Страница 75 из 127
Это была Попова, которую недавно хотели сечь за бунт.
— К сожалению, вы выбираете такую воспитанницу, которая недовольна мной за то, что я ее недавно наказала за дурное поведение, — вмешалась Зорина. — Я сама могу вам сказать, что пища детей, конечно, не походит на ту пищу, которую привыкли есть мы с вами. Но ведь на девять копеек нельзя покупать дичи.
— А тут дело-с не о дичи идет, — скороговоркой заговорил юный ревизор. — Если нельзя кормить на эти деньги, зачем же вы брались?.. Вы знали-с, что вам придется не на рубль, а на девять копеек кормить…
— Говорите его превосходительству, чем вы недовольны, — обратился он к Поповой.
— Да, да, говорите, милочка! — пробормотало его превосходительство, захватив тремя пальцами подбородок Поповой и впиваясь в ее смуглое личико своими заблестевшими глазами.
Попова раскраснелась и сбивчиво начала говорить. Когда дело дошло до того, как ее хотели наказать за жалобу на дурную пищу, Зубова не выдержала и вмешалась в разговор.
— Ее, ваше превосходительство, совсем не за то хотели наказать. Она, к сожалению, очень дурно себя ведет, — начала она задыхающимся голосом.
— Это неправда! — резко прозвучал голос Катерины Александровны.
Все обратили на нее глаза. Генерал, с не свойственной в его лета живостью, поднял дрожащей рукой к глазам лорнет и вперил взоры в молодую девушку.
— Ее хотели сечь именно за то, что она пожаловалась на дурную пищу. Она ведет себя отлично, — горячо продолжала Катерина Александровна, не обращая внимания на лорнирующего генерала. — Ее хотели сечь при всех.
— Как при всех?.. И при мужчинах? — широко открыл засверкавшие глаза генерал.
— Нет, при детях…
— А, ну да, ну да! — пробормотал старец. — Но это неприлично… неприлично…
— Так вы тоже сознаете, что в приюте дурно кормят? — спросил юный ревизор у Катерины Александровны, щуря глаза.
— Я сознаю, что здесь все дурно, — ответила она. — Хотя трудно сделать, чтобы здесь что-нибудь было хорошо при тех средствах, которые отпускаются на приют.
— Однако вы изволили молчать о том, что все идет здесь дурно, — колко заметил юный ревизор, решившийся не спускать никому и сразу выдвинуть себя в глазах высших лиц.
— Напротив того, я все уже объясняла несколько раз княгине Гиреевой.
— Ну, видите, видите, объясняли, — заступническим тоном проговорил генерал.
— И ваши жалобы на начальницу остались без последствий? — спросил юный ревизор.
— Я жаловалась не на начальницу, — сухо ответила Катерина Александровна. — Начальница ничем не виновата, а я просто в разговорах с княгиней говорила, что приют не может содержаться на свои скудные средства.
Юного чиновника поразил холодный тон молодей девушки.
— Вы знакомы с княгиней?
— Да, я бываю у нее, — уклончиво ответила Катерина Александровна.
— Очень жаль, что вы действовали помимо управления, помимо нас, — внушительно заметил юный ревизор, считавший долгом вежливо распечь всех и за все. — Вы должны были знать, что у вас есть ближайшее начальство. Тут нужно не подпольные интриги заводить, а прямо исполнять свои обязанности… Вы должны были объяснить все нам…
— С вами я не говорила, так как вы только вчера, кажется, вступили в управление, но я уже несколько раз говорила обо всем этом с моим дядею, — ответила Катерина Александровна, увидав необходимость осадить расходившегося юношу. — И это все-таки не повело ни к чему.
— С каким дядею? — нахмурился юный чиновник.
— С Данилом Захаровичем.
Ермолинский широко открыл глаза и не вдруг нашелся, что ответить. У него внезапно пропала охота распекать Прилежаеву.
— Вы, вы племянница нашего милого Данилы Захаровича, — скороговоркой заговорил генерал по-французски. — Очень рад, очень рад!.. Как это он не познакомил… Ах, греховодник!
Старик оживился и крепко сжал руку Катерины Александровны.
— Надеюсь, надеюсь, что мы будем знакомы… Ах, греховодник, греховодник!.. Прятал от меня, прятал!
