Страница 10 из 53
Веня вскакивает на крышку сундука, рывком снимает ключ с гвоздика и, сжав его так крепко, что тонкие, острые края врезаются в ладонь, прислушивается.
Ключ маленький, плоский, легкий; он послушно вертится в замочной щелке, но замок молчит: ни гу-гу! Надо, наверное, вдвинуть ключик поглубже…
Дзинь! Черная дужка щелкает, отскакивает, и замок беспомощно повисает на медной скобе. Скорее!
С трудом приподняв массивную крышку, Веня заглядывает внутрь сундука. В нос едко и щекотно ударяет нафталином. Нафталин блестит, как январский снег на сойках. Сундук набит зимней одеждой. Тут и отцовская шуба, и огромные охотничьи рукавицы на собачьем меху, и две пары половинчатых унтов[3], и унты лапчатые[4], и старинная бабушкина курмушка[5], и бурки, обитые желтой кожей. Все это перезимует в сундуке — все, кроме Вениной мерлушковой шапки-ушанки. Но ушанка сейчас не интересует Веню. Он торопливо ворочает, перекладывает вещи, добираясь до дна сундука, и чуть не стучит зубами от страха. Наконец рядом со старым широким солдатским ремнем он нащупывает что-то твердое и узкое.
Вот он, кинжал, в черном деревянном футляре, перехваченном медными кольцами. Положив футляр на пол, Веня наскоро прибирает в сундуке, со стуком опускает крышку.
Звякнул болт, с шумом растворились ставни углового окна, словно водопадной струей хлынул свет в комнату… Ох, что же делать?
доносится из сеней.
Не помня себя, Веня набрасывает замок — он закрывается без ключа — и, застелив крышку лоскутным ковриком, вешает одним движением ключ на гвоздик. И стоит посреди комнаты в майке и трусиках, прижимая черный футляр к груди, не зная, куда его спрятать. Деревяшка долбит на кухне, словно петух клювом. Веня подбегает к кровати, плашмя кидается на постель, едва успев сунуть кинжал под матрац. Одеяло остается на полу.
Уткнув нос в подушку, Веня одним глазом смотрит в сторону сундука. Все в порядке, только ключик, броском повешенный на шляпку гвоздика, покачивается, явно желая выдать Веню. Лишь бы дядя Яша не посмотрел в ту сторону, лишь бы не посмотрел! Веня зажмуривает глаза и начинает громко посапывать… Скрипнула дверь. Долб! Долб! Дядя Яша поднимает одеяло, включает радио. В коробке что-то шуршит, булькает, перекатывается…
Хриплый гудок открывает приисковое утро. Ох, как долго гудит! Наверно, Мария Максимовна нарочно попросила, чтобы подольше гудел.
— Вениамин! Осьмой час. Слышишь меня? Чужого не выспишь, а свое проспишь.
Веня шумно поворачивается на бок, будто просыпаясь. «Как же теперь из-под матраца его доставать?» — мучительно думает он.
— Ты понимаешь мой разговор, Вениамин? Вставай!
Веня вскакивает. И гудок, словно удовлетворенный Вениной покорностью, внезапно затихает. И сразу же из коробки: «Говорит Москва». Дядя Яша слушает, а Веня торопливо застилает постель. Это нелегкое дело: спит он теперь на постели родителей, постель огромная, а Веня маленький.
— Давай уж помогу, — говорит дядя Яша. — Что-то ты сегодня, Вениамин, кислый. После воскресника никак не отоспишься? Уж поистине: соня походя спит.
Он делает шаг к постели.
— Дядя Яша, дядя Яша, — испуганно кричит Веня, — не надо, я сам!
— Теперь вижу, что проснулся, — смеется старик. — Ну-ка, принимайся за вдох-выдох.
Из репродуктора доносятся быстрые слова: «Раз, два, три, четыре… вдох… наклон вперед… выдох… дышите свободней… переходим к пятому упражнению… начали…»
— Война, а зарядку Москва не отменяет, — ухмыляется дядя Яша. — Наверно, скоро будет наклон вперед — фашисту по мордасам, чтоб ему ни вдоха, ни выдоха.
Веня делает зарядку и крутится вокруг собственной оси: дядя Яша к кровати, и он лицом туда же, дядя Яша к сундуку, и Веня обращает в ту сторону испуганно моргающие глаза.
— Это уж, Вениамин, не зарядка, а карусель, — говорит дядя.
