Страница 3 из 8
Во-первых, это отмеченная мною выше особенность системы «периферийного капитализма», состоящая в том, что его экономика не содержит в себе самостоятельных, автономных стимулов к развитию. Она может расти под влиянием внешнего спроса, благоприятной конъюнктуры и т.д., но оказывается органически неспособной самоусложняться, искать и находить новые ниши и движущие силы для саморазвития. Перспективы преодоления этого состояния полузастоя и односторонней зависимости национальной экономики от мировых лидеров, перспективы изменения – пусть даже долгосрочные – ее места в глобальном хозяйстве в этой системе полностью завязаны на сознательную политику государства, на политическую волю и готовность власти пойти на сверхусилия, личные риски и даже жертвы во имя достижения общественно значимых целей. А это выводит нас на законы функционирования политической системы, которая обеспечивает или не обеспечивает для политического класса такие стимулы и такую возможность.
Во-вторых, это явно схематичный подход, который реально присутствует и даже господствует в общественном сознании при анализе политических реалий и закономерностей нашего общества. В большинстве случаев картина излишне упрощается, противоречивые изменения игнорируются, а мотивы и направленность действий основных субъектов выводятся из заранее принятых в качестве объяснения незамысловатых концепций. Массовое использование для этого стереотипной терминологии и абстрактных, оторванных от реальной жизни и псевдонаучных умозаключений на самом деле скорее уводит от существа вопроса, нежели способствует его пониманию. В то время как понимание сути сформировавшегося к настоящему времени в России устройства власти и пределов ее действенности имеет первостепенное значение для оценки ее перспектив и возможностей трансформации.
И, наконец, в-третьих, это малоприятный факт, состоящий в том, что последние два десятилетия, а возможно и больше, во всем мире прошли под знаком утраты прежних ориентиров и малой продуктивности (на сегодняшний день) поиска новых. Слишком многое изменилось в мировой политике после того, как закончилась холодная война и у правительств ведущих стран Запада появилась большая свобода действий по сравнению со временем разгара военнополитического противостояния между НАТО и советским блоком. Прежние цели и правила поведения утратили актуальность, а определение новых затянулось и породило острые разногласия внутри прежде консолидированных элит. Да и изменения в структуре и характере экономики в этих странах, вкупе с распространением в них принципиально новых информационных технологий, привели, как показал в том числе и финансово-экономический кризис 2007—2009 гг., к существенным изменениям в функционировании их политических систем.
Эти изменения коснулись не только стран, условно именуемых Западом, но и их отношения с остальным миром, со странами мировой капиталистической периферии. Для того чтобы представить себе, как это может сказаться на России и ее положении в мире, необходимо прийти к более четкому пониманию, что представляет из себя политический класс в России и как он соотносится со сформировавшимся в стране властным режимом. Все это и составляет задачи этой книги.
Но прежде чем приступить к ее основному содержанию, несколько замечаний общего характера. Прежде всего, очевидно, что не все в общественном организме можно свести к экономической основе. Даже марксизм, который больше, чем какая-либо другая школа, был склонен (по крайней мере, в теории) к экономическому детерминизму, допускал известную вариативность «политической надстройки» по отношению к ее «экономическому базису», хотя и сужал до чрезвычайности ее смысл и функциональность, сводя последнюю к обслуживанию и сохранению господствующих отношений собственности.
Современные же представления о политическом устройстве общества усматривают, как правило, лишь косвенную либо самую общую зависимость принципов и практики политического управления обществом от преобладающих в нем экономических отношений и институтов.
Так, например, принято считать, что хозяйственная конкуренция органически связана с наличием в обществе политической конкуренции, а экономические права и свободы находятся в тесной корреляции с гражданскими и политическими, причем последние являются гарантией и условиями осуществления первых. Считается также, что такие политические атрибуты политической системы, как всеобщие выборы и разделение властей, гарантируют свободное развитие рынков и рыночных механизмов и противодействуют чрезмерной концентрации собственности и возникновению хозяйственных монополий. Наконец, прямо или по умолчанию принимается, что результатом конкуренции всегда и везде является повышение эффективности – и в экономике, и в управлении обществом.
На достаточно высоком уровне абстракции все эти взаимосвязи, несомненно, присутствуют, и можно найти большое количество работ, которые «с научной достоверностью» устанавливают их при помощи математически оформленного анализа заботливо подобранного и надлежащим образом интерпретированного статистического материала.
Однако все же такая зависимость носит скорее мировоззренческий и во многом теоретический характер. Говорить о том, что классическая рыночная экономика с преобладанием частной собственности и либеральная политическая система, предполагающая свободную и никем не управляемую конкуренцию идей, граждан и их ассоциаций, представляют собой две стороны одного общественного организма, означало бы грешить против истины и сильно огрублять сложную и не всегда рациональную конфигурацию реальных общественных отношений.
Взаимное воздействие, которое экономические отношения и политическая система несомненно оказывают друг на друга, на самом деле не является столь простым.
Прежде всего, в нем нет иногда приписываемой ему жесткости и категоричности. Отмечаемые здесь закономерности являются не однозначными, а вероятностными, и просматриваются лишь на больших совокупностях объектов, отобранных с помощью сознательно выбранных критериев. Несмотря на попытки привлечь для их доказательства продвинутый математический аппарат, они, по сути, остаются гипотезами, которые могут оказаться неверными при привлечении для анализа исходного материала, иным образом отобранного и препарированного, либо при попытке распространить их на более широкий временной горизонт.
Многое зависит здесь от интерпретации смысла и характера деятельности тех или иных институтов, которая сильно зависит от интересов и стереотипов сознания исследователей. Это вдвойне верно, когда речь идет о таких субъективных по своей природе понятиях, как свобода и несвобода, демократия, легитимность и т.п.
Кроме того, влияние политических и экономических институтов является взаимным и не обязательно однонаправленным. Так, экономика может объективно толкать развитие политических институтов в одну определенную сторону, а сами эти институты в силу тех или иных причин могут эволюционировать в противоположном направлении, заталкивая экономику в рамки совсем иных отношений. Если бы это было не так, мы бы не могли, как сегодня, наблюдать довольно большое разнообразие разного рода смешанных политических моделей, в которых одновременно действуют разные и даже несовместимые по направленности своего действия принципы и механизмы.
Так или иначе, в реальности мы всегда имеем дело со сложной системой отношений, которую невозможно точно и адекватно описать двумя-тремя расхожими штампами и характеристиками, – жизнь ведь, действительно, «богаче любой схемы», как бы банально это ни звучало. Что же касается направления движения, тем более долгосрочных трендов, то их, действительно, невозможно уловить и определить на коротком временном участке, – это направление можно определить только с достаточно большого исторического расстояния.
Возвращаясь к теме российского капитализма в его «постсоветском» издании, можно заметить, что даже сейчас, когда после начала его формирования прошло более чем двадцать лет, судьба его политической «надстройки» все еще не совсем ясна с точки зрения перспектив дальнейшей эволюции и возможности обеспечивать экономическое и социальное развитие страны. Да, многое прояснилось, особенно в сравнении с тем, что мы имели перед собой пятнадцать или даже десять лет назад. Некоторые направления и возможности, имевшиеся тогда, остались нереализованными. Многие из них вообще исчезли с исторического горизонта безвозвратно или, по крайней мере, очень надолго. Другие, наоборот, превратились в наиболее вероятный или даже неизбежный вариант дальнейшего хода нашей политической истории, который будет перекраивать «под себя» картину возможных шагов и сценариев развития событий в каждый данный момент времени.