Мир демонов

— Неплохая мысль, — сказал Торбурн. — Но Контролеры не будут тратить на это средства. Ты знаешь это.

— Все, чего они хотят, — сказал Старый Хроник с угрюмой вспышкой, странно отличающейся от его обычного сарказма, — чтобы мы приходили назад с полными мешками, и веселей, ребята, веселей! Их не заботит, если нас всех прикончат, пока они жиреют и бездельничают.

Кардон подвел итог тоном, полным такой горечи, что Стэд почувствовал дрожь от ужаса:

— Контролеры не лучше, чем Рэнги в человеческом обличий.

Он подумал о Саймоне, Делле и Астромене Наве. Были они Рэнгами в человеческой маске? Конечно нет. Они были мягкими, цивилизованными людьми. Но они принимают существующий порядок вещей; Форейджеры должны были выходить Наружу и рисковать своими жизнями, чтобы Контролеры могли жить в роскоши. Возможно, они просто не представляют, что это значит — быть Форейджером.

Контролеры устроили в его честь вечеринку, когда он отправлялся учиться на Форейджера. Они желали ему удачи. Знали ли они, в какую жизнь он отправляется? Он был уверен, что они и не подозревают о наплыве горечи, захлестнувшей низшие слои. Никакого понятия о той ненависти, которую здесь питали по отношению с ним.

Его отправили сюда учиться. И, Бессмертный видит это, он учился. Он пылко желал вписаться в жизнь Империи Ар-кон — этот термин его товарищи-Форейджеры почти никогда не упоминали; он хотел бы быть хорошим Контролером, благодарным за предоставившуюся возможность. Быть хорошим Форейджером, думал он, было частью его образования.

Но теперь, теперь он не был уверен.

Он начал понимать две стороны жизни в Арконе — две стороны, которые не имели ничего общего с внутренним и наружным миром.

Он не без паники подумал о том, к кому он будет принадлежать в будущем.

— Пошли, — сказал Торбурн, поднимаясь. — У нас полные мешки. Контролерам это понравится. Пойдемте домой.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

На седьмой день его жизни с Форейджерами вместе с обыкновенной служебной почтой ему было доставлено письмо. Это было первое письмо, которое он получал за свою жизнь, по крайней мере, за свою жизнь в Арконе.

«Я надеюсь, что ты хорошо устраиваешься», — писала Делла. «Саймон и я часто думаем о тебе, и нам интересно, как ты поживаешь. Я думаю, у тебя много новых друзей. Астромен Нав справлялся о тебе недавно. Если ты решишь стать учеником, Стэд, не принимай окончательного решения, не повидавшись с нами. Помни, что тебе еще предстоит окончить свое образование.»

Он прочитал письмо со смешанными чувствами. «Устраиваешься», «как ты поживаешь», «справлялся о тебе». Милые пустые фразы. Рэнг чуть было не устроил из него себе обед.

— Готов, Стэд? — спросил Торбурн.

Он вспомнил, как лейтенант Карджил, солдат, говорил о Рэнге. Теперь, будучи Форейджером, он знал, что Карджил почти наверняка никогда не видел Рэнга своими глазами. Как все Контролеры, он говорил с чужих слов. Они жили в лабиринте. Что они знали в действительности о мире зданий?

— Готов, Стэд? Пойдем, парень. Машина ждет.

— Прости, Торбурн. Я готов.

Стэд вышел из приемного отсека Форейджеров и забрался в кузов машины. Он уселся среди товарищей. Когда солдат у шлагбаума поднял его, и противогазовая завеса взлетела вверх, Стэд воспринял это как символ. Этот шлагбаум, противогазовая завеса, этот голубой свет отрезал человека одного мира и выталкивал его в другой.

Что ж, его выбросило Наружу; возможно, он нашел здесь свою нишу в обществе, в конце концов.

Возможно, в той туманной, забытой, недоступной прежней жизни он был Форейджером. Это соответствовало бы иронии ситуации.

Машина тряслась по грязному коридору, огни остались позади. Еще шесть машин следовали за ними. На этот раз экспедиция будет совсем другой, по крайней мере, для Стэда.

Время от времени, как ему рассказали, когда Бессмертное Существо создавало новые свежие и потенциально богатые хранилища продуктов или сырья, Форейджеры и Охотники устанавливали внешнюю штаб-квартиру. Они делали свои вылазки и возвращались с мешками на временную базу, делая несколько коротких походов, создавая запас, который можно было вывезти караваном машин. Но Правила все равно действовали в этом случае. Только определенное количество продуктов можно было взять за один раз. Все следы посещения людей должны были быть стерты. Они могли показываться снаружи только в короткие периоды времени, как обычно.

