Страница 35 из 97
— Так уж случилось, что я писатель, — произнес он ледяным тоном. — Я, видите ли, один из тех странных типов, которых называют интеллектуалами и которых вы не в состоянии понять.
— Расскажи ему о своем романе, Ламми, — заговорила Белла с мягкой настойчивостью. — Это его потрясет.
— Если только я отыщу необходимые слова для того, чтобы он меня понял, — с сомнением заметил Пирс. — Вы когда-нибудь читали книги, лейтенант?
— Вы имеете в виду книги без картинок? — уточнил я. — А зачем их вообще читают?
Он погрузил пальцы в заросли волос и задумчиво почесал макушку. Затем тяжело потянул носом и посмотрел на Беллу.
— Это становится забавным, — сказал он, обращаясь только к ней своим прекрасно поставленным глубоким басом, так не соответствующим его внешности. — Лейтенант издевается надо мной. Мы имеем здесь редкостную птицу: полицейского с претензиями на интеллект!
— Нет, ты все же расскажи ему о своем романе! — настойчиво попросила Белла. — Это его позабавит.
— Ты находишь мою работу настолько забавной? — Стекла в упор уставились на Беллу. — Ты полагаешь, он в состоянии оценить твое, наше остроумие? Тебе нужно то, что у тебя было с Гилом, то, земное, так скоро?
— Тогда оставь его в покое, — твердо сказала она. — Сиди в своем углу и молчи!
Он повернул голову и посмотрел мне прямо в лицо. Я увидел его глаза, огромные и рассеянные, за толстыми стеклами очков.
— Проза — умирающий вид литературы, лейтенант, особенно романы. И на то имеются причины. Может быть, попытаетесь угадать какие?
— Люди перестали покупать подобные книги, — предположил я.
— Остроумно. — Уголки его рта дрогнули. — Роман умирает, лейтенант, потому что он лишился своего основного предмета — человека! Моя проза основывается на совершенно новой концепции.
— Я слышал о не-книгах, которые пытаются рассказать о человеке, — заметил я. — А вы? Вы пишете о не-человеке?
— Моей книге нечего делать с людьми, — холодно ответил он. — Нечего!
— Тогда о чем же она?
— О разложении! — провозгласил он. — Жизненный цикл болота — от начала развития до последнего этапа разложения.
— Наверно, это будет что-то длинное? — с беспокойством спросил я.
— Пока написано триста тысяч слов, — с гордостью заявил он. — И я еще не дошел до описания основ ползучего разложения.
— Это будет настоящее легкое чтение, — сказала Белла. — Никаких абзацев, никаких диалогов. Триста тысяч слов, разбитых на три главы, — шанс для замшелого читателя!
Пока она говорила, я разглядывал глаза Пирса под толстыми стеклами. Они оба ждали моей реакции на сказанное, а у меня было тягостное ощущение, что просто вот так сразу рассмеяться ну никак нельзя, они могут обидеться!
— Вас это все не удивляет, лейтенант? — с подозрением спросил он после довольно длительной паузы.
— Нет, — произнес я и со смутным чувством удивления ощутил, что это правда. — Вы занимаетесь тем, что считаете важным, поэтому вы должны делать это. Тот факт, что это важно для вас, — достаточное основание для того, чтобы этим заниматься. Поэтому вы должны писать роман о болоте, а Белла должна продолжать рисовать одну и ту же орхидею, пока не почувствует, что ухватила самую ее суть.
— Ты слышала? — Он с торжествующим видом повернулся к ней. — Перед нами чудо: полицейский, умеющий думать.
Угрюмое выражение появилось в глазах у Беллы. Она наклонилась и зажала холст ножницами.
— Удивительно! — Она презрительно улыбнулась и принялась энергично кромсать холст.
— Бедная Белла… — Пирс весело хихикнул. — Такое непонимание. Такая невозможность доказать, что твой ум контролирует твое тело!
Белла вздрогнула. Кончик ножниц проткнул холст.
— Черт! — воскликнула Белла. — Посмотри, что ты наделал, крокодил несчастный!
Я почувствовал, что атмосфера накаляется, и поспешил заговорить о деле:
— Если можно, не ссорьтесь, пока я здесь, ладно? Я пришел, чтобы кое о чем спросить вас, а пока получаю лишь неправильные ответы.
