Страница 16 из 38
Схоронив в 1846 году отца, Герцен унаследовал крупные средства — материальная возможность путешествовать теперь появилась. Дело было за позволением!
Тем временем тайный агент III отделения, печально известный враждою к Пушкину и лучшим литературным силам России, презренный Фаддей Булгарин, подал в тайную полицию докладную записку под заглавием:
«Социализм, коммунизм и пантеизм в России в последнее время».
Булгарин обращал внимание начальства на первые главы повести «Кто виноват?». Доносчик жаловался: «Дворяне изображены подлецами и скотами, а учитель, сын лекаря, и прижитая дочь с крепостной девкой — образцы добродетели». Начальник штаба корпуса жандармов и управляющий III отделением Л. В. Дубельт (тот самый, что учинил посмертный обыск в кабинете Пушкина) начертал на доносе резолюцию, что тоже находит «всю повесть предосудительной». А в те же дни Ф. М. Достоевский пишет брату: «Явилась целая тьма новых писателей. Иные мои соперники. Из них особенно замечателен Герцен».
В сентябре 1846 года редакция журнала «Современник» перешла в руки Панаева и Некрасова. Лучшие литературные силы страны — Белинский, Тургенев, Гончаров, Григорович, Огарев, Герцен-Искандер — изъявили готовность сотрудничать в этом журнале, «благородном по духу», как выразился Чернышевский. Тем временем правительство после долгих колебаний и задержек, бесконечных бюрократических оттяжек и формального крючкотворства разрешило наконец выдать Искандеру заграничный паспорт. И в январе 1847 года друзья-москвичи провожали Герцена и его спутников в далекий путь. Этот день стал одной из самых важных переломных дат в судьбе Искандера.
3
Первой перекладной станцией от Москвы на Петербургском тракте была Черная Грязь. Здесь предъявляли подорожную станционному смотрителю и требовали свежих лошадей, если ехали в собственном экипаже, или терпеливо ожидали в казенной почтовой карете, пока ямщики сменят подставу, то есть впрягут отдохнувших коней на место усталых, выпряженных. Их ставили на короткий отдых и запрягали во встречный экипаж, до московского почтамта на Мясницкой улице.
Сюда, до первой подставы, частенько доезжали провожающие москвичи. Напутствовать семью Герцена приехали Грановские, Корши, Кетчеры, Мельгуновы, Кавелины, Астраковы, Егор Герцен, знаменитый артист Михаил Щепкин, В. П. Боткин, Д. Засядко и Ю. Мюльгаузен…
«…Шесть-семь троек провожали нас до Черной Грязи… Мы там в последний раз сдвинули стаканы и рыдая расстались. Был уже вечер, возок скрипел по снегу… Вы смотрели печально вслед, но не догадывались, что это были похороны и вечная разлука…» Так помянуты проводы в «Былом и думах». А накануне прощались в доме Грановских, и маленькой вещественной памяткой этого вечера 18 января осталась у Грановского стеклянная подставка для бутылки. На этой подставке Герцен чем-то острым выцарапал памятную надпись:
22 января Александр и Натали Герцены вновь увидели Новгородский кремль и Софийский собор, потом дня на два останавливались в Риге, а 31 января в Таурогене, маленьком местечке Ковенской губернии, простились с Россией: миновав эту последнюю пограничную станцию, они через несколько минут очутились на территории соседней Пруссии. С тех пор нога Герцена уже никогда не ступала на землю родины. Он служил ей умом и сердцем из-за рубежа, но вера в свой народ спасла его от жестокой тоски по оставленной отчизне.
На первых порах радовали новые впечатления, чувство освобождения от упорных полицейских ищеек, «ушей и пашей», красота Парижа и Рима, знакомство с новыми обычаями и порядками, так свежо и талантливо показанное в «Письмах из Франции и Италии», встречи с выдающимися революционерами, писателями, учеными Запада. С огромным, радостным волнением встречал Герцен февральские события во Франции в 1848 году.
