Милые бездельники

— Мнѣ такъ досадно, что я этого не сказала вамъ раньше, — продолжала она черезъ минуту. — Можетъ-быть, это васъ стѣснитъ.

— Отчего же? — спросилъ я.

— Да видите ли, въ эти дни намъ эта комната необходима, — сказала она. — У насъ курительной комнаты нѣтъ, ну, тоже и для игорныхъ столовъ… Мнѣ, право, такъ совѣстно, что я васъ хочу просить на эти вечера… только два раза въ мѣсяцъ… позволить намъ занимать вашу комнату… Но я надѣюсь, что вы примете наше приглашеніе и будете, въ числѣ гостей…

Я былъ смущенъ этой неожиданностью и благодарилъ за приглашеніе.

— Такъ вы будете нашимъ гостемъ? — спросила она.

— Сочту долгомъ, — отвѣтилъ я.

— Ну да, я очень рада, — сказала она. — Въ такомъ случаѣ вамъ будетъ все равно, если гости наши будутъ и у васъ… У насъ, я вамъ должна сказать, бываетъ избранное общество… Бываетъ гвардейскій капитанъ, баронъ фонъ-Ладенсбургъ, онъ племянникъ жены сенатора Плугова; одного родственника Штиглица увидите; потомъ, можетъ-быть, завтра пріѣдетъ одинъ изъ друзей Сѣрова… Вообще, мы придерживаемся правила имѣть немногихъ, но избранныхъ знакомыхъ… Въ Петербургѣ нужно быть осмотрительными въ выборѣ знакомыхъ… Впрочемъ, я заговорилась, а еще надо похлопотать по хозяйству…

Мы простились. Минутъ черезъ десять ко мнѣ влетѣла снова хозяйка въ сопровожденіи Аннушки, тащившей ломберный столъ.

— Вотъ сюда поставь, сюда! — говорила хозяйка ей и тотчасъ же обратилась ко мнѣ:- надо, знаете, все пораньше разставить, приготовить, а то завтра и такъ хлопотъ будетъ по горло!

Прошло еще нѣсколько минутъ, и ко мнѣ принесли еще ломберный столъ, но зато отъ меня потащили этажерку съ моими книгами.

— Это мы поставимъ въ темную комнату, на завтра, а то она мѣшать будетъ, — говорила мнѣ хозяйка. — Ахъ, только ты, Аннушка, одна не стащишь! Дай я помогу!

Она стала помогать, но дѣло не спорилось. Пришлось снять книги и перенести ихъ потомъ въ темную комнату. Волей-неволей пришлось помогать и мнѣ. Когда я вошелъ съ грудой книгъ въ темную комнату, я едва не полетѣлъ. Эта комната вся была загромождена старыми столиками, какими-то картонками, желѣзными кроватями, посудными шкапами и разнымъ хламомъ.

— Мы это, знаете, все убираемъ, — пояснила хозяйка:- чтобы просторнѣе было въ комнатахъ. Въ хозяйствѣ, въ будничной жизни, конечно, все это нужно, а когда гости — это стѣсняетъ. Вы у насъ не были еще въ комнатахъ?

— Нѣтъ.

— Ахъ, какой же вы бирюкъ и отшельникъ! Пойдемте, я васъ познакомлю съ моими барышнями.

Мы пошли, и я былъ представленъ двумъ барышнямъ Оленинымъ, черноволосой Машѣ и бѣлокурой Катѣ. Обѣ были прехорошенькія и совсѣмъ юныя.

— Вотъ нашъ залъ, а здѣсь спальня моихъ барышень, — поясняла мнѣ хозяйка. — Теперь въ этой комнатѣ будегь гостиная, такъ какъ кровати мы вынесли на завтра. А тамъ моя съ мужемъ спальня и для Ѳеди нашего кушетка. Ему еще двѣнадцать лѣтъ тринадцатый, такъ онъ съ нами спитъ. А вотъ тутъ столовая у насъ. Посудный шкапъ вынесли, а то тѣсно. Диванъ тоже тутъ стоялъ для бабушки, ну, и его убрали, потому что бабушка гоститъ теперь у нашей родственницы.

— А вы танцуете? — вдругъ спросила меня одна изъ барышень.

— Нѣтъ.

— Ахъ, вы, вѣроятно, нигилистъ! — заключила другая барышня, сдѣлавъ презрительную гримасу. — Вотъ какъ у Тургенева нынче въ романѣ описано про Базарова.

— Катя! — укоризненно замѣтила мать.

— Что-жъ, мнѣ Воронинъ говорилъ, что всѣ писатели нигилисты, потому что въ писатели только тѣ и идутъ, которые ничего не признаютъ, — пояснила задорнымъ тономъ дѣвушка.

— To-есть, чего же они не признаютъ? — спросилъ я.

— Да такъ, ни по военной, ни по статской служить не хотятъ и никакихъ чиновъ не имѣютъ! — отвѣтила она. — Впрочемъ, для танцевъ и ловкость нужна, — продолжала она, бросая уничтожающій взглядъ на меня:- а у кого ея нѣтъ, тому лучше и не танцовать.

— Да, это и во всякомъ дѣлѣ такъ, — отвѣтилъ я, умышленно впадая въ задорный тонъ барышни, — Поешь, какъ козелъ, — не пой; играешь на фортепіано, какъ на балалайкѣ,- не играй! А то пугаломъ будешь!

