Страница 31 из 116
— Эт-то ещё почему? — возразил Борис.
— Насколько я знаю, жупел — это что-то такое, чего следует бояться. Ну, вроде страшилы или пугала.
— Эт точно? Тогда оно и к Лёхе не подходит: мы его нисколько не боимся.
— Кому как, а мне обратно жарко, — перевёл Миша разговор на другую тему. — Айда, ещё поныряем с вербы! И чтой-то слив хотца.
— Ты не желаешь сигануть разок-другой с вербы? — предложил Андрей ученице. — С камерой. Безопасно и знаешь, как интересно!
— Не-ет… я боюсь!
— Тогда забери одёжу и дуй на наше место, а я поныряю. Но без камеры в воду не лезь!
— А ты недолго, ладно? Миша, ты почему рубашку не оставил? Давай, я её постираю.
— Рукав? Я сам застираю. А потом принесём в ней слив для тебя. На той стороне сад и есть годнецкий сорт: белые, аж золотистые, и сладкие, как мёд. Ты таких ещё не пробовала!
— Спасибо, Миша! С удовольствием попробую. Идём, Тобик, сплаваем с тобой наперегонки, — сказала оставшемуся при ней верному другу.
Вскоре вернулся Андрей, и они долго ещё продолжали нырять, играть в догонялки, перекликаться под водой, отогреваться на солнышке и снова бултыхаться до посинения.
Возвращались домой, когда порядком утомлённое солнце готовилось утонуть в саду с медовыми сливами. Трое ребят, не заходя домой, отправились за малышнёй к Вере, а Андрей задержался «помочь отвести козу».
Она была привязана там же, где не так давно он заподозрил было в ней ведьму. При этом, как всегда, ухитрилась десятиметровую верёвку почти всю намотать на кол.
— А чё вы держите не корову, а козу, — хлопот меньше? — поинтересовался он, разматывая.
— Это ради меня: козье молоко не только вкусное и жирное, но ещё и лечебное. Особенно с майским мёдом. В детстве я была болезненной и хилой, а сейчас ты бы сказал обо мне такое?
— Конешно нет! Сичас ты выглядишь, как… бутончик расцветающей розы, — нашёл он нужное сравнение. — Козье молоко, наверно, ешё и красоты прибавляет.
— Спасибо за комплимент…
— Не комплимент, а точно: таких красивых, как ты, — поискать! — Марта зарделась счастливым румянцем, смутившись от такой оценки; присела перед Машкой на корточки и ласково поглаживала её морду.
— А ведь это она нас с тобой познакомила, помнишь?
— Ещё бы! Я ей за это благодарна, а ты?
— И я. По гроб жизни. — Они прошли под старую вербу, где не могли быть никому видны. Андрей приник к её плечу щекой. — Горячее. И покраснело. Завтра нельзя будет дотронуться. Хорошо, ежли не облезет кожа.
— Не облезет: я не первый раз принимаю солнечные ванны. Мы у Веры в ваше отсутствие загораем в одних трусах.
— Мне б не хотелось, чтоб и у тебя носик облез, как у нас с Мишкой. — Он нежно водил пальцем по её порядком уже загоревшим щекам, стоя напротив так близко, как это делают только влюблённые. Готовился её поцеловать, но она опередила, чмокнув в щеку. Тогда и он, обняв за талию, расцеловал в обе и даже коснулся губ. — Мы ж с тобой не чужие…
— Я сегодня такая счастливая! — призналась она. — И потому, что чудесно отдохнула, научилась плавать и что целый день рядом был ты.
— У меня тоже сёдни лучший день в жизни!
Столь содержательная беседа длилась бы, надо полагать, без конца, если б не дела. Она повела начавшую блеять козу, а он припустился за Васяткой.
Ванька разбудила скрипнувшая дверь. В комнате ещё не рассеялся утренний сумрак, а мать уже одета по рабочему.
— Мам, почему так рано? — удивился он.
— Далеко, сынок, идти. — Она присела рядом. — Аж под садбригаду. Надо успеть к восходу, за опоздание можно и плётки схлопотать.
— Пусть, гад, токо тронет! — погрозил сын. — На тебя и так уже жалко смотреть. Может, мне отработать какой раз?
— Боже упаси! — испугалась Агафья Никитична. — Мы радуемся, что хуть детей не трогает, а ты такое говоришь. Вы столько добрых дел переделали — женщины не нарадуются. Лучше уж помогайте по хозяйству. Сёдни что собираетесь делать?
— Нашу картошку выкопаем.