Горькое разочарование в результатах февральской революции испытывали парижские рабочие, а с ними и Герцен. После того как майская попытка рабочих масс Парижа разогнать контрреволюционное Национальное собрание и образовать правительство революции потерпела неудачу, тяжело пережитую Герценом, он видел, как день ото дня французские буржуа усиливают притеснения и гонения на рабочих. «Начали сажать в тюрьмы. Запретили на улицах собираться толпами…»
В те дни познакомился Герцен с поэтом Гервегом, сыгравшим впоследствии столь роковую роль в семейной драме Искандера. В дни тяжелых баррикадных боев, длившихся несколько дней июня, Герцен жестоко страдал от вынужденного бездействия и неудачи восставших. На квартире писателя было несколько обысков, Герцену грозил арест и расправа за связи с революционерами. Один из парижских рабочих предложил ему тайное убежище. Герцен не думал им воспользоваться, но был глубоко тронут этой заботой о своей судьбе.
Вечером 26 июня семья Герцена услышала за окном правильные залпы с небольшими расстановками.
«Ведь это расстреливают, — сказали мы в один голос и отвернулись друг от друга. Я прижал лоб к стеклу окна. За такие минуты ненавидят десять лет, мстят всю жизнь. Горе тем, кто прощает такие минуты!»
Написанные Герценом вскоре после этих событий очерки «С того берега» полны горечью раздумий о поражении революции.
Вот с какими словами Герцен обращается к своим московским друзьям со страниц этой книги:
«Наша разлука продолжится еще долго — может, всегда… Не радость, не рассеяние, не отдых, ни даже личную безопасность нашел я здесь… Жизнь здесь очень тяжела… Зачем же я остаюсь? Остаюсь затем, что борьба здесь, что, несмотря на кровь и слезы, здесь разрешаются общественные вопросы, что здесь страдания болезненны, жгучи, но гласны, борьба открытая, никто не прячется… Где не погибло слово, там и дело еще не погибло… Месяцы целые взвешивал я, колебался и, наконец, принес все в жертву:
В том же 1849 году разразилась в Париже та страшная холерная эпидемия, что заставила его вспомнить времена своего студенчества и холеру в Москве. Несколько парижских знакомых стали жертвами болезни. В те дни гостил у Герценов Иван Сергеевич Тургенев. В Париже царила страшная жара, что усиливало опасность, но сам Герцен берегся мало. Страстный любитель купанья еще со времен жизни в Васильевском, Герцен уговорил Тургенева поплавать в Сене… В тот же вечер у Тургенева начался сильный жар и появились явные признаки роковой заразы. Спасение от нее в то время было редкостью.
Герцен проявил в уходе за больным другом поразительное мужество и самообладание. Он отправил всю свою семью — мать, жену и троих детей — в дачный пригород, на лоно природы и свежий воздух, а сам остался спасать больного писателя. Тургенев, при могучем телосложении и мягкой, глубоко русской душе, страдал мнительностью и несколько преувеличенным ужасом ко всякой хвори. В возможность победить холеру он не верил, и Герцену пришлось применить всю силу характера, чтобы поддержать в больном веру в победу жизни над недугом. Три недели длилась эта борьба не на жизнь, а на смерть, и Тургенев рассказывал впоследствии, как Герцен буквально выходил его и поставил на ноги.
Для французской полиции русский изгнанник становился все менее желательным явлением. В тесном контакте с полицией российской она вела наблюдение за Герценом. Реакция усиливалась, жизнь в Париже становилась опасной, и Герцену пришлось с чужим паспортом на время уехать в Швейцарию. Вскоре после возвращения из Женевы он, в 1850 году, был лишен права жительства в Париже и выслан из Франции как нежелательный иностранец. Герцен с семьей переехал в Ниццу, где родилась его дочь Ольга.
Здесь, в «кроткой Ницце», в «мирной обители», как называл этот средиземноморский курортный город Герцен, разыгрались главные события его горестной семейной драмы, унесшей Натали в раннюю могилу на кладбище Ниццы…