Правила охватывали различные странные возможные ситуации.

Один из пунктов, который особенно смутил Стэда, и в котором, несмотря на серьезные рассказы своих товарищей, он все равно видел элементы юмора, ясно говорил, что ни один человек не должен стрелять в Демона. — Стрелять в призрак, в плод воображения, — сказал Стэд. Никто не рассмеялся. Они едва ли слышали его. Форейджеры придерживались своих детских историй о Демонах с увлечением и любовью к мельчайшим подробностям, что впечатляло и раздражало Стэда. Им следовало бы полчаса послушать Саймона и Деллу. Это быстро вышибло бы из них подобную ерунду.

Ему терпеливо объяснили временные графики.

— Наш двадцатичетырехчасовой день и его деление на восьмичасовые отрезки неприменимы Снаружи. — Торбурн прикоснулся к своим наручным часам. — Там существует восьмидневный период темноты, когда освещение бывает только случайное и рассеянное. Затем двухдневный период, когда освещение постоянно возрастает — помнишь свет во время твоей первой экспедиции — затем восьмидневный период, когда свет становится все ярче и ярче, до тех пор, пока после четырех дней уже вообще невозможно выходить наружу. Постепенно он ослабевает, и снова наступает двухдневный период, слабого света, и опять темнота. Старый Хроник кивнул:

— Во времена моего отца этот график был другим. Тогда почти все время было темно. Только около трех дней яркого света.

Джулия вмешалась в разговор на заднем сиденье трясущейся машины.

— Мой дедушка рассказывал мне, что тогда снаружи было почти все время светло, многие дни. Добывать припасы в те старые времена было ужасно.

Стэд вычислял.

— Значит, яркий свет снаружи ослабевает?

— Да. Именно поэтому у нас была передышка день-два. Но теперь мы снова отправляемся. — Он взглянул назад.

Следом за семью машинами с Форейджерами шли еще десять с солдатами. Впереди, как головной дозор, ехали еще две. Аркон собирался защищать ту добычу, которую принесут его Форейджеры. И это поставило для Стэда еще кое-что на место. Он скоро понял, что было два вида внешнего мира. Внешний мир туннелей, коридоров и трещин за стенами, которые располагались снаружи от лабиринта. Это был мир, в котором соперничающие Империи и Федерации воевали за женщин и богатство. Это был внешний мир, о котором так высокомерно говорили Контролеры. Но существовал другой внешний мир, внешний мир номер один Внешний мир — мир Форейджеров и Охотников, мир, о котором Контролеры тоже говорили, но не так высокомерно. И там, Стэд осознал это с болезненным, заполняющим его душу страхом, была земля без крыши, земля Рэнгов и… Демонов?

Он почувствовал, что Ханей смотрит на него, и улыбнулся. Она тут же отвернулась, стала вертеть в руках свое радио, сидела напряженная и неподвижная, несмотря на тряскую дорогу. Стэд ощутил обычное таинственное чувство и стряхнул его с себя. Ханей была женщиной. Это все объясняло. Скромная, застенчивая, маленькая душа — она вызывала в нем чувство, которое ему было сложно определить — отличное и в то же время схожее с его отношением к Делле и, да, с его хаотичными впечатлениями от Бэлль.

Джулия, например, такого значения для Стэда не имела. Джулия могла бы быть и мужчиной. Торбурн, однако, кажется, интересуется ей. Стэд натыкался на непреодолимую нравственную преграду между ним и его товарищами всякий раз, когда он осторожно, случайно, искусно затрагивал проблему мужчин и женщин, и почему они разные.

Не раз на их лицах мелькало странное выражение, особенно у Симса или Валласа, но Торбурн заставлял их замолчать. Постепенно Стэд потихоньку убедился, что Саймон и Делла дали его товарищам инструкции не обсуждать с ним этот вопрос. Это мучило его сначала, но затем он подумал о Делле и о том, с каким жаром она вся отдавалась делу, улыбнулся и стал ждать, когда придет время, чтобы она все объяснила. Он почему-то хотел, чтобы именно Делла объяснила все это, а не Форейджеры, какие бы крепкие узы дружбы ни связывали его теперь с ними.