Страница 101 из 105
Вечером, когда он шел домой по набережной — а дорога совсем не напоминала ему тот воскресный день, — он выбросил в реку свои наброски углем, уже перенесенные на холст. Вслед за ними в воду полетели пустые тюбики из-под краски, тряпье и склеившиеся кисти. Он бросил весь этот хлам и с моста Альберта долго глядел, как что-то плывет по течению, а что-то сразу идет ко дну, не оставляя следов. Так и скрылись все его былые печали, былые муки и переживания. Словно их и не было.
Он договорился с Эдной перенести отпуск на сентябрь. Теперь у него появилось время закончить автопортрет, над которым он работал, и тем самым завершить свою серию картин. Отпуск в Шотландии сулил быть приятным. Приятным — впервые за многие годы, потому что он знал: по возвращении его ждет кое-что в одном лондонском подвале. Утренняя работа в конторе была почти не в счет. Он каким-то образом ухитрялся изворачиваться и после обеда уже не возвращался за рабочий стол. Его обязанности на стороне, говорил он коллегам, растут день ото дня, и по всей видимости, придется просить летом несколько дней отпуска без содержания, чтобы справиться с ними.
— Даже если бы вы не предупредили нас, — прохладно ответил шеф, — мы бы сами предложили вам это.
Фентон только пожал плечами. Что ж, рано или поздно они должны были проявить недовольство. Может, он пришлет им из Шотландии письмо с уведомлением и тогда сумеет посвятить живописи осень и зиму. Снимет настоящее ателье — с хорошим освещением и кухонькой: всего в нескольких кварталах отсюда сдавались такие квартиры-ателье. Вот тогда можно наконец отвести душу и создать что-то действительно стоящее. Доказать себе самому, что ты — не просто любитель, рисующий на досуге.
Работа над автопортретом захватила его. Мадам Кауфман принесла и повесила на стену зеркало — так что начало оказалось несложным. Потом вдруг выяснилось, что он не может нарисовать собственные глаза. Пришлось изобразить их закрытыми — глаза спящего человека. Или больного.
От портрета становилось как-то не по себе.
— И что же вам не нравится? — спросил Фентон мадам Кауфман, явившуюся известить, что уже семь.
Она покачала головой.
— У меня просто мурашки по коже, когда я это вижу. Нет, мистер Симс, это не вы.
— Наверное, портрет чересчур авангардистский для вашего восприятия… Авангардизм… Да, я думаю, именно этот термин здесь будет уместен.
Сам Фентон был просто восхищен. Автопортрет оказался настоящим произведением искусства.
— Ну, вот пока и все, — сказал он. — На следующие несколько недель я устрою себе отпуск.
— Как? Вы уезжаете?
В ее голосе прозвучала такая тревога, что он даже обернулся.
— Да, — ответил он. — Поеду с матушкой в Шотландию. А почему вы спрашиваете?
Она, казалось, была сильно расстроена новостью. Выражение ее лица совершенно переменилось. Можно было подумать, что она чего-то очень боится.
— Но у меня ведь есть только вы… Я останусь совсем одна и…
— Я заплачу вам ваши деньги, — поспешил перебить он. — Могу даже заплатить вперед. И потом — мы будем в отъезде всего три недели.
Она по-прежнему в оцепенении смотрела на него. Потом глаза ее наполнились слезами. Она принялась всхлипывать.
— Что же мне делать? Я не знаю, как мне теперь…
Это было уже чересчур. Бог мой, что она хотела этим сказать? И что ей надо было делать, интересно? Что у нее на уме? Деньги он ей пообещал. В жизни у нее ровно ничего не менялось. Как жила, так и будет жить. Проще простого. Нет, если она и дальше будет так странно себя вести, самое время подыскать себе новое ателье. И чем скорее, тем лучше. Он вовсе не собирался допустить, чтобы эта мадам Кауфман превратилась для него в обузу.
— Милая моя мадам Кауфман, — сказал он твердо. — Вы же знаете, что я вовсе не намеревался снимать ателье на долгий срок. В ближайшее время я все равно съехал бы отсюда. Возможно, уже осенью… Мне просто тесно здесь. Разумеется, я своевременно уведомлю вас. Советую отдать Джонни в детский садик, а самой подыскать работу. Так оно будет лучше и для вас и для Джонни…
Она была оглушена, растеряна, убита.
— Что же мне делать? — еще раз тупо повторила она, а потом спросила: — Когда вы уезжаете?
