Страница 24 из 57
Он объездил весь Кавказ, встречался с людьми, прожившими по сто пятьдесят лет и больше, забирался в горы, был в саклях, где они жили, — выяснял, какие условия, обстоятельства больше всего способствуют продлению жизни человека.
Во многих местах побывал, а вот за границей — в капиталистическом мире — ни разу. Конгресс геронтологов, учредивший Международный геронтологический институт, проходил в столице одной из социалистических стран. На другие ученые форумы, собиравшиеся за чертой социализма, его не приглашали, но он и не жалел об этом — туристом ездить по загранице неинтересно.
Он поехал работать в Международный геронтологический институт с радостью. И скоро пожалел: в Москве дело бы шло куда успешнее. Он работал до самозабвения, как фанатик. Остальное время проводил в стенах квартиры. Иногда ходил к ближайшему газетному киоску — без галстука, по-домашнему. Он чувствовал себя одиноким, был равнодушен к жизни чужой страны, полагал, что и до него нет никому дела…
Галактионова оторвал от альбома телефонный звонок, неожиданный, громкий. Еще большей неожиданностью было то, что звонил Себастьян Доминак. Удивление Галактионова росло: Доминак просил позволения зайти, поговорить о деле.
Галактионов пригласил его.
«Неужели Доминак понял, что он неправ. Конечно, куда ему деваться. Всюду ученые признали значение моих опытов. Он придет с извинениями, и надо отнестись к нему дружески.
Себастьян Доминак явился через час. Он поставил трость в угол и снял шляпу. Большое лицо его было потным, выражало растерянность, но голос прозвучал уверенно:
— Пусть не удивит вас, коллега, мой визит. Разрешите сесть?
— Пожалуйста, вот кресло. Не угодно ли прохладительного?
Доминак выпил фруктового сока, мельком осмотрел комнату, сказал глухо:
— Вы, я вижу, все-таки удивлены. Не смотрите на меня так… Мне трудно говорить. Поверьте, я не помню зла. Хотелось бы забыть наш спор.
Галактионов кивнул головой, налил в стакан вина.
Доминак нахмурился.
— То, что я скажу вам, поверьте, — это из желания сделать добро. Вы не знаете окружающей жизни. Я же родился и вырос в этом городе. Мне известно тут все или очень многое. Так вот — вам угрожает опасность.
— То есть? — в голосе Галактионова прозвучало недоумение.
— Вас могут в любую минуту арестовать.
— Да, возможно, — уже спокойно сказал Даниил Романович, полагая, что это все еще отголоски газетной шумихи. — Но за что?
Доминак снова осмотрел комнату, взгляд его остановился на фотоальбоме.
— Да вот хотя бы за это… — указал он глазами.
— Семейный альбом, — ответил Галактионов, подумав: «А он пришел, кажется, совсем не извиняться, а угрожать. Но что ему нужно?»
— Это менее опасно, — продолжал Доминак. — Квартира, собственность… Может быть другой повод. Вы же помните — все сотрудники института, приехавшие из-за границы, приняли условие чтить законы нашего государства и нести ответственность за их нарушение перед судом.
— Я, кажется, не нарушал законов вашего государства, — не очень уверенно сказал Даниил Романович: он что-то слышал об изобилии законов Атлантии, иные были нелепыми.
— Вот именно «кажется», — усмехнулся Доминак. — Поймите, я не угрожаю вам, не хочу пугать, хочется только проинформировать, предупредить… Вот слушайте. У нас есть закон: по воскресеньям не читать на тротуаре газет, а вы читали…
— Может быть. Но я видел, что читают многие! И никого не арестовывали…
— Да, — согласился Доминак. — Ныне забыли этот закон. Он безусловно устарел. Но он не отменен. — Доминак поднял палец. — Поняли, в чем дело? Его могут применить, когда посчитают нужным, — и получайте три месяца тюрьмы.
