Страница 45 из 116
— Да вот, комиссар… Уступил просьбе ребят: уж очень им необходимо собственными руками. Видать, крепко насолил офицеришка.
— Не надо бы этого делать, командир! Это же дети…
— Нет, надо! Видели б вы, как они с нами обращались!. — Андрей выхватил у Лены пистолет и, боясь, что комиссар запретит, направил его в живот ещё более съёжившегося фашиста: — Это тебе за Лену! За Нэлю! 3а Свету!
— Третью пулю всадил промеж глаз, после чего тот перестал дёргаться.
— У них, похоже, веские причины для мести, — приняв пистолет, заметил командир явно не одобрявшему происшедшее комиссару. — Что там у вас? — кивнул в направлении дрезины, откуда донеслось несколько одиночных выстрелов.
— Приказал пристрелить раненых… А один оказался невредимым; уверяет, что немецкий коммунист.
— Говорит по-русски?
— Лепечет по-своему: Тельман, мол, гут, а Гитлер капут.
— Это, случайно, не Отто? — схватила Марта за руку Андрея. — Дядя комиссар, пожалуйста, не убивайте его! Мы его знаем, он не фашист. Он хороший, правда, Андрей?
— Если тот, то конешно. Товарищ командир, можно глянуть?
— Туда — нельзя! — завернул его комиссар. — Чем же он вам понравился?
— Этой вочью, когда мы стояли на каком-то полустанке, он дал нам напиться воды и ещё — три булки хлеба. И по разговору мы поняли, что он не как другие.
— Он говорил с вами по-русски?
— Нет… Но вот она хорошо говорит и понимает по-ихнему. У них в школе изучали немецкий.
Комиссар пообещал, что немца убивать не будут, и Петровичу приказано было собрать всех бывших заложников и увести в глубь леса.
Здесь, у небольшого ручья со вкусной водой, они впервые за несколько суток вволю напились, умылись, привели себя в порядок. Подошедшие вскоре несколько партизан принесли поужинать — хлеб, консервы, галеты. Подкрепившихся и повеселевших, их построили в колонну по одному и едва различимой тропой, а часто и без таковой, повели вниз по ручью. Переход был трудный, особенно для босоногих, но недолгий: через какие-нибудь час-полтора, когда ручей кончился, влившись в более широкую и шумную горную речку, добрались до небольшой деревянной избушки. Здесь и устроились на ночлег, постелив сена из кем-то заготовленной копны. В избушке, по всей видимости — охотничьей, нашёлся керосиновый фонарь, буржуйка, а поблизости — поленница сухих дров. События минувшего дня, ночной переход выбили из сил, порядком измотали детей, а мягкая постель — не то что на вагонном полу! — и распространившееся вскоре тепло от буржуйки были так приятны, что улёгшаяся покотом братва мигом погрузилась в глубокий сон.
Разбуженный скрипом двери — под утро, когда в окошко уже пробивался слабый свет — Андрей различил в вошедшем комиссара. Тот подсел к дежурившему здесь Петровичу (остальные трое, доставившие сюда продукты, коротали ночь во дворе) и спросил: — Ну, как они?
— Умаялись, бедняжки, спят мертвецким сном. Выйдем, пусть отсыпаются.
Поправляя куртку, которой с вечера прикрыл Марту, Андрей нечаянно разбудил и её.
— Ты уже не спишь? — потягиваясь, повернулась она к нему. — И я так славно выспалась! Как дома.
— Меня разбудил комиссар. Верней, скрип двери, когда он вошёл. Он, видать, эту ночь глаз не сомкнул: такой усталый…
— А зачем пришёл, не знаешь?
— Как бы не за тобой: знающих по-немецки мало, а пленных обычно допрашивают. Ты бы согласилась быть у партизан переводчицей?
— Домой хочу… Мама с дедушкой с горя места себе не находят. И за твою маму боюсь: как там она, при больном-то сердце?
— У меня тоже душа болит…. Но я бы охотно остался у партизан. Как ты думаешь, возьмут?
— Об этом я не думала. — В тоне, каким это было сказано, угадывался отрицательный ответ, и она, помолчав, добавила: — Помнишь, что сказал Александр Сергеевич: мы должны остаться в живых, чтоб продолжать начатое ими! И это касается тебя больше, чем меня.
Когда через полчаса комиссар с Петровичем вернулись в избушку, они нашли своих подопечных беседующими в полный голос. Правда, шум тут же утих.
— Как спалось? — поздоровавшись, спросил комиссар; услышав одобрительный гул, заметил: — Конечно, тесновато у вас тут, но зато тепло. Заболевших нет? Ну, и прекрасно! Сейчас Петрович сводит вас на речку и займемся приготовлением горячего завтрака.
