Гнилые болота

— Ты что-то встревоженъ сегодня, Александръ, — говорилъ мнѣ за вечернимъ чаемъ отецъ, привыкшій къ моей веселости и говорливости.

Я объяснилъ ему планы моихъ друзей.

— Не худо бы и тебѣ поѣхать въ Москву. Я перейду за службу въ московскій дворецъ, и заживемъ мы потихоньку. Надоѣло мнѣ жить здѣсь, да на всякія гадости смотрѣть

— Я тоже хотѣла бы вырваться изъ Петербурга, — промолвила матушка…

Ее томили семейные дрязги.

— Но ты слышалъ, они думаютъ только черезъ годъ поступить въ университетъ.

— Ну, такъ что же? И ты годъ подожди. Мнѣ хотѣлось бы, чтобы ты не разлучался съ этими людьми. Мнѣ они нравятся, ты въ нихъ души не слышишь, безъ нихъ тебѣ ученье не въ ученье будетъ. Новыхъ друзей заводить трудно: натолкнешься прежде на девять подлецовъ и только въ десятомъ найдешь порядочнаго человѣка. Я самъ, братъ, испыталъ, каково жить безъ друзей. Дома у тебя товарища нѣтъ, о дѣлѣ поговорить не съ кѣмъ. Я съ матерью неучи; я старая рабочая кляча, а она только любить умѣетъ, родня же… Отецъ махнулъ рукою:- дальше въ лѣсъ — больше дровъ.

— Все такъ, отецъ, а какъ годъ-то безъ дѣла прожить! Ты довольно поработалъ, тебѣ отдыхъ нуженъ; значитъ, чѣмъ скорѣе я кончу ученье, тѣмъ лучше.

— Отдыхъ нуженъ? Развѣ я жаловался тебѣ на усталость? Развѣ мы съ матерью сбываемъ тебя съ рукъ? Грѣхъ тебѣ это думать, Александръ, — съ видимымъ волненіемъ и горечью проговорилъ отецъ и замолчалъ на минуту, чтобы успокоиться. — Полно, Саша! Не служи, сколько хочешь времени, только дѣло дѣлай; довольно васъ, неучей, изъ-за куска хлѣба пляшущихъ подъ чужія дудки! Въ этомъ смысла нѣтъ! Учись. У меня найдется для тебя хлѣбъ. Мы съ матерью сжились съ чернорабочимъ трудомъ, отдыхать будемъ въ могилѣ. Наша жизнь вся для тебя. Чѣмъ лучше, чѣмъ полнѣе разовьешься ты, тѣмъ спокойнѣе ляжемъ мы въ могилу… Теперь же мы поработаемъ. Взгляни, развѣ я старъ, дряхлъ?

Отецъ поднялъ свою большую, умную голову: передо мною, въ самомъ дѣлѣ, былъ не дряхлѣющій старикашка, но скованная изъ желѣза, давно знакомая и все неизмѣнно могучая личность отца. Какъ горячо любилъ я его, особенно въ эти минуты гордаго сознанія своихъ выносливыхъ силъ! И теперь я любовался его наружностью, сжалъ его широкую руку и принялъ спокойный видъ.

Все, что высказалъ мнѣ отецъ, было мнѣ извѣстно и прежде, и все же я не могъ примириться съ мыслью прожить, лежа на боку, цѣлый годъ. Пришлось и мнѣ обратиться за совѣтомъ къ Носовичу. Пошелъ я къ нему. Разсказалъ наши планы и мое критическое положеніе. Сказалъ, что Розенкампфъ и Калининъ совѣтуютъ перебиваться въ продолженіе года уроками, что я не признаю этого возможнымъ.

— О, олухи царя небеснаго! А если уроки явятся черезъ четыре мѣсяца? а какъ они не явятся вовсе? — восклицалъ онъ. — Голубчики думаютъ, что стоитъ имъ выставить на улицу свои смазливыя мордочки, и весь народъ такъ и кинется къ нимъ: «учите, благодѣтели, нашихъ ребятъ, выгружайте наши кошели!» Держи карманъ шире, чтобъ не просыпалось! Юношей-учителей много, какъ нерѣзаныхъ собакъ. Лучше, Рудый, я подумаю доставить вамъ средства понадежнѣе. Потерпите маленько, авось не умрете.

Потерпѣлъ, не умеръ.

Въ концѣ мѣсяца Носовичъ призвалъ меня къ себѣ и далъ прочесть письмо одного изъ московскихъ журналистовъ: «Вашего воспитанника, — писалъ тотъ, — я приму съ распростертыми объятіями. Работы всѣхъ родовъ у меня много и на его долю найдется. Вы пишете, что ему для безбѣднаго существованія нужно зашибать отъ 30 до 35 рублей въ мѣсяцъ, не утомляя себя. Это совершенно возможно. Жду его съ нетерпѣніемъ и очень буду радъ, если онъ въ полномъ смыслѣ вашъ ученикъ».

— Вотъ вамъ, батюшка, вѣрный хлѣбъ, по крайней мѣрѣ, на первую пору. Этотъ человѣкъ не надувало, за это я вамъ ручаюсь. Вы не сомнѣвайтесь!

Я воскресъ и горячо поблагодарилъ Носовича.

