Страница 29 из 97
Единственно, что его тревожило, — это красота дочери. Красота и доброта. Виола входила в жизнь, где — он это отлично знал — нет места ангелам. Он уже подумывал, что стоит, пожалуй, самому набить кое-какие мозоли на ее добром сердечке, пока по нему не начали колотить другие. Но как это сделать, если у тебя только одна дочь, которую ты вырастил без жены, ушедшей в могилу, когда девочке было семь лет?
Однажды весной шахтеры узнали, что хозяин купил для шахты новое оборудование Умнейшие механизмы, которым предстояло утвердить на шахте «новую эру», уже лежали в кузовах грузовиков, а грузовики, вытянувшись в длинную цепь, уже ползли по горным дорогам Западной Вирджинии.
Говорили, что «механический шахтер» заменит больше сотни человеческих рук. Это значило, что половина мужчин в поселке останется без работы. Было отчего прийти в отчаяние. Плакали женщины, и, глядя на них, ревели ребятишки. И тогда отчаяние родило в сердцах мужчин ярость. Они решили не пустить грузовики в поселок, заставить шоферов повернуть обратно.
Виола знала о решении мужчин. Отец сам рассказал ей об этом и показал пистолет, из которого по уговору с другими должен был стрелять в воздух. Она ходила за ним по пятам, плакала: «Не надо, папа, не надо! Вы ничего этим не добьетесь!» Виола и здесь оставалась ангелом. Он злился на нее, на себя, на весь свет, пытался объяснить ей, что так надо, что иначе нельзя, что он не молод и его одним из первых уволят, если установят этого проклятого «механического шахтера». «Нет, нет! — твердила Виола. — Я не хочу, чтобы ты попал в тюрьму».
На рассвете его разбудил стук в окно. У моста через ручей уже стоял первый грузовик, уткнувшись дрожащим радиатором в листву поваленного на дорогу дерева. Шофер, рыжий парень, открыв дверку кабины, яростно спорил с шахтерами. В правой руке он держал винтовку.
— Дикари вы, — кричал шофер, — дикари вы, а не люди!
— Отправляйся назад, — неслось из толпы.
— А кто мне будет платить? — не сдавался шофер.
Спрыгнув на землю, он было решительно направился к поваленному дереву, но неожиданно отпрянул назад. Брошенный из толпы камень ударил ему в грудь. Прислонившись спиной к грузовику, он щелкнул затвором винтовки, вскинул ее над головой и выстрелил в воздух. Толпа ахнула и отпрянула. И в ту же минуту камень попал шоферу в лицо. Уронив винтовку, спотыкаясь, как слепой, он побежал к кабине. Толпа бросилась за ним. Шофер отчаянно крутил руль, пытаясь развернуть машину. По-видимому, кровь заливала ему глаза и он плохо видел. Ревущий грузовик, как затравленный зверь, дергался то вперед, то назад, отбрасывая цепляющихся за него людей…
— Стой! Стой! Стой! — вдруг закричали в толпе. — Человека… человека задавил!
Старик помнит, как выли сирены полицейских машин, помнит, как Виолу положили на носилки, плащом прикрыв ее раздавленные ноги. Потом кто-то о чем-то спрашивал его, но он не слышал вопросов и не видел ничего, кроме рыжего пария, который стоял с тремя полицейскими около грузовика и размазывал по скулам кровь, смешанную со слезами.
Старик сделал к нему шаг и опустил руку в карман куртки, где хранился пистолет. Но пистолета там не было.
В тюрьме он узнал, что дочери ампутировали ногу. Над ним сжалились и отпустили досрочно. Месяц назад он ехал вот в этом же самом ночном поезде и думал о встрече со своим ангелом. Он знал, что Виолу выписали из больницы. Ему и в голову не могло прийти, что он едет на ее похороны.
Последние слова старик произнес с трудом. Его трясло. В бутылке больше не было ни капли. Он потянулся к мешку, и я думал, что он достанет еще одну бутылку, но он достал пистолет.
— Спрячьте! Спрячьте сейчас же! — в ужасе закричала женщина.
Заплакала девочка. Успевшие задремать парни встрепенулись и посмотрели в нашу сторону. Старик послушно сунул пистолет в карман, и на лице его появилось подобие виноватой улыбки.
— Это тот самый? — спросил я.
Старик кивнул головой.
