Гибель Византии

При входе в парадный зал, лишенная своих драгоценностей, она робко встретила проницательный взгляд Никифора.

Патриарх Полиевкт был уже там. Отказавшись от всякой роскоши, которою его предшественники так оскорбляли набожных прихожан, он вне церковных церемоний носил поверх лилового подрясника темно-коричневую рясу, на которую спускалась его длинная седая борода. Белоснежные локоны его еще густых волос ниспадали по плечам. Даже на пиру он был крайне воздержан и пил простую воду. На его исхудалом лице цвета старой слоновой кости жили только глаза. Проницательные, они как стрелы пронизывали сердца людей.

Когда обед кончился и Полиевкт прочел благодарность Богу и хозяевам, Никифор пригласил его посидеть на закрытой террасе, выходящей в сад.

Там, усадив патриарха на кресло, он скорбно и смиренно стал излагать ему свое горе.

Никифор умел придавать своему лицу любое выражение. Но в эту минуту, когда успех готов был увенчать все его хитрые замыслы, под притворным смирением на его лице промелькнула такая жестокая ненависть, что Ирина угадала, о чем он заговорит, и сердце у нее похолодело.

— Владыко, — сказал Никифор, — прости, что обращусь к тебе с затруднением, которое меня гнетет. Один мой друг женился на бедной девушке-сироте: она была беззащитна и одинока. Этот человек думал, что угождает Богу, давая ей приют. У нее не было друзей, он окружил ее целым двором. Он ей не отказывал ни в чем, ни в драгоценностях, ни в нарядах, во всем, что составляет удовольствие всякой женщины. И как же был он вознагражден?

Никифор остановился на минуту. Не сводя своего пристального взгляда с лица патриарха, он наслаждался страхом Ирины. Помолчав немного, он продолжал:

— Эта женщина не только посягнула на честь своего супруга, но готова была разорить его. Она довершила свое падение тем, что выбор ее пал на низкого человека, продающего свои ласки за деньги!

При перечислении преступлений Ирины глаза Никифора блеснули таким огнем, который был зажжен не одной только ревностью. Его рука поднялась было, чтобы указать на виновницу; но этот мстительный жест не был произведен, так как чья-то рука, дрожавшая от гнева, опустилась на его плечо.

— Кого касается эта история?

— Тише, Агафий! Она касается нас всех. Твоя сестра назовет нам имя своего любовника…

Высказав это, он как бы освободился от тяжести, его давившей. Но Троил, в свою очередь, бросился к нему со сжатыми кулаками:

— Видит Бог! Ты оскорбляешь нашу кровь.

— Успокойся, Троил.

— Владыко, я требую правосудия!

— Того же хочу и я… Пусть патриарх рассудит мужа с его преступной женой.

Тогда близнецы обратились к сестре:

— Ирина, милая сестра, оправдайся же.

— К чему?

Ее губы, сохранившие следы поцелуев возлюбленного, отказывались произносить ложь.

Минута, приближения которой Ирина так боялась, настигла ее уже подготовленной, как тех, которым единое, великое чувство дает силы переносить страдания мучениц.

Полиевкт задумчиво смотрел на расстилавшийся перед ним город. Казалось, что только тело его было тут, на этом кресле, душа же находилась там, перед алтарем, в большом соборе, главы которого виднелись с террасы.

Не удостаивая взглядом Никифора, он произнес строгим голосом:

— Никифор, обвинение — тяжелая вещь. Дашь ли ты доказательства, которые я от тебя потребую?

— Я удовольствуюсь признанием самой виновной. Допроси ее сам, владыко, заставь ее поклясться спасением души. Если мои подозрения окажутся несправедливыми, то я готов искупить свою ошибку, раздав бедным столько, сколько ты на меня возложишь; но если, из страха попасть в ад, как она того и заслуживает, Ирина признается в своей преступной любви, то дай мне сейчас же развод, чтоб я мог выбросить за дверь виновницу моего бесчестья.

— Согласен, — сказал, вставая со своего места, Полиевкт.

Никифор не ошибался, полагая, что уважение к религии и вера в будущую жизнь восторжествуют в душе Ирины над всеми чарами страсти. С этой стороны она была более всего беззащитна, хотя и думала, что любовь сделает ее неуязвимой.

