, — купил в Италии средневековый замок, приказал доставить его в родной штат и водрузить посредине своего коровьего королевства. Другой техасский оригинал — известный нефтяник — пытался купить, в Париже Эйфелеву башню, чтобы украсить ею новую скважину.
Из-за стола мы встали друзьями.
С грациозным полупоклоном он распахнул передо мной дверцу своего «шевроле» и пообещал показать город.
Горячий, сухой ветер, прилетевший из Мексики, рыскал по улицам Сан-Антонио, шелестел мохнатыми пальмами, морщинил воду в Сан-Антонио-ривер. Солнечные зайчики рыгали по осколкам стекла на тротуаре у подножия небоскреба страховой компании. Двое негров длинными швабрами сгоняли зайчиков в кучу.
По Буэнависта-стрит парами, группами, толпами бродили солдаты. В форме песочного цвета, цвета речной тины, голубого, темно-синего, оливкового, стального. В пилотках, фуражках, бескозырках, шляпах, беретах. От нарукавных эмблем рябило в глазах: красные пучки молний на черно-бархатном фоне, оранжевые морды тигров, крылатые золотые кони, серебряные перекрещенные кинжалы, парашюты, самолеты, ракеты.
На Маркс-стрит в тени мохнатых, сухо шелестящих пальм сидели, откинувшись на спинку скамьи, три девицы в форме женского корпуса морской пехоты. Из-под лакированных козырьков форменных фуражек на солдат лениво поглядывали по-кошачьи мерцающие глаза.
На Коммерс-стрит трое парней в форме цвета речной тины били одного в форме песочного цвета. Он лежал на тротуаре лицом вниз, прикрыв затылок руками. Пилотка его валялась на мостовой. Трое в форме цвета речной тины, толкаясь и мешая друг другу, с размаху били его ногами.
Джон резко затормозил и выскочил из машины. «Скоты!»— рявкнул он, и его правая рука метнулась к «молнии» на куртке. Из-за угла, грохоча пудовыми ботинками, выбежали солдаты в белых касках военной полиции. Стальные наручники звенели на их широких бедрах.
Джон вернулся. Губы его дрожали. Мы сидели в машине и молча смотрели, как солдаты в белых касках ловко выкручивали руки рычащим парням в форме цвета речной тины, как они приподняли избитого и посадили, вернее, прислонили его к стене, как он безжизненно завалился на бок и изо рта его стекала на асфальт струйка крови. Мы не отъезжали до тех пор, пока один из полицейских, могучий негр с тревожно сверкающими белками глаз, не заорал, чтобы мы убирались ко всем чертям. Только тогда Джон тронул машину.
— Из-за девчонок подрались? — высказал я предположение. Джон пожал плечами.
— Может быть. А может быть, и нет, — сказал он вяло. Я заметил, что он загрустил.
Грусть не покидала его, когда мы медленно ехали по узким улицам мексиканского района. Острый запах перца, гнили, помоев, липкий запах нищеты и безысходности неподвижно висел над пыльными улицами, струился из каждой трещины глинобитных хижин, покрытых чешуйчатой черепицей.
Окаменевшее время уснуло в развалинах монастыря Сан-Хосе де Сан-Мигуэль де Агуано. Летучие мыши черными комками прилепились к замшелым стенам древней водяной мельницы. Колючие кактусы почти скрыли от глаз каменный сруб колодца. Когда-то от этого колодца начиналась дорога к испанскому форпосту Сан-Антонио де Валеро, впоследствии переименованному в крепость Аламо.
Электрический свет и кондиционированный воздух, которыми наполнена сейчас крепость, мешают воображению. Я закрыл глаза и потрогал шершавую каменную стену. Стена была холодна и пахла сыростью, как в ту мартовскую ночь 1836 года, когда несколько десятков американцев-колонистов, захвативших Сан-Антонио, приготовились к последнему бою. («О, Борис, — услышал я голос Джона, — это были самые отчаянные авантюристы, которых когда-либо видел свет. Смелые, решительные и упрямые, как черти».)
И будто из другого измерения я услышал хриплый голос Дэви Крокета — лесного бродяги и завоевателя новых земель. Он стоял у костра, разложенного на каменном крепостном полу, и опирался на свою старую длинноствольную «Бетси», легендарную винтовку, из которой он без жалости поражал индейцев из племени крик. На голове Крокета была шапка из енота. Пушистый хвост, опускаясь на плечо, щекотал его обветренную щеку. С лежанки за Крокетом злыми глазами следил Джеймс Бови, работорговец из Луизианы, бежавший в Техас после убийства шерифа.
И еще я слышу топот тысячи коней и страшный крик, вырвавшийся из тысячи глоток: «Помни Аламо!» Я вижу, как возникают из ночного мрака, как несутся на спящих мексиканцев конники генерала Сэма Хьюстона, как рубят они не успевших взяться за оружие мексиканских солдат.