С шумом отодвинулась дверь тамбура, и проводник-негр гортанно выдохнул из себя название очередной остановки. Старик стал завязывать мешок.
— Мне бы найти того рыжего, — пробормотал он.
— Разве один он виноват? — жалобно спросила женщина.
— Мне все равно, — отозвался старик, направляясь к выходу. — Все равно, кто бы там ни был…
Я смотрел ему вслед, и мне показалось, что я понял смысл его последних слов. Мне показалось, что он ищет не столько рыжего парня, сколько повода пустить в ход свой пистолет, который он когда-то купил, никого не собираясь убивать, наивно поверив в то, что выстрелом в воздух можно что-то изменить, отсрочить, защитить.
Он прошел по перрону, и его поглотила темнота. Он вернулся в другое измерение, в другой мир, где лежат невидимые нам горы, шахтерские поселки, улицы, дома. Наверное, где-то там плачет во сне ребенок, где-то мужчина идет в кухню попить воды, где-то целуются. И где-то бредет одурманенный алкоголем старый и усталый человек, не расстающийся с пистолетом, из которого застрелилась его дочь и из которого сам он еще не сделал ни одного выстрела.
Женщина посмотрела на часы, поправила на девочке плед и отвернулась к окну. Мы не проронили больше ни слова. Каждый из нас был со своими думами в этом печальном ночном поезде, где так сильно чувствуешь одиночество, потому что ты далеко от дома, все здесь чужое и до твоей станции еще далеко…
В Хазарде снова тревожно
Когда мы увидели, что четырехосный крытый грузовик, огромный, как пульмановский вагон, занесло на скользком повороте и что он, заняв всю ширину дороги, неотвратимо несется под гору, прямо на нашу машину, мы прыгнули под откос. Вслед за нами с обрыва рухнула груда исковерканного металла. Как бильярдный шар, пущенный рукой опытного игрока, грузовик с силой ударил по машине, стоящей у левого края дороги, и, вильнув хвостом, обрушился на наш бедный «форд», брошенный справа.
Над темными вершинами Аппалачских гор стыла печальная вечерняя заря. Красный фонарь на крыше полицейской машины, вращаясь, бросал кровавые блики на грязный снег дороги. Молодой полицейский, сдвинув на затылок широкополую шляпу с кокардой и светя сам себе карманным фонариком, заполнял специальные анкеты. На его зеленом мундире поблескивали какие-то цепочки, «молнии», золотые нашивки и серебристые значки «За отличную стрельбу». Искрили бенгальским светом, шипели сигнальные свечи, расставленные на повороте дороги. Ветерок загибал странички страховых полисов, разложенных мною и шофером грузовика на капоте полицейской машины.
Я был подавлен. Я представлял себе суровое лицо Алексея Николаевича Васильева, главного бухгалтера издательства «Правда», читающего мое письмо о гибели автомашины, за которую он когда-то перевел компании Форда 3 тысячи долларов.
Станислав Кондрашов и Геннадий Васильев, с которыми я отправился в эту поездку, проклинали горы, дороги, грузовики. И только болгарская журналистка Стэлла Авишай, которая тоже участвовала в этом путешествии, сохраняла присутствие духа. Она заговорщически подмигивала нам и вовсю, насколько только позволяли обстоятельства, кокетничала с молодым полицейским.
Покончив с анкетами, полицейский предложил нам свои услуги и свою машину. Он что-то сказал в микрофон, красный фонарь на крыше его автомобиля закрутился еще быстрее, и мы, резко рванув с места, помчались в неизвестность.
О, что за прелесть эти полисмены из отделения патрулирования на автострадах, выросшие на дорогах и на дорогах проводящие почти всю свою жизнь! По горной ночной трассе он вел машину одним локтем, положив на руль правую руку, и при этом то и дело оглядывался на Стэллу.
— Много катастроф на дорогах, сержант? — спрашивала Стэлла.
— Сегодня восьмая, мэм. Дороги становятся скользкими.
— Много приходится работать?
— Двенадцать часов в сутки, мэм. Но и ночью могут вызвать.
— Все катастрофы?
— Уголовные дела, мэм.
— Какие же?
— Разные, мэм, — уклончиво ответил полицейский, останавливая автомобиль у гостиницы. — Вашу машину привезут позже. Она будет стоять около тюрьмы, напротив отеля. Гуд найт, мэм! Гуд найт, джентльмены!