— Ну, а теперь, — сказалъ онъ шутливо:- нужно помылить головы нашимъ чурбанамъ. Они все еще мечтаютъ.

Головомойка вышла уморительная. Носовичъ предложилъ моимъ друзьямъ написать и отдать въ печать сочиненіе на тему: жареные бекасы, летящіе въ ротъ молодыхъ людей пріятной наружности. Вообще много шутовства и балагурства было въ поступкахъ и рѣчахъ любимаго учителя; повидимому, онъ очень легко смотрѣлъ на дѣло жизни и считалъ его пустою и глупою шуткой; но въ сущности, я рѣдко встрѣчалъ людей, такъ же трезво и строго глядѣвшихъ на это дѣло, какъ онъ. Имѣя здравый смыслъ, было невозможно не любить и не уважать его.

Такъ рѣшились мы устроить свою будущность, но у насъ было еще одно близкое дѣло, о которомъ мы не забыли позаботиться. Намъ хотѣлось упрочить наше учрежденіе занятій въ младшихъ классахъ. Для этой цѣли съ начала полугодія мы сблизились съ второклассниками, узнали, которые хотятъ быть нашими преемниками. Нашлось шестеро желающихъ. Мы знали ихъ за хорошихъ учениковъ, подобно намъ развитыхъ Носовичемъ, и потому съ мая мѣсяца, кромѣ насъ десятерыхъ, съ маленькими школьниками занималось еще шестеро взрослыхъ воспитанниковъ, чтобы пріучиться къ новому для нихъ дѣлу и показать учителямъ-противникамъ свою способность исполнять хорошо двѣ обязанности. Гро, Саломірскіе и Рейтманы пришли въ ярость; они уже радовались, что предпріятіе окончится съ нашимъ выходомъ изъ школы, теперь эта надежда разрушилась въ прахъ.

— Вы, кажется, считаете себя начальниками-распорядителями школы, — сказалъ намъ Рейтманъ, узнавъ о нашемъ поступкѣ. — Вы распоряжаетесь своими товарищами, какъ подчиненными, назначаете, что они должны дѣлать.

— Мы ими не распоряжаемся, господинъ Рейтманъ, — отвѣчалъ я за своихъ друзей. — Они сами согласились продолжалъ дѣло, задуманное директоромъ, и онъ уже благодарилъ ихъ.

Рейтманъ пристально посмотрѣлъ на меня и потомъ на моихъ друзей; видно было, что въ его головѣ промелькнула мысль: негодяи, прячутся за директора!

Мы дѣйствительно прятались за директора, и ужъ эта необходимость прятаться тревожила насъ. «Дѣло непрочно, — думалось намъ, — директоръ слабъ и уступитъ школьному совѣту послѣ нашего удаленія изъ школы». Мы всѣми силами старались приготовить новыхъ товарищей къ борьбѣ въ томъ духѣ, въ какомъ мы вели ее сами. Совѣтовали имъ вести себя безукоризненно, отличаться въ ученьѣ, не ссориться съ учителями, приписывать дѣло выдумкѣ директора, даже льстить ему и, такимъ образомъ, доказывать, что оно хорошо, а не худо. Малѣйшій дурной поступокъ могъ испортить все, требовалось строго наблюдать за собою. Иначе дѣйствовать въ этомъ омутѣ было невозможно.

— Плохо, если всегда придется такъ хитрить, — говорилъ Розенкампфъ.

— Чего же тутъ плохо? еще веселѣе будетъ; сами будемъ честны, честное дѣло будемъ дѣлать и не оставимъ ни одного уголка, къ которому могли бы придраться подлецы, заставимъ ихъ безъ ссоры плясать подъ нашу дудку, — замѣтилъ Калининъ. — Ты, Рудушка, будешь особенно ловокъ, а вотъ Воротницынъ, такъ тотъ будетъ больно плохъ въ этомъ дѣлѣ.

— Мнѣ не нужно будетъ вести эту борьбу, съ наукой хитрить нечего, — отвѣчалъ Воротницынъ.

— Виноватъ! я и забылъ, что ты на книгѣ женишься, нарожаешь книжонокъ, книги ихъ окрестятъ, книги вырастятъ, книги и похоронятъ.

Мы разсмѣялись при этой выходкѣ. Воротницынъ, задумчиво улыбаясь, покачалъ головою.

— Можетъ-быть, ты и правъ, — какъ-то невесело процѣдилъ онъ сквозь зубы…

Однажды Носовичъ пригласилъ насъ къ себѣ. Мы собрались у него вечеромъ.

— Намъ нужно, господа, о дѣлѣ поговорить. Не худо бы подумать о будущности нашихъ занятій, — сказалъ хозяинъ.

— Мы уже позаботились объ этомъ. Говорили второклассникамъ, и шестеро изъ нихъ начали заниматься съ дѣтьми.

— Знаю, знаю! Вы, молодежь, все на фу-фу дѣлаете. Ваше дѣло начато посреди болота, поганыя лягушки, тотчасъ же по вашемъ удаленіи изъ школы, затащутъ въ свое болото второклассниковъ. Сочувствующихъ дѣлу только одна треть учителей, а двѣ трети состоятъ изъ лягушекъ… Теперь я могу вамъ это говорить: вы кончаете обязательныя сношенія съ этими личностями; становитесь на одну доску съ ними и можете судить о нихъ. Церемониться нечего!