Счастье

Ее неприступность была так очевидна, что соблазнители обычно теряли надежду на успех, даже не подвергнув Марион испытаниям. Мужчины понапористей или более слепые пытались завязать интрижку во время обеда, танца или поездки в машине, но ее снисходительный смешок охлаждал их пыл, и вскоре они создали ей репутацию динамистки. Через полгода после вступления в брак самая красивая женщина города утратила популярность среди мужчин, и Дан даже сожалел об этом, ибо ее добродетель привела к разрыву со многими из друзей.

Но этой ночью, проваливаясь в сон, Марион вдруг ощутила угрызения совести: она впервые задумалась о своей странной привычке. Сон тут же прошел.

Она заподозрила, что усилием воли подавляла в себе маниакальное желание отдаться Филиппу, и эта противоречивость поведения превратила ее в истеричку. Такая мысль вызывала раздражение. Логично ли она поступала, оставаясь физически верной мужу и изменяя ему мысленно, чтобы по-настоящему наслаждаться любовью?

Когда занялась заря, у нее уже был готов план действий.

Филипп робеет. Он не понимает, чего добивается от него Марион. Она уговорила его поехать с ней на пляж. И весь день нежно воркует с ним. Час за часом она все больше и больше обнажается. И когда они, наконец, оказываются в укромном уголке на ковре из теплых сосновых иголок, ему не надо делать усилие над собой, чтобы отведать эту вдруг ставшую бесстыжей плоть.

Ее удивляет, что Филипп в жизни еще желаннее, чем в мечтах. Она не отводит от него взгляда, гладит его широкую грудь и мускулистые ягодицы, любуется густыми короткими прядями волос, которые обрамляют лицо юного любовника. Он прекраснее всех, кого она когда-либо знала. Он более горяч и более предприимчив. Какая сказочная мужская сила кроется в этих опушенных золотистым волосом чреслах!

Он неутомим и наслаждается ею с вдохновением феникса. Дважды, трижды, в четвертый, в пятый раз. Она уже с тревогой спрашивает себя, а может ли он вообще насытиться.

И испытывает облегчение, когда он признает себя побежденным. У нее колет сердце и болит каждая частичка тела, которую он оцарапал или закусил в пароксизме страсти и которой он так или иначе обладал. Но больше всего ее раздражает то, что, занимаясь любовью со своим избранником, она испытывала всего навсего нежную симпатию к нему, эстетическое восхищение, удовлетворенное тщеславие и безобидное развлечение.

Ни страстная мощь этого парня, ни его неистощимая выдумка в ласках ни на йоту не приблизили Марион к истинному наслаждению. Как же это любовное приключение отличается от ночей, которые она проводит в постели с мужем!

Она солгала, чтобы оправдать позднее возвращение, ускользнула от объятий Дана, плохо спала, а наутро позвонила Филиппу и сообщила ему, что разочарована опытом и больше не желает его видеть.

После звонка она обрела спокойствие и даже повеселела. Отделавшись от призрака, она сможет принадлежать мужу душой и телом, не прибегая к умственным ухищрениям. Мысль о предстоящем празднике любви приводила ее в неистовое нетерпение.

Даже привыкший к ее зажигательным ласкам Дан удивлен, с какой яростью и сладострастием Марион «насилует» его. Вне всяких сомнений он сделал хорошее дело, женившись на ней, а она права, считая себя лучшей любовницей в мире!

Он отвечает на призыв, а она повторяет себе, что он сегодня любит ее лучше, чем когда-либо. Однако, несмотря на все его подвиги, она остается холодной. Ей вдруг расхотелось заниматься любовью.

— Что с тобой?

— Не знаю. Быть может, нездоровится.

Ее извинения трудно принять после более чем завлекающих ласк.

Они смущенно обмениваются незначащими репликами, как любые возлюбленные, чьи тела не настроились друг на друга. И надеются, что в следующий раз любовные игры приведут к успеху.

Этого не происходит ни в следующий, ни в последующие разы.

