Страница 98 из 127
— Полноте, дядя! Леонид и Лидия так любят вас!
— Любят! — с горечью усмехнулся Данило Захарович. — Знаю я эту любовь! Конечно, я не могу пожаловаться на них. Ласкаются они!.. Да ведь не из любви это делается. Ласкаются из жалости к убитому старикашке. Ласкаются потому, что им стыдно вдруг отвернуться от меня… Ласкаются потому, что не хотят, чтобы я ворчал на них… Малы еще покуда, а подрастут, так и совсем отвернутся от меня!
Штабс-капитан, хранивший глубокое молчание, начал нетерпеливо постукивать костылем.
— Грех вам, дядя, так думать! — сказала Катерина Александровна. — Вы глубоко ошибаетесь в них…
— Да, племянница, может быть, и ошибаюсь!.. Я ведь теперь во всем ошибаюсь, во всем виноват… Вот Павла Абрамовна с утра и до ночи только считает мои провинности… Сам Александр Николаевич Свищов попрекнул меня, что я не познакомил его с вами, что я не хотел вас знать… Конечно, вы могли ему сказать это, жаловаться на меня…
— Я, дядя, не жаловалась ему и не пожалуюсь. Напрасно вы меня упрекаете.
— Я упрекаю! Сохрани меня бог! Да разве я не знаю, что я кругом виноват?.. Прошу об одном, племянница, не говорите Александру Николаевичу Свищову, что я проболтался об этом… Я ведь знаю, он в вас души не слышит, он готов все по вашему слову сделать…
Катерина Александровна усмехнулась.
— Напрасно вы опасаетесь, дядя, я совсем не вижусь с Александром Николаевичем.
— Как же не видитесь? Мне Архипушка говорил…
— Архипушка? — спросила Катерина Александровна, услышав незнакомое ей имя.
— Да, камердинер его… Он говорил, что вы иногда по два раза в неделю к Александру Николаевичу ездите… Вот я и хотел вас просить замолвить ему словечко за моих детей, напомнить… Моя стариковская просьба меньше, конечно, значит…
Штабс-капитан начал еще усиленнее стучать костылем и издавал какие-то сердитые звуки. Катерина Александровна вся раскраснелась…
— Если я ездила, дядя, к Свищову, то ездила только по приютским да по вашим делам, — внушительным тоном произнесла она. — Но теперь, когда в приюте дела переменились, когда вы на свободе, мне не для чего ездить к этому господину. О детях вы можете просить сами, и он исполнит вашу просьбу.
Данило Захарович глубоко вздохнул.
— Так-то все теперь говорят: кланяйтесь сами, а мы за вас хлопотать не хотим.
Штабс-капитан, по-видимому, окончательно потерял терпение и раздражительно и торопливо забормотал что-то.
— Мне, кажется, изволите говорить? — спросил Данило Захарович, обращаясь к нему.
— Нет, Флегонт Матвеевич со мной говорит, — сухо ответила Катерина Александровна, очень хорошо понимая, что старик бесцеремонно ругает гостя. Ее лоб нахмурился, но она удержалась от резкого возражения, вспомнив, что ссора с дядей может отнять у нее возможность видеться с его детьми. Она очень обрадовалась появлению Марьи Дмитриевны, возвестившей с поклонами, что давно подано кушать. Все вошли в комнату.
— Как хорошо вы обставились, — со вздохом произнес Данило Захарович, осматривая комнату. — Кто мог думать, что судьба-то так переменится. Не дожил брат до этого счастья.
— Все им обязаны, батюшка, им одним! — своим заискивающим тоном произнесла Марья Дмитриевна, указывая на Александра Прохорова, стоявшего с Антоном и Мишей у стола.
Данило Захарович вопросительно взглянул на Прохорова.
— Да, я и забыла отрекомендовать его, — поспешила сказать Катерина Александровна. — Это мой жених Александр Флегонтович Прохоров.
— Же-них, — протянул Данило Захарович и подал руку молодому Прохорову. — Очень приятно познакомиться… очень приятно… Дай бог, дай бог…
Он не кончил и только вздохнул. Все сели за стол.
— Скоро думаете свадебку сыграть? — спросил Боголюбов.
— Не знаю еще, — просто ответил Александр Прохоров. — Это будет зависеть от обстоятельств.
— Какие же обстоятельства? Чем скорее, тем лучше. Это такой праздник, которого молодые люди не любят откладывать.
— Вот, батюшка, в одно слово со мной, — произнесла Марья Дмитриевна, обрадованная новым союзником.