Последние слова мужа вызвали в ней чувство негодования, и только примешавшееся к гневу презрение заставило ее сдержаться. Опустив голову, пошла она за Полиевктом в домашнюю молельню.

Молельня эта была настолько обширна, что годилась бы и для церкви.

В ней висел большой образ святой Ирины, которая была страстной гонительницей иконоборцев и повелела ослепить даже своего родного сына, чтобы прекратить его развратную жизнь.

Много раз горячо молилась Ирина перед этим святым изображением, отстраняя от себя кровавые воспоминания и умиляясь терпению, которое святая проявляла в распрях со своим супругом, императором Львом. Перед ней воскресали дни, когда, свергнутая с престола великим логофетом, она с полной покорностью воле Божией, вместе с простыми женщинами Лесбоса, пряла шерсть.

Но с тех пор, как страсть к Дромунду овладела сердцем Ирины, она перестала посещать молельню.

Ей трудно было переносить пристальный взгляд, смотревший на нее с этой иконы.

Поднимаясь после земного поклона перед святой мученицей, патриарх оперся рукой на налой, и его пальцы стерли легкий слой пыли, покрывавший верхнюю доску, обернувшись к Ирине, он сказал:

— Ты перестала молиться?

— О, Владыко!

Его взор пронизывал ее еще сильнее, чем глаза, смотревшие с иконы. Ирина предпочла бы лучше открыть свое сердце перед святой: она понимала ласки любви, так как переживала их до того времени, пока различие верований не восстановило против нее супруга. В строгости же патриарха было нечто другое, большее чем целомудрие: в ней чувствовалась ненависть к наслаждениям плотской любви, о которой он знал только понаслышке и которую проклинал с презрением, усиливавшимся от чувства зависти.

Приказав Ирине стать на колени, он сказал:

— Правда ли, что забыла ты свой долг?

Едва дыша, она прошептала:

— Владыко, Никифор так ревнив и жаден.

Патриарх резко отвечал ей:

— Как бы я ни был далек от сплетен, которыми вы, женщины, друг друга осыпаете, я все-таки слышал много дурного о твоем поведении. Тебя встречали слишком часто вне дома, по вечерам, под арками, в уединенных садах и кладбищах…

Ирина стояла, опустив глаза на мозаичный пол, рисунок которого прыгал в ее глазах.

Невольно, желая только выиграть время, она сказала:

— Владыко, мне дурно, не могу ли я выйти на минуту?..

Полиевкт, решась овладеть этой душою, которая ускользала из его рук, гневно сказал:

— Не лги, женщина, своему пастырю! Если Христос обещает милосердие кающимся грешникам, то ад готовит огонь вечный для тех, кто не хочет отказаться от греховного наслаждения. Бойся гнева Господня!

Уже давно ад не представлялся Ирине огненным жерлом, но он казался ей теперь темной ночью, где голос возлюбленного не будет раздаваться, где ее объятия не найдут его и где разум ее постоянно будет сознавать ужасную истину: «Века пройдут и я больше его не увижу!»

Вот этот-то ужас и заставлял ее стонать. Она протянула руки, как бы желая отстранить эту вечную разлуку, и залилась слезами, протестующими против неумолимого правосудия, стремящимися умолить палача.

Но эта слабость продолжалась одну лишь минуту, Ирина была готова принять всякие страдания после смерти, только бы доставить лишний день счастья своему Дромунду.

В глазах ее не стало больше слез, рыдания прекратились, и, отняв руку от лица, она опять была готова на борьбу.

Полиевкта это рассердило. Он не мог себе представить, чтобы преступная любовь совершала такие чудеса! Он видел в этой любви только эгоизм и испорченность, совершенно не считая ее способной быть источником самопожертвования и героизма.

— Вот что я от тебя требую, — сказал он: — Ты проведешь сегодняшний день в посте и молитве; эту ночь — перед святой иконой. Завтра же на заре, одетая, как вдова, в черное платье, ты выйдешь из дома в сопровождении мужа, братьев и других родственников. В моем присутствии на паперти церкви дашь обет исправиться. Тогда и Господь тебя простит.