Марион пытается вернуть утерянное наслаждение, воображая, что отдается Филиппу. Но образ его — она ведь ощутила наяву его опаленную солнцем кожу, его мощные плечи и жесткую шевелюру — вызывает раздражение, почти тошноту. Ей настолько противно, что она не позволяет Дану завершить любовное объятие, отталкивает его, отодвигается, поворачивается к нему спиной, отгородившись молчанием и скорбью.

Он в ярости, он упрекает ее в холодности и произносит:

— Все ясно, ты разлюбила меня.

— Нет люблю! Тебе просто не понять…

— Ну объясни!

Она нервно всхлипывает. Но Дан не отстает:

— Полюбила другого? Ты же знаешь, можешь мне рассказать все. Мы живем не в Средневековье, и я не собираюсь надевать на тебя пояс целомудрия.

— Попал пальцем в небо! Если бы я могла полюбить другого, я бы не так страдала. Но дело в том…

Они пытаются успокоиться, рассуждают логически, по-научному. Они затрагивают вопросы физиологии, психологии… И только сильнее переживают.

Позже Дан поделился бедами с одним из приятелей, тот свел его с психоаналитиком — для последнего все просто: пришлите Марион, он обследует ее и найдет, где зарыта собака. Но Дан не решается предложить жене пойти к психоаналитику, заранее зная, что она не согласится на это.

Она изыщет лечение и примет решение сама. Однако, ее удивляет оборот собственных мыслей. Понимание того, что они с Даном должны честно признать крах их брака и найти достаточно здравого смысла, чтобы безболезненно расстаться, все же причиняет страдание. Когда она осознает это, она сжимает ладонями вдруг заболевшую грудь. Ее зеленые глаза наливаются ночной синевой. Но она не теряет мужества. Она доказывает себе, что страдание не может быть критерием добра и зла, справедливости и несправедливости, не может вынудить ее принять незрелое решение. Решение можно принять лишь с помощью разума.

Прежде всего следует признать, что она фригидна. Это доказано тем, что она месяцами испытывала наслаждение от ласк Дана. И не испытала его с Филиппом. Он слишком молод, не умеет заниматься любовью, он просто — полный сил мальчишка-неумеха. Женщина должна делить ложе с мужчиной, вдвое старше ее по возрасту.

И теперь ей надо найти кого-то, с кем она снова испытает наслаждение. Как с Даном, который умел ее доводить до высшей точки до того, как она изменила ему. Она уверена, что они теперь не находят согласия только потому, что в глубине души она упрекает себя за супружескую неверность, которая и стала барьером между ними. Ее нынешняя фригидность — заслуженная расплата за потерю совести, за неразделенную тайну.

Ночью Марион с тревожно бьющимся от неясного страха сердцем рассказывает Дану о том дне на пляже ради освобождения от подавленного желания насладиться близостью с Филиппом. Она сказала, что не может лицемерить и хранить тайну в себе, ибо оказалась права — искус прошел.

— Ты уверена? — недоверчиво спрашивает Дан. — Мне кажется, что этот мальчишка — серьезный соперник. Прежде всего он моложе…

— Конечно!

— И красивее.

— Несомненно.

— У него те достоинства, которых лишен я.

— А почему в мужья я выбрала тебя?

— Мне это тоже интересно.

Марион объясняет. Молодость и красота — это ее взнос в брак. Если это вносит мужчина, то какая роль остается ему? Дан считает, что Филипп умнее, тверже характером, больше знает, он творческая личность, наделенная юмором, предприимчивостью, мудростью. А что сделал в жизни он, Дан, чтобы заинтересовать женщину?

— Многое, — возражает Марион. — А Филиппу дадим время на возмужание. Когда-нибудь он станет столь же притягательным, что и ты. Но я для него уже не буду ничего значить. Ясно?

— Иными словами, у тебя нет иного выхода как остаться со мной.

«С тобой или с кем-нибудь другим, похожим на тебя», — подумала Марион. И решила отыскать этого другого, чтобы добиться успеха там, где потерпела крах с Даном.

Она словно забыла, зачем пошла на откровенность. Впрочем, если секрет перестал быть секретом, она снова может испытать наслаждение. Впрочем, особо в это не верит.