— Нам спешить некуда, — холодно заметила Катерина Александровна. — Чем важнее дело, тем серьезнее нужно его обдумать…
— Так, так, — промолвил Данило Захарович. — Только как же это ждать-то? Нет, Марья Дмитриевна, как посмотрю я на нашу молодежь, так и вижу, что совсем она изменилась. Свадьба, видите ли, у них дело, да еще такое дело, которое серьезно обдумать надо!.. Да кровь-то, батюшка, — обратился он к Александру Прохорову, — кровь-то разве не говорит? В наше время ждали не дождались дня свадьбы! Бывало, родители на день отложат свадьбу, так жених и невеста ночь не спят, мучаются… А вы говорите: торопиться некуда! Нет-с, тут-то и торопиться, сегодня любите, а завтра, может быть, остынете…
Александр Прохоров и Катерина Александровна не могли удержаться от улыбки.
— Времена другие, другие и взгляды! — уклончиво ответил Александр Прохоров.
— Какие, батюшка, тут взгляды! Тут страсть, понимаете: страсть, огонь! — промолвил Данило Захарович.
— Огонь огню рознь, — засмеялся Александр Прохоров. — Один горит минуту, другой не погасает в течение долгих лет.
— Может быть-с, может быть, — вздохнул Данило Захарович. — Только я в старые годы, право, и недели не прожил бы с невестой под одной кровлей, не повенчавшись. Нет-с. Видно, наш-то огонь, может быть, и скорее сгорал, только горел-то сильнее.
— Может быть, — холодно согласился Александр Прохоров, очевидно, не желая спорить и убеждать противника.
Разговор оборвался. Данило Захарович был обижен, что с ним не хотят спорить. Все были как будто недовольны чем-то и совершенно притихли. В комнате слышалось только, как гремели вилкой и ножом вышедшие из повиновения руки штабс-капитана да раздавался заунывный голос Марьи Дмитриевны, угощавшей «дорогого гостя»; таким тоном, как будто она, оплакивая, откармливала идущего на смерть человека. Вообще Марья Дмитриевна в большинстве случаев говорила таким тоном, что какой-нибудь иностранец, не знающий русского языка, непременно заподозрил бы, что эта женщина повторяет одну в ту же фразу: «Все мы смертны и все мы помрем». Общество было очень радо и вздохнуло свободно, когда кончился обед и все собеседники получили право хотя на несколько шагов отойти друг от друга.
— Батюшка, отдохнуть не хотите ли в моей комнатке, — промолвила Марья Дмитриевна, обращаясь к Даниле Захаровичу.
— Не до отдыхов нам теперь! — вздохнул он. — И ночей-то не спишь, а уж не то что днем валяться…
— Да вы немножко…
— Я, пожалуй, готов удалиться… Только спать я не буду… Не до сна мне… Где же вы помещаетесь? — спросил Данило Захарович. — Покажите, пожалуй, свою келью… Как-то вас деточки приютили…
Марья Дмитриевна засуетилась.
— Я вот тут, с Мишутой вдвоем, батюшка, вдвоем, — заговорила она, указывая протянутой рукой дорогому родственнику на дверь в свою спаленку и спеша за ним.
Таким образом, руководимый и в то же время провожаемый Марьей Дмитриевной, Данило Захарович прошел в ее комнату.
— Вот, батюшка, вот здесь, — говорила Прилежаева. — Дочка покоит, на ее счет живу…
— Недурно, недурно, — одобрил Данило Захарович, чувствовавший, что даже и теперь, во времена своего падения, он стоит все-таки выше Марьи Дмитриевны. — Хорошо бы, Марья Дмитриевна, если бы только это все поскорее сделалось действительно вашим.
— То есть как это, батюшка? — растерялась Марья Дмитриевна. — Извините, в толк не возьму…
— Я говорю о том, что хорошо бы было, если бы племянница поскорее замуж вышла, — пояснил Данило Захарович. — Ведь это на его деньги все…
— На его, батюшка, на его…
— Ну, а знаете, нынче не такие времена, чтобы кто-нибудь даром давал.
— Что вы, батюшка! Моя Катюша…
— Не такие времена, Марья Дмитриевна, — перебил ее Данило Захарович внушительным тоном. — Не такие времена! Я нынешнюю молодежь знаю! Не в деревне жил, слава богу! Насмотрелся и на родственников Гиреевой, и Белокопытова молодого знаю. Да что о них говорить! Я сам, сам-с отогрел на своей груди одного проходимца. А чем он мне отплатил? Э-эх! Говорить-то тошно! Нынче каждый старается яму другому вырыть, ногу подставить. Вы думаете, кто-нибудь станет даром благодетельствовать? Как же! Нет-с, отплаты потребует, проценты сдерет! Вот какая теперь молодежь!