Барышня какъ-то недоумѣло посмотрѣла на меня, быстро отвернулась и замолчала.

Вплоть до ночи я не оставался ни минуты покойнымъ. Хозяйка донимала меня своими появленіями въ моей комнатѣ, своими просьбами пособить ей что-нибудь переставить, своими разсказами, о томъ, кто будетъ у нихъ завтра въ гостяхъ. Аттестаціи гостей были самыя странныя. Про одного, напримѣръ, я узналъ, что онъ постоянно абонированъ въ итальянской оперѣ и, повидимому, онъ отличался именно только этою особенностью, которая давала ему право быть причисленнымъ «къ избранному обществу» Олениныхъ. Часовъ въ десять въ залѣ послышалось передвиженіе стульевъ. Я удивился этой неожиданной вознѣ, такъ какъ по вечерамъ у насъ царствовала тишина. Я позвалъ Аннушку.

— Я здѣсь, — откликнулась она изъ залы. — Барышнямъ постели стелю.

Я вошелъ въ залъ: Аннушка составляла стулья и устраивала изъ нихъ постели.

— Это у насъ ужъ всегда такъ наканунѣ гостей, — пояснила она:- кровати-то ихъ вынесли изъ той комнаты, мебель тамъ по-модному разставили, ну, и стели, значить, въ залѣ…

Въ три часа ночи меня разбудилъ шумъ: это пріѣхали барышни и, напѣвая, смѣясь и болтая, ходили по залѣ, раздѣвались, роняли вещи на полъ, сообщали громко одна другой свои тайны, словно забывъ о моемъ существованіи.

— Тише, услышитъ! — вдругъ проговорила одна изъ сестеръ.

— А мнѣ-то что за дѣло! — отвѣтила другая. — Ты слышала, что онъ давеча сказалъ? Это ужъ онъ не на насъ ли мѣтилъ? Ужъ если я что замѣчу, такъ я его такъ отбалую, что со стыда сгоритъ!

— А онъ тебя пропечатаеть!

— Ахъ, скажите, пожалуйста, какія страсти! Кто ихъ читаетъ! Голь какая-нибудь, оттого и въ писаки пошелъ. Ужъ порядочный человѣкъ по грошамъ за свои писанья сбирать не станетъ, а служить пойдетъ. У нихъ что: ни чиновъ, ни орденовъ, ни званій, ни жалованья, ни наградъ нѣтъ. И мамаша глупо сдѣлала, что пустила! Офицеръ бы какой-нибудь нанялъ; все компанію бы водилъ. А этотъ что? Медвѣдь! У-у-у! Вотъ, вотъ ему!..

Мнѣ, вѣроятно, показывали языкъ, а можетъ-быть, и еще хуже того.

На слѣдующій день наша квартира была неузнаваема, неузнаваемы были и люди въ ней. Все и всѣ принарядились, прибрались, пообчистились. Кромѣ Аннушки, къ вечеру появился лакей въ вязаныхъ перчаткахъ, въ порыжѣвшемъ парикѣ, надвигавшемся постоянно на лобъ, въ потертомъ фракѣ и бѣломъ жилетѣ сомнительной бѣлизны. По физіономіи, по выправкѣ въ немъ не трудно было узнать отставного солдата; но неловкости движеній, по неумѣнью носить подносы легко было догадаться, что онъ случайно и недавно попалъ въ офиціанты и, можетъ-быть, былъ уже и читальщикомъ и факельщикомъ; по красному носу и дрожанію рукъ было замѣтно его пристрастіе къ вину. Въ свободныя минуты, стоя у дверей и ожидая, что его позовутъ, онъ утиралъ пальцами въ вязаныхъ перчаткахъ носъ, или почесывалъ сзади голову подъ парикомъ, оттопырившимся въ видѣ подстриженнаго птичьяго хвоста; салфетка, бывшая у него подъ мышкой, не разъ отирала катившійся съ его лица крупный потъ и также не разъ отирала ради чистоты подаваемыя тарелки. Онъ былъ и жалокъ, и смѣшонъ, и отвратителенъ въ одно и то же время, производя впечатлѣніе нечистоплотнаго и полуголоднаго бродяги. Онъ конфузилъ даже хозяйку, и она замѣтила ему:

— Ахъ, Иванъ, какой ты неловкій! — и тутъ же тихо объяснила гостямъ:- Это, знаете, нашъ старый слуга, изъ нашихъ бывшихъ крѣпостныхъ; жаль старика, потому и держимъ, хотя онъ уже и отвыкъ служить.

Въ дѣйствительности, разумѣется, онъ былъ такимъ же ихъ крѣпостнымъ, какъ и крѣпостнымъ китайскаго императора.

Ивану помогалъ Ѳедя, сынъ хозяевъ, остриженный довольно коротко гимназистъ, съ множествомъ вихровъ на головѣ, съ узенькимъ лбомъ и красными большими руками. Его гимназическій мундирчикъ былъ ему коротокъ и въ тальѣ, и въ рукавахъ, изъ которыхъ висѣли и болтались, какъ кисти, его красныя, длинныя и широкія пятерни. Мальчикъ, подгоняемый приказаніями и просьбами матери, отца, сестеръ и гостей, скакалъ изъ угла въ уголъ козлиною, угловатою походкой.