Милые бездельники

— Охъ, ничего не сказалъ, — проговорила прерывающимся голосомъ больная. — «Ѣдите плохо, говоритъ, помѣщеніе дурно». Прописалъ что-то. «Вы, говоритъ, чуть не умерли отъ голода». «Да изъ чего, говорю, я роскошничать-то стану, здѣсь за все и про все плати, а денегъ-то гдѣ взять…» «Вы, говоритъ, не родня Дерюгину-Смирницкому, директору департамента?.:» Это какъ рецептъ-то стать писать да фамилью спросилъ. «Нѣтъ, говорю…» Солгала… охъ, на старости лѣтъ солгала… для тебя, дорогой мой… «Странно, говоритъ, я думалъ, что другихъ Дерюгиныхъ-Смирницкихъ нѣтъ. А то, говоритъ, я поѣхалъ бы къ нему попросить помочь вамъ!..» Охъ, не надо, говорю, не надоі..

Петръ Васильевичъ кусалъ губы. Ему было неловко, что старуха лжетъ изъ-за него. Онъ даже внутренно упрекалъ себя за то, что онъ давалъ ей только двадцать рублей въ мѣсяцъ. На эти деньги трудно вообще прожить, а ей это было еще труднѣе, такъ какъ она не умѣла разсчитывать, экономничать.

— Васъ надо въ больницу помѣстить, — довольно ласково сказалъ онъ. — Я найму комнату тамъ.

— Охъ, хорошо… Только обносилась я вся… въ чемъ поѣду-то… бѣлье узлами связано… Мнѣ-то ничего, да тамъ-то увидятъ… узнаютъ вѣдь, кто я… Охъ, ужъ лучше бы бросить меня околѣвать… а то только тебя въ изъянъ ввожу…

— Надо сдѣлать все, поторопиться надо, — замѣтилъ племянникъ, прерывая больную.

— Вотъ тоже чепчичекъ бы какой ни на есть… да носовые платчишки… а то въ тряпки сморкаюсь… изъ старыхъ сорочекъ нарвала.

Петръ Васильевичъ потерялъ голову; цѣлый день онъ разъѣзжалъ за покупками, нанялъ номеръ въ больницѣ для платящихъ, нанялъ карету и свезъ больную въ нанятое помѣщеніе. Дня два онъ былъ спокоенъ и даже благодушествовалъ, сдѣлавъ доброе дѣло, но на третій день явился сторожъ съ письмомъ отъ сестры милосердія, гдѣ его превосходительство просили прислать чаю, такъ какъ въ больницѣ для платящихъ чаю не полагается. Петръ Васильевичъ купилъ чаю и поѣхалъ къ теткѣ.

— Охъ, родной, прости, что побезпокоила! Два дня все поджидала… Не хотѣлось просить сестру милосердія писать къ тебѣ… не хочу, чтобы знали, что твоя тетка безграмотная… мнѣ-то самой что… а вотъ тебя не хочу конфузить… И то сказала, что рука дрожитъ, такъ потому не могу писать… Ну, спасибо, что привезъ чайку старушонкѣ… Теперь, кажется, ничего больше не надо…

Съ полчаса Петръ Васильевичъ просидѣлъ у тетки. При выходѣ изъ ея номера онъ былъ остановленъ сестрой милосердія.

— Пожалуйста, навѣщайте нашу больную, а то она такъ скучаетъ. Мы ужъ ей и книги предлагали, но она плохо видитъ, хотя и хотѣлось бы ей почитать… ей очки бы нужно…

— Да, да, я куплю, — въ смущеніи пробормоталъ Петръ Васильевичъ, поспѣшно раскланиваясь съ сестрой милосердія.

На слѣдующій день онъ не поѣхалъ къ теткѣ. Но уже вечеромъ его начали мучить вопросы:

— Не надо ли ей еще чего-нибудь? Не станетъ ли она опятъ просить за нее писать письмо? Не станутъ ли говорить въ больницѣ, что онъ бросилъ и забылъ свою родственницу? Главный докторъ служитъ съ нимъ въ одномъ вѣдомствѣ и можетъ чортъ знаетъ что выдумать про него. Скверно тоже, если поразспросятъ ее; онъ вездѣ говорятъ о своей «фамиліи», о своемъ «родѣ», а тутъ вдругъ…

Онъ провелъ очень тревожно ночь и на слѣдующій день уже около полудня былъ у тетки.

— Ахъ, дорогой мой, не забылъ старуху, — говорила больная. — Я такъ и знала, что пріѣдешь. Я такъ и Аннѣ Павловнѣ Трощинской вчера говорю: «Знаю, что не оставить такъ тетку, что навѣдается».

— Гдѣ вы видѣли Анну Павловну? — удивился Петръ Васильевичъ, услышавъ имя и фамилію одной знакомой аристократки-благотворительницы.

— Тутъ съ сосѣдкой я познакомилась, — отвѣтила больная: — а къ ней и пріѣхала самая эта Трощинская. Ну, спросила о фамильи, о тебѣ заговорила… «Родня, говорю, и благодѣтель… Нашу, говорю, хлѣбъ-соль помнитъ… Еще молодымъ человѣкомъ гостилъ у насъ… Молочкомъ отпаивался… Важный, говорю, теперь человѣкъ… Государствомъ ворочаетъ». «Знаю, знаю, говоритъ. Это ему честь дѣлаетъ, что старушку-родствснницу бережетъ…»

— Не надо ли вамъ чего? — спросилъ Петръ Васильевичъ, перебивая больную.

