Страница 77 из 127
Вот в приюте появились снова высшие начальствующие лица, Зорина подучила, отставку и была оставлена только на месяц или на полтора до приискания новой начальницы, на ее половину засновали какие-то темные личности, кредиторы; там слышались их грубые голоса и молящий голос старухи; началась продажа ее мебели и разных безделушек. В приюте было какое-то междуцарствие: старая начальница, еще была тут, но на нее уже не обращали внимания; ее министры еще правили детьми, но в душе уже трепетали за свою участь.
Княгиня Гиреева, тотчас по возвращении из деревни, узнала о приютской истории и послала за Катериной Александровной. Катерина Александровна, очень обрадовалась этому случаю и решилась обратиться к княгине с просьбой дать ей место учительницы в приюте. Она сознавала, что без этого ее роль в приюте будет постоянно пассивной и что она может сделать на пользу детей хоть что-нибудь только тогда, когда ей дадут право учить их. Молодая девушка изумилась при виде печальной Глафиры Васильевны, утратившей долю своей живости и болтливости. Еще сильнее удивилась она, увидав Гирееву: Гиреева лежала на кушетке, обставленная разными склянками и примочками; она постарела на десять лет и выглядела уныло.
— Очень рада видеть вас, черненькие глазки, — тиха проговорила она, ласково кивая головой Прилежаевой. — Я вот все хвораю… Слышали вы: внука моего и племянниика убили… как я это перенесла… чем-то все это кончится…
Катерина, Александровна, вздохнула…
— Да, о чем я хотела поговорить с вами? — потерла старуха свой лоб, — Память совсем изменила… Эти удары… Ах, да!.. У вас тоже передряги какие-то в приюте… Начальницу сменяют… Ведь это без меня сделалось.
— Очень жаль, княгиня, — заметила Катерина Александровна. — Начальница ничем не виновата. На те средства, которые отпускаются на приют, трудно что-нибудь сделать… Нищие тратят больше на своих детей…
— Что делать, что делать! Приют и без того дорого стоит… Вы расскажите мне, что это за история… Я читала отчет Ермолинского, но вы сами мне расскажите… Я не понимаю теперь, что читаю… Совсем убита…
Катерина Александровна передала старухе все, что знала.
— Теперь, княгиня, по крайней мере нужно бы позаботиться, чтобы будущая начальница лучше вела дела, чтобы она не позволяла оставлять детей без присмотра и без образования…
— То есть как это без присмотра и без образования? — переспросила старуха. — Вы яснее мне говорите… подробнее растолкуйте…
— Нужно, чтобы помощницы более заботились о развитии детей. У нас все ученье ограничивается двумя-тремя уроками в неделю… Я с охотой занялась бы с детьми русским языком и арифметикой… Учитель приносит мало пользы…
Княгиня тоскливо смотрела куда-то вдаль. Ее, видимо, очень мало занимал разговор с Катериной Александровной. Вообще в последнее время ее не занимало ничто.
— Я была бы очень благодарна вам, княгиня, если бы вы позволяли мне в определенные часы заниматься с детьми, — продолжала Катерина Александровна.
— Да, да, занимайтесь! — рассеянно ответила старуха.
— Но тут моего желания мало, нужно, чтобы на нас официально возложили обязанность учить детей… Пусть сделают запрос, кто из помощниц согласится давать уроки детям… Иначе начальница не позволит и скажет, что я отнимаю у детей время, в которое они должны шить… Их грамоте учить надо; их нужно хоть чему-нибудь научить… С одним уменьем шить нельзя уйти далеко…
— Да, да, я скажу Дарье Федоровне, — проговорила княгиня. — Вы за что возьметесь?
— За русский язык и за арифметику…
— Скажите, мой дружок, Глафире, чтобы она напомнила мне… Память у меня слаба стала… Вот вы мне говорили, а у меня в голове все смутно, смутно… Ах, Мишель, Мишель!.. Да, дитя, до какой поры мы дожили: старики хоронят молодежь, цвет молодежи… и для чего, для чего все это началось?.. Кто выиграл?..
Старуха опустила голову и впала в полудремоту. Катерина Александровна тихонько вышла.
— Ну что? — уныло спросила Глафира Васильевна.
— Она, кажется, уснула! — ответила Катерина Александровна.
— Теперь всегда так: велит то того, то другого позвать, а сама и заснет… Ведь вот и из деревни в Москву, к Троице-Сергию уехали, оттуда опять в деревню, потом сюда прискакали: места нигде найти не можем… это не перед добром… Перед смертью так человек мечется… Измучили ее, совсем измучили: пока живы были — она покоя не знала; умерли — еще хуже стало… И то сказать, свои были! Ну уж времячко! Все горюют, все ждут чего-то… А чего ждать?..