— Пора уже, сынок. Хватить ей в земле лежать, а то и куста не будет видно. Токо вы сразу и отсортировывайте: крупную отдельно, помельче — на семена, мелочь, если будет, тоже не оставляйте; зима будет трудная, всё подберет.
— Сделаем, мам, в лучшем виде, — заверил он.
Управившись с яслятами, ребята собрались у Ванька, и работа закипела. Уйдя в отрыв, хозяин освободил мешки и сам принялся за выборку.
— Вань, слышишь: Туман на кого-то злится, — заметил Андрей. — Вроде как на чужака.
— Кошка чья-нибудь… Он их терпеть не может.
— Да нет, это не кошка! Слышите?
Было похоже, что Туман с кем-то сцепился и эта схватка не в его пользу: он заскулил, после чего донёсся подозрительный хрип. В несколько прыжков Ванько очутился возле будки. Увидел: псина ростом с матёрого волка повалил Тумана и, вцепившись в горло, пытается задушить. В следующее мгновение шея волкодава глухо хрустнула, согнутая наизлом сильными ладонями. Но его челюсти, словно сведённые судорогой, продолжали душить жертву. Расцепить их удалось не без усилия. В гневе Ванько хотел разорвать пасть напрочь, однако в этот момент кто-то вскочил ему на спину и заверещал:
— Чичас же отпусты, хамло!
Отшвырнув ослабевшего и утратившего агрессивность волкодава, он стряхнул с себя и его хозяина — им оказался Лёха.
— Тебе что, делать больше нечего, что занялся стравливанием собак? — Гневно смотрел он на поднявшегося с колен и стряхивающего со штанов собачье дерьмо неожиданного гостя.
— Та мы не собак, мы ходэмо… — косноязыко начал объясняться тот, но вмешался полицай, с карандашом и блокнотом в руках появившийся из-за сарая:
— Проводим учёт скота и прочей живности.
— Это ещё зачем? — подоспел к месту схватки Андрей, но не был удостоен ответа.
— Как фамилие? — Полицай уселся на опрокинутое вверх дном деревянное корыто и приготовился писать.
— Моя? Доганяйло. А зачем вам?
— Та ни, це нэ вин тут живе, та ще и брэше про хвамылию. Мы у их уже булы, — уточнил Лёха. — А живэ тут Кулькына Гапка.
— Сам ты «гапка», — заметил Ванько. — Пишите: Кулькина Агафья Никитична.
— Отчество не нужно. Говори, какая худоба имеется.
— Корова да телок — вот и вся худоба.
— Брэше! Ще вивця та куры, — добавил Лёха.
— Скоко курей?
— Четверо. С петухом. Остальных учли в первый же день освободители.
— Но-но! Смотри мне!.. — недобро глянул на него полицай.
— А чё я такого сказал? Так оно и было. Да, запишите ещё три худобины: кошку и двух котят, — добавил, в свою очередь, и он.
— Цёго нам нэ трэба. Можешь из их сашлыкив нажарыть, — съехидничал помощник-консультант, помогая волкодаву встать на ноги; тот держался на них неуверенно, дёргал мордой, поскуливал. — Мабуть, вьязы звырнув? Нэхай, мы ёму прыпомнэм и це, — цедил сквозь зубы младший Гапон, оглаживая пса и косясь на Ванька.
— Худобу продавать, забивать и вобще расходовать с этого дня властями запрещено! — кончив писать, предупредил полицай и добавил: — За ослушание — расстрел!
Переписчики ушли. Лёха поддерживал волкодава за ошейник. Подошли остальные ребята.
— Дожили, ёк-карный бабай! Собственную худобу, даже кур, — не тронь, иначе расстрел, — сообщил им новость Андрей.
— Да пошли они вон, воще! Усех оставшихся пущу на жратву, а скажу, что хорёк утащил! — возмутился Миша. — А то сами уже давно мяса и во рту не держали, а эти асмадеи придут — и всё под метёлку… Так они и до картошки добирутся, и до всего остального.
— Эт точно, — согласился с ним Ванько. — Я видел, как он пялил глаза на мою. Всё надо будет надёжно прятать. Придется крепко поработать лопатой…
Туман пострадал несильно. Он поглядывал из будки и изредка покашливал. Вернулись к картошке.
— Эх, здря мы тогда не загнули салазки Гапону!.. — пожалел Миша. — Надо ж, какой мерзавец! Мало, что родитель фрицам зад лижет, так и он туда же.
Ему никто не ответил: каждый занят был своими мыслями.
— У полицая губа не дура, — сменил он тему. — Картоха у тебя в этом годе прям рекордная, воще. Такой я ещё не видел: десяток картошин — и ведро! Это что за сорт?