Въ его головѣ мелькала мысль о томъ, не жаловалась ли на что-нибудь, не просила ли чего-нибудь старуха.

— Охъ, ничего мнѣ не надо! Долго ли мнѣ и жить-то, — вздохнула больная. — Вотъ только дни-то теперь такіе, великій постъ, поученье мнѣ какое-то принесла сестра милосердія. «Почитайте, говоритъ. Это крупно напечатано и съ слабыми глазами можно разобрать». Ну, а что я разберу, когда я грамоты не знаю. Не прочтешь, спрашивать будутъ, сочтутъ за басурманку. Признаться-то, что читать не умѣю, — тебя, голубчика, оконфузить не хочется… Люди-то злы, скажутъ: «Вонъ у него какая тетка, изъ простыхъ, вѣрно, грамоты не знаетъ. Видно, семья-то ихъ вся изъ грязи вылѣзла». Охъ, злы люди, злы… А почитать некому… Вонъ и книжка-то не длинная, такъ, поученье пастырское…

Петръ Васильевичъ взялъ брошюру, повертѣлъ ее въ рукахъ, пробормоталъ что-то о томъ, что «это, вѣроятно, пустяки какіе-нибудь», что «и сюда ханжи втерлись», и не то нерѣшительно, не то небрежно проговорилъ:

— Я, пожалуй, прочту вамъ.

Ему было и досадно, и неловко взяться за роль чтеца священныхъ кннгь.

— Прочти, прочти, дорогой мой! — сказала тетка и приподнялась на локтѣ.

Началось чтеніе поученія. Больная вздыхала и крестилась. Сцена дѣлалась все болѣе и болѣе комичною.

— Вотъ такъ-то твой покойникъ дядя мнѣ читалъ, — бормотала тетка среди чтенія. — И хорошо ты читаешь, съ плавностью!.. Только мы другія книги читали. Этой не читали. То было про Кузьму Рощина, про Юрія Милославскаго, про Давида Коперфильда, тоже про Ревекку Шарпъ. Я тутъ съ сосѣдкой про эти книги говорила; она тоже читала…

Наконецъ, Петръ Васильевичъ кончилъ чтеніе и поспѣшилъ уѣхать. Онъ былъ взволнованъ, раздраженъ и самъ смѣялся надъ собою…

— Нѣтъ, это чортъ знаетъ, что со мной дѣлается, — бормоталъ онъ дорогою, сдвигая брови. — Въ чтецы еще къ ней приходятся опредѣлиться. И еще она же одобряетъ. Съ плавностью читаешь! Этого недоставало!.. Но что же дѣлать-то, дѣлать-то что?… Бросить ее, оборвать ей крылья то… А что говорить-то она станетъ?.. Языкъ-то у нея безъ костей… Это чортъ знаетъ что такое!..

— Ахъ, а я въ васъ новыя достоинства открыла, — говорила ему черезъ день Анна Павловна Трощинская, встрѣтивъ его въ одномъ домѣ. — Вы не только милый салонный говорунъ, но и добрый родственникъ. Я познакомилась съ нашей тетей. Милая старушка… Слышала, какъ вы у нея почти росли въ домѣ, гащивали въ деревнѣ у доброй старосвѣтской помѣщицы. Это мило, что вы заботитесь о старикахъ. Впрочемъ, она и стоить того, такая ласковая и тихая… обожаетъ васъ…

Въ другомъ салонѣ главный докторъ больницы для платящихъ говорилъ Петру Васильевичу:

— Я очень радъ, что могъ помочь вашей тетушкѣ. Она теперь быстро станетъ поправляться. Но я совѣтую вамъ свезти ее на дачу куда-нибудь въ Петергофъ или Ораніенбаумъ. Если она останется здѣсь, то болѣзнь можетъ повториться. Меня, признаюсь, даже удивилъ этотъ упадокъ силъ. Всѣ симптомы долгаго голоданія и…

— Да, да, — поспѣшно перебилъ доктора Дерюгинъ-Смирницкій:- все наши милые посты и богомолья… Но я теперь прекращу эти бдѣнія и постныя масла.

— Да, это надо непремѣнно прекратить, — говорилъ докторъ.

Люди, совсѣмъ не знавшіе Аглаи Ивановны, но желавшіе подслужиться къ чиновному лицу, имѣвшему большія связи, считали теперь долгомъ спрашивать у Петра Васильевича:

— Мы слышали, что у васъ опасно больна ваша тетушка. Ну, что ея здоровье теперь?

И Петръ Васильевичъ чувствовалъ, что онъ уже не можетъ теперь отвертѣться отъ старухи-родственницы, что волей-неволей ему приходится няньчиться съ нею. Правда, Петръ Васильевичъ, взявъ ее изъ больницы на время въ свой домъ, пытался освободиться отъ нея, говоря, что ему не удобно держать ее у себя, но она сейчасъ же покорно соглашалась съ нимъ и замѣчала:

— Ужъ гдѣ же тебѣ, дорогой мой, возиться со мною, старушонкой! Ну, найми мнѣ уголокъ, а прокормиться кое-какъ теперь прокормлюсь. Вотъ и Анна Павловна Трощинская, и генеральша Мусатова приглашаютъ все къ себѣ. Я, старушонка, тамъ да здѣсь погощу и буду сыта… обносочки тоже какіе-нибудь подарятъ.