Господа Обносковы

— Извини, Алексей Алексеевич, я сегодня не способен ни на какие объяснения. Довольно вчерашнего… Береги свою жену, а я зайду завтра, — проговорил старик и ушел.

Обносков не спал всю ночь. Он был встревожен, его мучила ревность, в голове роились разные подозрения.

— Что же это, мальчишка — соперник? — шептал он в ярости. — Отлично! отлично!.. он хорош собою, он ловок, здоров, а я слаб, болен, дурен, как же не полюбить его! И это так удобно исполнить, имея занятого делом мужа: муж в должность, — жена на свидание; муж горб гнет, — жена хохочет в это время с молокососом-возлюбленным… Никто ведь не узнает! Это не девушка развратничает, улик нет… Потому мы и замуж пошли, не любя, свобода была нужна. Не за гимназиста же было, в самом деле, выйти… Не ждать же, когда он подрастет… ха-ха-ха! Славные люди, славное поколение растет!.. Подлецы, подлецы! Сгниете вы у меня оба, я вас придушу, медленно придушу, — медленно, как вы опутывали меня сетью своих интриг… И за что это, господи? За что все против меня? Потому, что я иду прямым путем, потому, что я стою за правду, за свои права… Ведь умри она, ее же назовут жертвой… Палача назовут жертвой… Ведь нужно допускать свободу чувства, кормить развратных жен, воспитать незаконнорожденных детей! Это все модные идеи!.. Господи, у меня голова кругом идет! — восклицал Обносков и, почти рыдая, в изнеможении падал на диван.

На следующий день он пошел в должность в самом тревожном настроении духа. Ему хотелось остаться дома, пролежать день, но манкировать службой было не в его характере.

Около двенадцатого часа Груня позвала к себе горничную.

— Барин ушел? — спросила она. — Ушли-с.

— А Марья Ивановна?

— На рынке-с.

— Одень меня.

Горничная помогла Груне одеться.

— Найми извозчика.

— Что вы, барыня, вам нельзя выезжать.

— Найми извозчика: мне надо ехать…

— Ох, да ведь меня бранить будут, со свету сживут…

— Ничего не сделают… милая, сходи за извозчиком… Я тебя возьму к себе… в дом отца.

— Да разве вы совсем хотите уехать отсюда? — изумилась горничная.

— Совсем.

Через полчаса Груня, шатаясь от слабости, входила в квартиру своего отца.

— Дитя мое, как тебя отпустили, как ты сюда попала? — всплеснул руками старик и бросился поддержать дочь.

— Папа, я более не уйду от тебя, — слабым голосом произнесла она, теряя последние силы, и прижалась к груди отца. — Они меня измучили… Я презираю, я ненавижу их. Я лучше пойду в могилу, чем вернусь к ним.

Кряжов отшатнулся от нее, но она едва не упала от слабости. Старик бросился к ней и обнял ее.

— Расскажи, что случилось, что случилось, — говорил он, обнимая и поддерживая ее, свое единственное сокровище.

— Не спрашивай, я ничего не стану рассказывать. Но не выгоняй, ради бога, не выгоняй меня! — еще крепче прижалась Груня к отцу.

— Дитя мое, дитя мое, могу ли я выгнать тебя! — воскликнул старик, поднял Груню и, как ребенка, как в былые годы ее детства, донес дочь до ее старой девической спальни. — Вот ты и опять здесь, как прежде, как жила девочкой!..

Груня в изнеможении закрыла глаза и впала в забытье. Кряжов сидел над ней, понурив свою львиную седую голову, и о чем-то думал. Невыносимой тоской дышала каждая черта его честного, обрюзглого старческого лица…

Груня не шевелилась.

XIX

Отец и муж

Кряжов сидел у постели дочери, не замечая, как летит время, и не делал никаких распоряжений, даже не посылал за доктором. Он был совершенно ошеломлен неожиданною бедою. В его голове был какой-то хаос, мысли путались и не вязались одна с другою. Старик не знал, что начать делать, как поправить случившееся несчастие. С самого детства не умел он справляться с житейскими невзгодами и в самых крайних случаях находил спасение себе только в бегстве: так он бежал от розог из школы, бежал от неволи из дома своего дяди, бежал от стеснительных для его преподавания мер из университета, вероятно, убежал бы и от своей жены, если бы она была дурна. Но в настоящем положении патентованное средство никуда не годилось и на место его требовалась дипломатическая тонкость для объяснений с зятем; а именно этой-то способности и не было у Кряжова, не умевшего, как мы знаем, ни в каких случаях объясняться с людьми. Старик теперь кипятился и злился, хотя именно в эту минуту ему всего нужнее было спокойствие и хладнокровие. Резкий звон колокольчика в передней вывел его из оцепенения и заставил поспешить в другую комнату, чтобы встретить непрошеного гостя. Входя в столовую, Кряжов встретился лицом к лицу с зятем. Обносков был встревожен не менее тестя.