— Вы пришли поговорить о покойном неоплаканном Хардейкре, лейтенант? — прозвучал густой голос Пирса. — О ростовщике от искусства и соблазнителе простушек? Что ж, чудесно. Такой разговор доставит мне удовольствие.
Белла Бертран бросила холст и ножницы и растянулась на старинной кушетке, подложив руки под голову. Грудь ее приподнялась, и я подумал, что один вздох — и тонкая полоска купальника просто лопнет по шву. Чтобы подавить эту тревожную мысль, я снова перевел взгляд на лицо мистера Пирса и закурил сигарету.
— Вы собирались пообедать вечером с покойным Хардейкром, — обратился я к Пирсу. — В ящике стола мы нашли и вашу записку.
— Он платил за обед, а я выслушивал его тошнотворную болтовню о том, что он считал искусством. Этот человек раздражал меня. При жизни я презирал его, теперь я ему завидую.
— Почему? — осторожно спросил я.
— Глупый потасканный сердцеед и вдруг — наивысший триумф подлинного художника. — Пирс отчаянно потряс головой. — Нет, лейтенант, это несправедливо. Он умер настоящим художником! Несправедливо!
— Ламми! — Белла напряженно глядела на потолок прямо перед собой. — Довольно. Отправляйся домой в свое болото, хорошо?
— Я никогда не задерживаюсь, когда пытаются подавить мою индивидуальность, детка, — весело произнес Пирс. — Мы сегодня удачно пошутили, да и прежде шутили неплохо. Жаль, лейтенант не в состоянии всего этого оценить.
— Мы все тошнотворны, Ламми, но ты самый тошнотворный, — сурово сказала она. — Ступай и галлюцинируй где-нибудь в другом месте. На сегодня я уже усвоила все сумасшедшие идеи, в которых нуждалась.
— Теперь ты их мне возвращаешь, детка, — удовлетворенно заметил Пирс. — Ты получила свое собственное болото, но это уже совсем не смешно. С одной стороны — орхидея, с другой — плоть. Кровь льется и там и здесь. Все сливается в одну сладко-смердящую разлагающуюся массу, потому что…
— Вон! — взвизгнула она. — Еще одно слово, Ламми, и ты увидишь, что будет!
— И что же будет, детка?
— Я разобью твои очки, — прошипела она. — Потом затащу в туалет и запру!
Его голова судорожно дернулась. Он поспешно выбежал из комнаты.
Белла поднялась с кушетки и распахнула дверь в гостиную. Ягодицы ее дразняще покачивались.
— После всего этого мне надо выпить, — сказала она. — А тебе?
— Виски? — с надеждой спросил я. — Со льдом и каплей содовой?
— У меня есть бурбон, но льда нет, — уныло призналась Белла. — Хочешь?
— Не думаю, но спасибо за предложение, — откровенно сказал я.
— Черт с тобой. — Она приостановилась. — А как насчет кофе? Он уже готов, остается только разлить в чашки.
— Звучит убедительно. Особенно если черный без сахара.
— Ты молодец. Выбрал то единственное, что имеется.
Она прошла на кухню и через минуту вернулась с подносом.
— Садись на диван, — указала она. — Если все время будешь стоять, сотрешь себе ноги, прежде чем узнаешь, что же на самом деле произошло.
Я послушно сел. Она поставила поднос на трехногий столик и присела рядом. Ее очаровательное круглое бедро потерлось о мое.
— Ты похож на богиню мщения у греков, ее звали Немезида. — Белла налила мне кофе. — Задавай свои глупые вопросы, лейтенант, я понимаю, что у меня нет возможности избежать их.
— Расскажи мне о Гилберте Хардейкре, — просто попросил я. — Что он был за человек?
— Пожалуй, на этот вопрос я не смогу ответить. — Ее глаза насмешливо блеснули. — Конечно, у меня были с ним отношения, плотские, земные, те самые, на которые так громко намекал этот ползучий Ламми. — Она помолчала. — Но я не думаю, что могу сказать, каким человеком был Гил, потому что я никогда не сближалась с ним настолько, чтобы узнать его близко. Мне было скучно общаться с ним.
— Да? — спросил я озадаченно.
— Мы все в чем-то нуждаемся, Эл, — произнесла она насмешливо и чуть смущенно. — Гил помогал мне удовлетворять некоторые мои потребности. В нем была какая-то грубая телесная привлекательность. И это было очень удобно, ведь он жил напротив. Мне даже туфли не надо было надевать, чтобы пойти к нему в любое время, когда мне этого хотелось.