— В понедельник, — ответил он. — В Шотландию. На три недели.
Он специально подчеркнул последнее предложение, чтобы не возникло никаких недоразумений. «Грустно только одно — что она не слишком интеллигентная женщина», — подумал он, когда мыл руки в кухне. Разумеется, она способна заваривать чай и очищать кисти, но — не больше того.
— Вы сами должны устроить себе отдых, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно. — Съездите с Джонни на экскурсию по реке. Или куда-нибудь еще.
Никакого ответа. Она только безнадежно пожала плечами, все так же глядя в одну точку.
На следующий день, в пятницу, он закончил все дела на работе. Получил деньги в банке — столько, чтобы заплатить ей за три недели вперед. Подумал — и позволил себе добавить еще пять фунтов на всякие непредвиденные расходы.
Когда он появился на Болтинг-стрит, Джонни сидел на своем прежнем месте — на крыльце, привязанный к железке для чистки грязи с обуви. Странно. Последнее время мадам Кауфман отказалась от этого. Когда Фентон вошел в подвал, он не услышал, как обычно, музыки из репродуктора. И дверь на кухню была закрыта. Он отворил ее и заглянул внутрь. Дверь в спальню тоже была закрыта.
Он крикнул:
— Мадам Кауфман!.. Мадам Кауфман!
Она ответила не сразу, а когда ответила, голос ее звучал глухо и еле слышно.
— Что такое?
— С вами что-то случилось?
Пауза. Потом:
— Я не слишком хорошо себя чувствую.
— Жаль. Я могу вам чем-то помочь?
— Нет.
Ну, вот, начинается мелодрама. Конечно, выглядела она всегда неважно, но про болезни свои еще ни разу речи не заводила. Чай не заварен. Даже чашки не поставила.
Он положил на кухонный стол конверт с деньгами и громко сказал:
— Я принес деньги за комнату. В общей сложности двадцать фунтов. Почему бы вам не выйти и не купить что-нибудь? Такая прекрасная погода. Свежий воздух вам бы не повредил.
Веселый, непринужденный тон — лучшее средство против мелодрам. Смешно. Она думает, что ей позволено действовать ему на нервы.
Он прошел в свою мастерскую, громко насвистывая, и с удивлением заметил, что здесь все находится в том же виде, как он оставил вчера вечером. Кисти грязные, приклеились к палитре. Да убирала ли она вообще? Никаких следов уборки. Ну, это уж слишком! Он-то ведет себя честно, деньги положил на стол в кухне. Ему не в чем себя упрекнуть. Правда, про отпуск говорить не стоило. Тут он дал маху. Надо было просто послать деньги по почте и приписать, что он уехал в Шотландию. А тут на тебе… Капризы, сцены, полное забвение своих обязанностей! Разумеется, все потому, что она иностранка. Доверять им никогда нельзя.
С палитрой и кисточками он вернулся на кухню, стараясь производить побольше шума, чтоб она слышала. Пустил воду сильной струей. Вот, мол, приходится все делать самому. Специально позвякал чайной чашкой и блюдцем. Из спальни — ни звука, ну и черт с ней, пусть сидит и дуется, как мышь на крупу.
Он снова прошел в свою импровизированную мастерскую, попытался писать автопортрет, но так и не смог сконцентрироваться по-настоящему. Все было без толку. Картина оставалась мертвой. Это же надо! Все-таки испортила ему день. Он промаялся еще немного и бросил. Кончил на час раньше обычного, даже больше. Раз она ничего не стала делать вчера вечером, теперь и подавно пальцем о палец не ударит. Все так и останется на три недели.
Прежде чем убрать картины в угол, он расположил их в ряд, прислонив к стенке, и попытался представить, как они будут выглядеть на выставке. Что ни говори, а бросаются в глаза, не обратить внимания на них невозможно. И есть в них что-то… что-то такое, что объединяет всю серию. Что-то общее. Он вряд ли мог объяснить, что именно. И ничего удивительного. Ведь невозможно со стороны взглянуть на свое собственное творчество. Но вон тот портрет мадам Кауфман, к примеру — где у нее якобы рыбий рот — действительно примечателен… Наверное, из-за глаз. Такие пустые, без всякого выражения, огромные глаза. Портрет определенно хорош. Он просто знал это. И незаконченный автопортрет — портрет спящего человека — тоже не лишен достоинств.