— Что у вас там вышло с женою? — сурово спросил Кряжов у зятя, не подавая ему руки.

— Она здесь? — торопливо спросил Алексей Алексеевич задыхающимся от волнения голосом.

— Здесь.

— Слава богу, слава богу! — обрадовался Обносков и, вздохнув свободно, отер со своего плоского лба крупные капли пота. — Фу, как я струхнул!.. Ведь я уж думал, что в бреду горячки она бог знает куда убежала… Вы не можете себе представить, как это меня перевернуло… Мать прискакала в должность, говорит: «Жена убежала!», я ничего не могу в толк взять, в голове какой-то туман, — отвратительная минута!..

Обносков налил себе воды и залпом опорожнил стакан.

— Не в том дело, — прервал его Кряжов, хмуря брови. — Я спрашиваю, что у вас там вышло с женою?

— Ничего не выходило, — отвечал уже более спокойно Обносков.

— Как ничего не выходило?

— Я ее со вчерашнего вечера, когда вы у нас были, и не видал даже.

— А как вы с ней постоянно-то обращались? Как жили? — раздражительно промолвил тесть. — Мучили ее!

— Что с вами, добрейший Аркадий Васильевич? — изумился зять, слыша строптивый тон старика. — Живем мы, слава богу, мирно, тихо… Вы сами знаете, что иначе я и не могу жить при моих занятиях… Но меня удивляет, добрейший…

— Убирайтесь вы к черту со своим «добрейшим»!.. Что я вам за добрейший достался! Вы меня за мокрую курицу считаете, что ли? — вышел из себя плохой дипломат и ближе подступил к Обноскову, отступившему на шаг назад.

Начало не сулило ничего хорошего.

— Что с вами?

— А то, сударь, что вы измучили мою дочь. То, сударь, что она, Груня, мое дитя, не воротится больше в ваш дом!.. Понимаете вы это?

Обносков в изумлении довольно широко открыл свои подслеповатые глазки и еще на шаг отступил перед угрожающей фигурой старого ех-профессора.

— Что же это такое? — прошептал он, слегка изменяясь в лице. — Разрыв… бегство… это уже не бред, не горячка… — потер он рукою лоб. — Да нет! Вы расстроены, вы сами не знаете, что вы говорите! — промолвил он и выпил еще стакан воды. — Глупости какие-нибудь пришли в голову женщине, а вы из мухи слона сделали… Где она? Я пойду к ней… Надо переговорить…

Обносков совсем растерялся.

— Я вам сказал, что вы ее не увидите и она не воротится в ваш дом, — сердито топнул ногою Кряжов и заходил по комнате.

— Помилуйте, кто же ей позволит оставаться здесь? — нетерпеливо пожал плечами зять.

— Я! Слышите вы: я! — крикнул Кряжов, точно он хотел, по крайней мере, перекричать, если не убедить зятя, и рванул с шеи свою косынку. — Я ее не пущу к вам; не пущу, если она сама захочет идти к вам… Мало того, что вы сами мучили жену, так вы позволяли своей матери мучить ее… Вы от чужих прячете эту бабу; она за кулисами, когда у вас гости; вам стыдно показать это неотесанное чучело посторонним людям, но не стыдно заставлять жену жить изо дня в день с этою грубою тварью…

— Послушайте, — начал задыхающимся, но сдержанным голосом Обносков. — Я извиняю ваши дерзости только потому, что вы стары и не помните, что говорите… Вы раздражены… Я понимаю ваше положение. Вы слепо любите свою дочь, вы не можете видеть ее слез… Она, вероятно, рассердилась на меня и на мою мать за какую-нибудь мелочь, пришла к вам жаловаться, расплакалась и расстроила вас окончательно… Вам надо успокоиться…