Страница 89 из 105
— …запрещено, я знаю, — перебил я. — Но прошу вас сделать исключение. Ведь если бы я был адвокатом, а Франциска Янсен — моей подзащитной, такое было бы возможно?
— Но это совсем другое дело, господин комиссар! И вы сами знаете!
— Тут вы правы, — согласился я со вздохом, — конечно, другое дело. Уж лучше бы мне быть ее адвокатом, чем следователем. Можете мне поверить!
Она посмотрела на меня и вдруг улыбнулась. Так неожиданно в этом хмуром царстве.
— Ладно. Но вам придется подождать минут десять, — сказала она. — Второй этаж сейчас как раз на прогулке.
— Как это все-таки звучит — «прогулка»! — сказал я. — Это что у вас, официальный термин?
— Ну да, — она пожала плечами. — Прогулка. Конечно, мы не можем отвести их погулять в парк. Парк при тюрьме не предусмотрен сметой.
— Знаю, — сказал я невесело.
— После прогулки я приведу вам арестованную Янсен, — резюмировала она, вышла из камеры и закрыла меня снаружи.
Я по-настоящему испугался, когда ключ повернулся в замке. Но она тут же открыла дверь снова.
— Извините! Машинально получилось. Я задумалась!
— Ничего! — сказал я.
На столе стояла коричневая фаянсовая пепельница. Я закурил и принялся расхаживать по камере из угла в угол. От двери до окна я насчитал всего девять шагов. В окно ничего не было видно. Только кусочек неба. Когда я докурил, привели Франциску.
— Ах, вот это кто! — сказала она и осталась стоять у двери, заложив руки за спину. Надзирательница заперла нас снаружи.
— Здравствуй, Франциска! — сказал я осторожно. — Впрочем, я пришел сюда не просто поздороваться.
— А зачем? — спросила она.
— Я собирался… Хочешь сигарету?
— Да, с удовольствием! — она взяла сигарету, села на один из стульев, поблагодарила, когда я дал ей прикурить, и глубоко затянулась.
— Я собирался рассказать тебе, как идет следствие, — сказал я. — У тебя уже есть адвокат?
— Нет, — ответила она, — зачем? Ведь я ни в чем не виновата!
Она посмотрела на меня, затем ее взгляд скользнул по решетке на окне. Она была бледной. Бледной, похудевшей, усталой. У прелестного рта появилась незнакомая складка — нет, не горечи, скорее упрямства и презрения.
Мне очень хотелось ее обнять или хотя бы дотронуться до нее. Но стоило мне сесть напротив и попытаться прикоснуться к ее руке, лежащей на столе, как она тут же убрала ее в карман пальто, в котором пришла с «прогулки». Самое ужасное заключалось в том, что у нее были все основания не доверять мне. Мне следовало еще тогда, в лодке, дрейфующей по ночному Средиземному морю в сопровождении акулы, признаться ей во всем. Но я не сделал этого. Я был влюблен и боялся все испортить. А потом приехали эти злополучные Цироты, и какое-то время Франциска казалась мне подозрительной. Так что я был не вправе обижаться, что она убрала руку.
Несколько минут мы сидели молча и курили. Затем я собрался с духом и коротко рассказал ей суть дела, умолчав, правда, о любвеобильной натуре Цирота и его необычайной ^прозорливости, выразившейся в оформлении страховок.
Закончив, я попытался приободрить ее:
— Все идет хорошо, Франциска! Им придется тебя выпустить! Поверь мне! Улик, которыми они располагают, слишком мало для обвинения. Тем более, что пятна крови на костюме — уже не доказательство. Выше голову, Франциска! Еще один или два дня… Я доведу это дело до конца!
— Большое спасибо, — сказала она и попыталась улыбнуться, но это ей плохо удалось.
Она протянула мне свою мягкую, теплую и нежную ладошку и закусила губу, чтобы скрыть подступившие слезы.
— Большое спасибо, Лео! — повторила она и повернулась к двери.
Я нажал кнопку на столе. Надзирательница открыла дверь и увела Франциску. Я смотрел им вслед и пытался проглотить ком, стоявший в горле.
Из телефонной будки, душной и раскаленной, я уже в шестой раз позвонил Цироту, но мне так никто и не ответил.