— А шо будет на завтрак? — поинтересовался кто-то.
— К хлебу разогреем мясные консервы, к сладкому чаю — галеты. Если, конечно, они вам не надоели.
— Такие, как вчера? Не надоели! Вкусные, хочь и фрицевские, — послышались голоса. — А потом куда — останемся у партизан?
— Какое-то время побудете у нас — пока уляжется суматоха у немцев после вчерашнего. Кой-кого из вас надо обуть и приодеть — ночи, особенно в горах, холодноваты. А потом отправим вас по домам. Небольшими группками, чтобы не вызвать интереса у оккупантов. Об этом ещё будет разговор, а сейчас — подъём и все в распоряжение Петровича.
Предположение Андрея подтвердилось: комиссар предложил Марте пройти с ним «в расположение», чтобы с её помощью допросить пленного. Она согласилась, но при условии, что рядом будет и Андрей, который ей «как брат».
Путь туда оказался неблизким: добрых два часа плутали они по лесистым склонам, то карабкаясь вверх, то скользя на довольно крутых спусках. Комиссар ориентировался по едва заметным затёскам на деревьях, с помощью других, только ему понятных примет. Ребята старались не отставать и порядком притомились. Андрей помышлял уже попросить сделать привал, так как напарница стала прихрамывать, но опередил комиссар: — Отдохнём, ребятки, а то, вижу, устали с непривычки. Скоро уже будем на месте.
— Марта недавно была ногу подвернула, — как бы извиняясь за задержку, сказал Андрей. — Поэтому мы за вами не стали поспевать…
— Она уже совсем не болела, да я поскользнулась на спуске и снова, видно, растянула связки, — пояснила она.
— Так ты, говоришь, в школе научилась говорить по-немецки? — посмотрел ей в глаза проводник, когда уселись на поваленное дерево.
— Это сказал я, — уточнил Андрей. — Но она умела говорить и до школы: её родители — советские немцы. Отец её тоже воюет против Гитлера.
— Так… Вижу, ты знаешь о ней всё…
— Потому как мы дружим уже давно.
— А как попали в заложники и каким образом познакомились с этим вашим Отто? — поинтересовался комиссар.
И они поведали об уже известном читателю стечении обстоятельств.
Перед тем, как отправиться дальше, Андрей, в свою очередь, поинтересовался:
— Товарищ комиссар, вам, случайно, не знаком партизан по имени Александр Сергеевич? Он бывший лётчик, звание капитан, был ранен в руку, когда его самолёт подбили мессеры.
— Что-то вроде слыхал о таком. Ты с ним знаком?
— Мы видели, как он выпрыгнул из горящего самолёта с парашютом, но угодил в лиман. У меня там была лодка, и мы вот с нею нашли его и спасли.
— Приносили ему еду и ещё достали гражданскую одежду, — добавила Марта.
— А потом он ушёл искать партизан. Я и подумал, может, вы его случайно встречали.
— Может и встречал… Я наведу справки, — пообещал он.
— А что будет с Отто после допроса?
— Если пленный действительно коммунист, он может быть нам полезен. Плохо, что не знает ни слова по-русски… Видно, придется попридержать вас: надо хоть немного его подучить. Как бывший учитель он освоится быстро. Как, согласны потрудиться на пользу Родине? Вот и прекрасно! А теперь — пойдём, уже близко.
Через четверть часа услышали окрик:
— Стой, кто йдет! Пароль!
Окликнули сблизка, но как Андрей ни вглядывался, никого обнаружить не смог. Шагов через триста окликнули еще раз; но теперь, заметил, пароль назван был другой. «Предусмотрительные!» — подумал с одобрением. Спросил:
— Они вас разве в лицо не знают?
— Возможно, узнали, но такой у нас порядок, — пояснил комиссар. — Вот мы и дома.
Впрочем, никакого дома пока видно не было. С одной стороны высилась обрывистая скала, с другой — зияло глубокое ущелье, впереди видна узкая расщелина с нависающим каменным козырьком. Ни людей, ни даже признаков обжитости. Лишь когда коридор расширился, а на выходе показались деревья, комиссар свернул вбок, к едва заметной пещере. Здесь за грубо сколоченной дверью, в некоем подобии комнаты, освещенной керосиновой лампой, за столом сидел партизанский командир. Сложив лежавшую перед ним карту, помеченную цветным карандашом, он сунул ее в планшет, кивком ответил на приветствие ребят, протянул руку комиссару.