Генерал совершенно расцвел и позабыл про ревизию, про приют, про оказавшиеся оплошности. Зубова, Постникова и Зорина с различными чувствами, но с одинаковым изумлением смотрели на Катерину Александровну. Юный чиновник и Грохов снова занялись продолжением ревизии, но Свищов уже не мог оторваться от Прилежаевой. Он рассыпался в французских фразах и любезностях.
— Я, генерал, очень плохо понимаю французский язык, — заметила Катерина Александровна.
— О, ваша русская речь лучше всех языков в мире! — воскликнул старый волокита. — И как это наш старый греховодник забыл вас показать нам!
Свищов, по-видимому, был очень важным лицом и смотрел на Данилу Захаровича покровительственно.
— Я почти не бываю у дяди, — заметила Катерина Александровна.
— Ну да, ну да, вероятно, тетушка боится, что вы ее затмите… Между нами, она ведь совсем не хороша. Вульгарное что-то, знаете, во всем… во всем… знаете…
Генерал повертел в воздухе рукою, желая яснее высказать, в чем заключается вульгарность Павлы Абрамовны.
— Но зачем же вы здесь? Разве здесь ваше место? — начал он.
— Что ж делать, если лучшего места не могу занять! — ответила Катерина Александровна.
— Ну-у! — усмехнулся генерал. — Не говорите, не говорите этого!
— Ваше превосходительство, мы кончили, — почтительно объявил Ермолинский.
— Хорошо, хорошо!.. Так уж будто и нельзя найти лучшего места? — нежно промолвил Свищов Катерине Александровне, щуря масляные глаза и в волнении играя лорнетом.
— Нельзя, — пожала плечами Катерина Александровна.
— А может быть, и можно.
— Вы едете, ваше превосходительство? — нетерпеливо спросил юный ревизор.
— А, да, да! — очнулся генерал от сладких ощущений. — Нечего делать, надо ехать… Надеюсь, что будем знакомы? — обратился он к Катерине Александровне. — А я распеку старого греховодника, распеку, когда приедет… Цветок, цветок, а он скрывает, прячет! И от кого же? От меня?
Генерал сжал руку Катерины Александровны, подержал ее в своих дрожащих руках и с сияющим лицом вышел из приюта. Он был доволен ревизией.
— Я этого никак не ожидал, — говорил ему юный чиновник, сидя в его карете.
— И я, и я! Мы сошлись с вами. Это удивительно, просто удивительно! — говорил генерал.
— Не удивительно, а возмутительно, ваше превосходительство!
— Ну да, возмутительно, если хотите! Знал, под рукой имел и ни слова, ни намека… Да я просто сердит, сердит на него…
— На кого это, ваше превосходительство?
— Да на кого же, как не на Боголюбова…
— Вы разве думаете, что он все знал?
— Да как же, батюшка, не знал?.. Кому же и знать, как не ему… Она его родная, слышите, родная племянница, а вы сомневаетесь в том, что он ее знал?
Юный чиновник с удивлением вытаращил глаза.
— Мы, кажется, о различных предметах говорим, — почтительно возразил он. — Я насчет упущений. Я очень недоволен сегодняшним днем…
— Ну, нет-с, этого я не могу сказать. Я доволен этим случаем, — заспорил генерал. — Очень доволен!
— Конечно, им можно будет воспользоваться.
— А! вот это верно! Это удачно сказано! Именно воспользоваться! — обрадовался генерал. — Не правда ли, это восхитительное явление, это что-то… что-то… неземное… А?
Юный чиновник захлопал в недоумении глазами и мысленно послал к черту своего спутника.
— А ведь признайтесь, у вас сердчишко тоже не на месте! — снисходительно пошутил генерал. — Только, батенька, нет!.. Гуляйте подальше!.. Я первый открыл…
— То есть, как же, ваше превосходительство? — опечалился Ермолинский.
— Да, да, да!.. Я первый — мне и лавры победы…
— Но я хотел от себя составить доклад обо всех упущениях, — несмело произнес начинающий делец.
— Об упущениях? Да, да, составьте! Об упущениях? Да составьте! — поощрил генерал. — Вы удивительно способны к этого рода деятельности. Я первый, я первый засвидетельствую. Соображение это у вас… помните… знак, на простыне знак? А, это гениальная черта!.. Все смотрим, никто ничего не замечает, а вы: знак!.. Удивительно!.. Я вам очень, очень благодарен.