Потом я набрал номер моего друга Кулле, адвоката, больше, впрочем, похожего на сельского ветеринара, светловолосого и розовощекого. В молодости мы вместе с ним играли в любительских спектаклях — «Фауст» и тому подобное. Он тогда был одержим мечтой стать актером. И сейчас его речи в суде — просто артистические шедевры. Присяжные заседатели женского пола с трудом сдерживают рыдания — особенно в тех местах, где Кулле трогательно повествует о суровом детстве и безрадостной юности обвиняемого. Говорят, что на процессе против двух несовершеннолетних воровок-гастролерок государственный прокурор, слушая речь Кулле, прикрыл глаза рукой и тихо всхлипнул. Впрочем, я не очень верю в эту легенду, хотя друга своего люблю и убежден в его замечательных способностях.
У Кулле была новая секретарша.
— Как мне доложить о вас? — спросила она, когда я осведомился, можно ли поговорить с господином адвокатом.
— Барон Хафершляйм, — сказал я.
— Простите, как?.. — переспросила она в замешательстве.
— Так и доложите, — повторил я серьезно. — Просто барон Хафершляйм. Ваш шеф знает меня. Мы с ним старинные друзья, дитя мое. Мы еще лошадей крали вместе.
— Ах, вот как… — бедняжка была в полном смятении, не зная, что и подумать.
— Минутку! — пролепетала она.
Явился Кулле.
— Кого я вижу! — заорал он. — Разумеется! Леопольд! Барон Хафер…
Он засмеялся.
— Надо будет посмотреть в кодексе, нет ли там статьи — за насмешки над секретаршами. Как поживаешь, злодей?
— Мне нужно с тобой поговорить, Кулле, — сказал я.
— Ага! Доигрался! — закричал он. — Она подает на алименты!
— Кто? — теперь был озадачен я.
— Тебе лучше знать! — он засмеялся. — Проходи! Поговорим сейчас. Без четверти двенадцать я должен быть в суде.
Я еще раз посмотрел на молоденькую секретаршу, совсем девчонку, и меня стала мучить совесть за мою глупую шутку.
— Ты хулиган! — сказал Кулле, когда мы вошли к нему в кабинет. — С тебя денежный штраф за моральный ущерб, а в случае преднамеренного повторения — тюремное заключение сроком не менее…
— Ладно, ладно! — прервал я. — Налей лучше!
— Употребление на службе алкогольных напитков недостойно добропорядочного гражданина! — назидательным тоном продекламировал он.
— С каких это пор ты стал добропорядочным гражданином? — осведомился я.
— Два дня назад, — ответил он, — когда моя жена обнаружила, что у меня растет живот.
— При каких обстоятельствах?
— Веди себя прилично!
— Так тебе и надо, добропорядочный гражданин! Придется сесть на фруктовую диету, а по утрам с шести часов делать зарядку. Кстати, могу дать адрес мастера по изготовлению корсетов для мужчин. Говорят, у него золотые руки.
— Да, очень тебя прошу! — развеселился Кулле, поднял бокал с виски и сказал:
— Итак, за утреннюю зарядку!
— За нее! — согласился я.
Мы выпили, закурили и тогда, наконец, я изложил ему суть дела Ладике — Янсен — Цирот. Умение слушать было вторым достоинством Кулле.
— И что я должен сделать? — спросил он, едва я закончил.
— Вызволить девочку из тюрьмы, — сказал я. — Надо потребовать судебной проверки — насколько обосновано содержание под стражей — и все дела! Ставлю пиво!
Он грыз карандаш и думал.
— Не так-то все просто, — сказал он. — Давай посмотрим на это дело глазами судьи. Ведь Ладике, или как там фамилия этого негодяя, бросил ее, когда она была беременной. Он вел себя с ней, как последняя сволочь. Это — раз. Потом она имела с ним разговор. Крупный. И при этом именно она последний раз видела его живым. Это — два. Третье: свидетельница их ссоры несколько дней спустя убита тем же способом. Нож в горло. В тот момент, как нарочно, твоя молодая особа вышла прогуляться. Алиби нет!
— Зато нет и главной улики — группы крови, — начал было я.
— Ну и что, — вздохнул Кулле. — Группа крови убитого и подозреваемой совпадает. Пусть. Но ведь это не исключает ее участия в деле! Не так ли?
Я молчал. Он был прав, если смотреть глазами судьи.
— Не знаю, Лео, — сказал Кулле, — конечно, я попытаюсь что-нибудь сделать, раз для тебя это так важно. История с оформлением страховки — не пустяк. Но будет ли этого достаточно?