Катерине Александровне стало тяжело. Она поспешила переменить разговор и начала объяснять Глафире Васильевне свое желание занять место учительницы в приюте.
— Это пустяк! — возразила Глафира Васильевна, выслушав ее. — Тут и просить нечего. Пришлют бумагу, и конец весь. Надо сказать, чтоб жалованья прибавили.
— Ну из чего же станут прибавлять?..
— Э, найдутся деньги! Не даром же работать… А знаете ли, если б я была на их месте, так я взяла бы и закрыла бы этот самый приют: ведь он вот у них где сидит.
Глафира Васильевна указала на затылок.
Поговорив несколько минут с княжеской домоправительницей, Катерина Александровна отправилась домой. Она радовалась тому, что, по-видимому, ей удастся вступить в более деятельную роль в приюте; но эта радость была не настолько сильна, чтобы заглушить в душе девушки те тяжелые впечатления и чувства, которые волновали ее в последнее время и которые пробудились еще сильнее при виде скорби старой княгини. В эту пору общественные события отравляли каждую радость. Это было в августе. Катерина Александровна задумчиво шла по улицам и не торопилась домой, желая подольше подышать свежим воздухом. Ее теперь не манило домой: она знала, что и там она услышит те же вздохи, те же печальные речи.
Вдруг около нее послышался голос штабс-капитана.
— А я к вам навстречу шел, — проговорил он. — Слышали?
— Что такое? — спросила Катерина Александровна, с испугом глядя на тревожное лицо старика.
— Севастополь взят! — проговорил старик в волнении.
Катерина Александровна побледнела. Они прошли шагов сто, не говоря ни слова, хотя у каждого была потребность высказать друг другу свои опасения.
— Подробностей нет? — спросила Катерина Александровна.
— Ничего неизвестно, — хмуро ответил старик. Они снова пошли молча.
— Лег бы теперь в могилу и пролежал бы так, ничего не зная, ничего не слыша, до их приезда, — послышался безнадежный голос старика.
— Не падайте духом, — произнесла Катерина Александровна, захлебываясь от слез.
Они дошли до ворот.
— Дождались горя, Катюша, дождались, — слезливо произнесла Марья Дмитриевна, стоявшая у ворот с двумя-тремя лавочными знакомыми.
— Что случилось? — с испугом почти вскрикнула Катерина Александровна.
— Севастополь-то сдался, — вздохнула Марья Дмитриевна.
— А, да! — свободнее вздохнула Катерина Александровна, как будто ожидавшая услышать от матери более страшную для нее весть.
— Где-то теперь наши голубчики? В плену, может быть…
— Полноте, мама! Нужно молчать и ждать…
Катерина Александровна медленно поднялась в сопровождении своей семьи на лестницу и вошла в комнату. В семье воцарилась мертвая, мучительная тишина.
— Нет, пойду я… Не могу я сидеть! — поднялся с места штабс-капитан, махнув рукой.
В его лице было какое-то мучительно-безнадежное выражение: казалось, что этот человек готов затопить свои тяжелые чувства хоть в вине, чтобы забыться и уснуть, уснуть до лучшей поры.
— Ну, полноте! Лягте, — ласково промолвила Катерина Александровна и положила руку на плечо старика. — Не ходите никуда… Зачем вам идти?.. Разве будет легче?.. Останьтесь ради них!..
Старик закрыл лицо руками и заплакал, как ребенок.
— Господи, господи, пощади их!
VI
НОВЫЕ СОБЫТИЯ
Флегонт Матвеевич не ушел размыкать свое горе за чаркой вина, он остался дома по просьбе Катерины Александровны, но легче ему не стало. Его тянуло из дома, ему хотелось забыться, заснуть. Он бродил как тень из угла в угол, не находя нигде места. Страх за тех, чья жизнь была для него дороже его собственной жизни, томил старика. Он считал дни и часы, ожидая известий; он дрожащими руками развертывал газетные листы и искал в них испуганными, изменявшими ему глазами дорогих ему имен. На него было тяжело смотреть. Не менее тревожно было состояние Катерины Александровны: она ходила в какой-то тягостной полудремоте в эти роковые дни ожидания, хотя и старалась утешать старика, старалась казаться бодрой. В ее голове пробуждались вопросы, за что люди губят друг друга, неужели народам мало места, что они идут войной один на другого, за что они воюют, могут ли они желать войны, почему они должны, против своего желания, покидать родные дома, родные очаги и жертвовать всеми благами по чужой воле. В молодой душе начало закипать чувство негодования, чувство злобы. Тщетно искала теперь эта девушка успокоения: кругом нее были только сумрачные и печальные лица. Марья Дмитриевна, менее дочери и штабс-капитана тревожившаяся об участи молодых воинов, тоже тосковала по сыне, которого пришлось наконец отправить в училище.