Даниил Романович ничего не мог сказать на это. Он только пожимал плечами, все больше удивляясь законодательству атлантов. Оказывается, нельзя мужчине свыше сорока лет появляться без галстука в центральной части города, за нарушение — штраф; запрещено держать крупный рогатый скот — нарушитель этого закона подвергается тюремному заключению на срок до трех месяцев; нельзя свистеть на улице — штраф. Есть закон, который требует, чтобы чихающий прикрывал рот платком. Оказывается, когда-то в Атлансдаме свирепствовала эпидемия гриппа, тогда и издали этот закон, за нарушение его — шесть месяцев тюрьмы.
Доминак назвал еще ряд законов, которые Галактионов не мог нарушить, как и закон о крупном рогатом скоте. Он не ездил на лошадях, запряженных цугом, не ходил на руках для забавы публики, не играл на шарманке перед домом правительства, не кричал: «Смерть королю!» (короля давно не было в Атлантии, — но закон о его защите остался).
Но многие законы Галактионов, вероятно, нарушал: заглядывал в газету на тротуаре, выходил из квартиры без галстука, чихал. И все это известно полиции — так сказал Доминак; она имеет документы, по ним, в совокупности, может набежать Галактионову около десяти лет тюремного заключения.
— И это еще не самое страшное, — продолжал с полной серьезностью Доминак, тогда как Даниил Романович с трудом сдерживался от смеха. — Есть закон, категорически запрещающий одиноким мужчинам принимать по средам и пятницам у себя дома девиц, даже из самых известных публичных домов. Исключение делается для врачей, занимающихся практикой в установленном порядке. Между тем полиции известно…
— Господин Доминак! — не выдержал Даниил Романович. — Это уже слишком… Или вы шутите, или… Выходит, вы пришли ко мне по поручению полиции?
Доминак вздохнул сокрушенно:
— Тут шутки неуместны. Я директор института, и полиция поставила меня в известность… Считаю своей обязанностью сказать вам об этом. Есть еще более страшный закон, изданный сотни лет назад и до сих пор не отмененный. Под страхом смертной казни он запрещает всем мужчинам сожительство с ведьмами и умалишенными женщинами…
Галактионов недоумевал: какое отношение это имеет к нему.
— Я объясню, — понял Доминак немой вопрос. — Мне показали документ, я прочел. Процитирую на память:
«24 июня на тротуаре улицы Благоденствия подобрана девушка в припадке безумия. Как потом выяснилось, это была Эрика Зильтон, которая однажды покончила самоубийством, а затем каким-то чудодейственным образом воскрешена профессором Галактионовым. Девушка, вся в слезах, кричала что-то об издевательстве, об исповеди аббату и, кажется, проклинала русского профессора. Полицейские предположили, что она была изнасилована. Но девушка самым решительным образом противилась медицинскому осмотру, исцарапала лицо и руки врачу и полицейскому чину. Полиция вынуждена содержать Зильтон под строгим надзором как умалишенную…» Понимаете, как это может обернуться против вас?
Даниил Романович негодовал, но не подавал виду: интересно все же, зачем явился к нему Доминак.
— Я думаю, — говорил тот, — как бы не попало все это в газеты — они ведь неразборчивы, — думаю о добром имени нашего института, о том, как помочь вам. Вам нужно иметь в городе друзей, надежных покровителей, да. Если это появится в печати, то, вы понимаете, что ученые, как ни уважали бы они вас, не станут на защиту, они не станут вмешиваться в эту скандальную историю, которая может только порочить их имя. Вам нужны другие защитники, более надежные и влиятельные…
И очень осторожно Доминак повел разговор о том, какие нужны покровители Галактионову. Такие, которые сумеют заткнуть глотку любому, к слову которых прислушивается полиция и суд, даже само правительство. Одним из таких могущественных людей является Джордон Нибиш. Именно тот самый Нибиш… Тут Доминак кстати поинтересовался состоянием здоровья «Мальчика Гуго».
Галактионов ответил, что Гуго скоро будет выписан. Нибиш может судиться с Гуго…
Доминак рассмеялся: разве будет Нибиш судиться с Гуго, сам Джордон Нибиш! И прокурор не будет вмешиваться… Но тут же убрал усмешку с широкого лица и мрачно заговорил о том, какие неприятности, горести, несчастья повлекли за собой опыты Галактионова для самого автора, для Доминака, Зильтон, Нибиша…