Он подливает в рукомойник ледяной воды из кадушки:
— Не споласкивайся горстью, мойся как следует… Сегодня в плотницкой допоздна буду. Печь-то не забудь истопить.
Сквозь полные пригоршни воды Веня отвечает: «Истоплю». Получается «буль-буль», будто это вода отвечает, а не Веня.
Старик, посмеиваясь, садится на покатую крышку сундука. На этом сундуке он и спит: «Солдатская привычка, косточки-то на мягком разомлевают».
Веня, стоя против зеркала, с трудом продирает расческой густые, в мелких жестких завитках волосы.
— Свитер надень: морозно сегодня, простынешь.
И дядя Яша тянется за ключиком, который снова неподвижен на своем гвоздике.
— Дядя Яша, дядя Яша! — Веня бросает расческу на подзеркальник. — Не надо, совсем еще тепло, не надо!
Яков Лукьянович смотрит на племянника из-под мохнатых бровей:
— Что с тобой сегодня? То спит, как сыч, даже одеяло ему не нужно, то будто паут[6] ужалил. Сейчас молока принесу… Буль-булю!
Едва старик выходит на кухню, Веня нашаривает под матрацем футляр и мгновенно засовывает его за голенище сапога, до самой щиколотки. Ну, все! Веня облегченно вздыхает.
На столе появляется запотелая полулитровая банка холодного, из подполья, козьего молока, берестяной туесок с матово-синей голубицей, небольшой кусок хлеба. Обычный завтрак.
Но неспокойная совесть мешает Вене завтракать и гонит его на улицу.
9
В пятом «Б» был урок арифметики.
С первой же минуты Анну Никитичну встревожило поведение Еремы. Он все время вертелся, заглядывая в парту, и отвлекал этим ребят. Анна Никитична вызвала его соседа, Володю Сухоребрия, решать задачу и тихо подошла к Ереме. Он старательно, с напряженным лицом решал и не повернул головы к учительнице. Наклонившись над его тетрадью, Анна Никитична бросила мимолетный: взгляд в сторону Пуртова и Отмахова. Мальчики не работали. Учительница подошла к ним — они разом уткнулись в тетради.
— Что же вы не решаете? — строго спросила учительница. — Ждете, пока Сухоребрий решит?
— Задача трудная, — ответил Отмахов.
Она повернулась и сделала шаг вдоль ряда и скорее почувствовала, чем осознала, что эти двое снова прекратили работу. Она резко повернулась и неожиданно очутилась возле парты.
Мальчики, нагнув головы, рассматривали лежащий на коленях у Вени черный футляр, перехваченный сверху и снизу металлическими кольцами.
Анна Никитична протянула руку и схватила футляр с такой быстротой, что даже ловкий Пуртов не успел очнуться.
— Это что еще? Так вы решаете задачу?
— Отдайте, Анна Никитична, отдайте, — захныкал Веня.
Учительница молча прошла к своему столику и только тут догадалась взглянуть на то, что держала в руках..
— Нож? — воскликнула она. — Зачем вы принесли и школу нож? С кем воевать задумали?
— Ни с кем мы не воюем… — Дима встал с места. — Вы кинжал отдайте, он не ваш!
— Вот как! Значит, это твой нож?
Дима не ответил. Оттопыренные уши его стали совсем малиновыми.
— Нож останется у меня.
При общем молчании учительница спрятала футляр в портфель.
На перемене ребята окружили обезоруженных мальчиков.
Веня склонил на парту свою кудрявую голову и плакал. Дима сидел мрачный и злой.
— Чего это вы вздумали… нож принести? — опросила Нина Карякина.
— И правильно, что отняли, — сказала Тамара.
— Вас не опрашивают! — отрезал Дима. — Маленькие еще!
Особенно донимала Веню и Диму Лиза Родионова. Лиза вообще была задиристой девчонкой: то шапку у кого-нибудь сорвет с головы, то по спине линейкой хлопнет, то сболтнет что-нибудь. Как же ей было не заинтересоваться, чей нож и зачем принесли его мальчишки в школу!
— Дима, — приставала Лиза, — скажи по секрету, для чего кинжал? Никто не узнает… — и ловко увертывалась от Диминого кулака.
3
Половинчатые унты — меховые унты без внутреннего кожаного чулка.
4
Лапчатые унты — сшитые из медвежьих лап.
5
Курмушка — женское полупальто.
6
Паут — овод.