Морозные дни

Константин Бахарев

МОРОЗНЫЕ ДНИ

С ноября 1919 года до марта 1920 года Сибирская Белая армия шла пешком, по морозу, от Омска до Читы. Транссиб занимали эшелоны с чехословаками, румынами и поляками. Союзники не дозволяли русским войскам занимать железную дорогу. Позднее, за право пропуска эшелонов через Иркутск, чехословаки отдадут красным партизанам доверившегося им адмирала Колчака.

Разные люди уходили от большевиков на восток. И по-разному сложились их судьбы.

— Сергей, я знакомого чеха сейчас встретил, они в эшелонах едут, во Владивостоке раньше нас будут, — поручик Рюмин приложил озябшие ладони к теплому боку печки. — У тебя же там брат с женой, племянники. Может, отпишешь им письмо?

Хлебавший горячее варево из деревянной чашки Сергей Столбин поднял голову и глянул на приятеля.

— Полагаешь, нам хана уже? — он отложил ложку и хлебным мякишем собрал остатки еды в чашке. — Надежды скверные?

— Сам видишь, что происходит, — Рюмин присел на лавку рядом с Сергеем. — Генерал Зиневич отрекся от Колчака, с большевиками сошелся. Нас не пропустят через Красноярск, а чехи пройдут. У них договоренность с красными о нейтралитете. А так хоть надежда будет, что добро не пропадет. Мне-то некому сказать. А командирам нашим не до того сейчас. Слыхал, что происходит? Генерал Войцеховский, Сергей Николаевич, лично застрелил командующего северной группой генерала Гривина. Тот якобы отошел без приказа, и хотел шашкой зарубить Войцеховского. А командарм первой армии, генерал Пепеляев, вместе со своим братом, первым министром правительства Колчака, арестовали командующего фронтом генерала Сахарова. Это же развал. Развал и анархия.

— Да уж, — Сергей черной, давно не мытой ладонью вытер рот. — Что ж, сейчас и напишу. Только бы брат догадался на местный почтамт зайти.

Пересев к затянутому снежным узором окну, он вытащил из вещмешка пачку бумаг, выбрал более-менее чистую и стал на ней писать маленьким химическим карандашом.

Рюмин, налив себе из чугунка горячего супа, достал из кармана серебряную ложку, почистил ее пальцем и начал есть. Иногда Столбин уточнял у него что-то, и лизнув грифель, продолжал составлять письмо.

Кто-то из сеней стал дергать дверь, но она уже успела пристыть к косяку после захода поручика и не открывалась. Рюмин доел суп, вытер чашку хлебным мякишем, прожевал его, поднялся, и подойдя к двери, сильно пнул ее ногой.

— Фух! — с клубами морозного воздуха в избу вошел офицер в валенках, черном крытом полушубке, замотанный в башлык. — Обедаете? А там, в госпиталь Сашку Адамова привезли. Тиф, и крупозное воспаление легких, погибает уже. Я простился с ним. Зашел вам сказать.

Столбин, отложив бумаги в сторону, встал и начал натягивать на себя солдатский тулуп. Рюмин заметался по комнате, ища шапку, нашел, надел, и не опуская у нее ушей, выскочил на улицу. Столбин, закрутив вокруг лица длинный шерстяной шарф, вышел за ним.

— Его надо привязать к саням, — доктор с худощавым лицом обернулся к шагавшим неподалеку офицерам. — Помогите, пожалуйста, а то он в бреду может выскочить, и не заметим как.

— Поможем, — один из офицеров, одетый в черный крытый полушубок, вытащил из-под лежащего больного разлохмаченную веревку и привязал его к бортику саней. Присмотрелся. — Да это же Столбин! Живой! А мы думали, под Красноярском погиб, вместе с Рюминым, когда от партизан Щетинкина отбивались. Ну, поправляйся, Сережа.

Обреченная на гибель колонна генерала Перхурова шла по замерзшему Енисею, обходя с севера железную дорогу, на которой укрепились части красных повстанцев. Обозы с разобранными орудиями и ранеными задерживали поход, но оставить их ни у кого не возникало даже мысли. Сибирская армия разделилась на две части. Перхуров пошел на север, а части генерала Каппеля двинулись напрямик к Байкалу, по незамерзающим даже в морозы рекам. Во время этого ледяного похода Каппель провалился под лед, простудился, отморозил ноги. Ему их ампутировали, но это его не спасло. Каппель заболел двусторонним крупозным воспаление легких и скончался. После его смерти все сибирские войска белых перешли под командование Войцеховского.

Наступило Рождество. В этот день части Сибирской армии подошли к Енисейску и расположились там на отдых. От морозов на реке трещал лед. Снегопада не было уже давно, погода стояла тихая и солнечная. Далеко, насколько можно было видеть, на льду лежали замерзшие конские трупы и чернели брошенные пустые сани.

— Представляете, больные идут на поправку, — сообщил худощавый доктор капитану Кузнецову, сидевшему на трехногой табуретке, и пытавшемуся зашить прореху на тулупе. — Низкие погодные температуры оказали воздействие, притушили жар и пожалуйста. Вот капитан Столбин. Я уж думал, безнадежен, а он на поправку пошел.

— Вот и хорошо, — прогудел Кузнецов, вытягивая вверх руку с иголкой.

В разговор вмешался полковник Сутеев, валявшийся на койке с блаженным видом.

— Сережа поправляется? — спросил он. — Это точно?

Худощавый доктор, улыбнувшись, кивнул головой.

В самый Новый Год генерал Перхуров приказал выступать. Колонна отдохнувших бойцов из сибирских корпусов и дивизий начала вытягиваться из Енисейска. В домах топились печи, белый дым прямыми столбами уходил в ярко-синее небо. Холод буквально придавливал шагающих военных к земле. Воздух резал ноздри… Создавалось ощущение, что если вдохнуть его поглубже, он разрежет тело изнутри. Кузнецов, вспомнив, что обещал докторам помочь погрузить больных и раненых, поторопился в госпиталь. Однако женщина, прибиравшаяся в здании земской управы, где размещались медицинские службы, сказала ему, что всех увезли еще затемно.

— Только там, в комнате умерший лежит, — протяжно акая, добавила она. — Мы его похороним завтра. Сегодня ночью помер.

Кузнецов решил посмотреть, кто скончался и попрощаться, если попадется знакомый.

В углу комнаты, на соломенном матрасе, вытянувшись, со сложенными на груди руками лежал Сергей Столбин. Кузнецов удивился, увидев его, но решил, что на все воля божья. Он снял с головы шапку, перекрестился и уже собрался было уходить, как вдруг заметил маленький сгусток крови в уголке рта у покойного. Кузнецов подошел поближе и нагнулся, рассматривая лицо Столбина. Потом он аккуратно перевернул тело набок. Изо рта покойного медленно засочилась темная, уже свернувшаяся кровь.

Кузнецов, который всю жизнь прослужил следователем в военной прокуратуре, действовал дальше почти автоматически. Он расстегнул тулуп на теле, и сразу увидел обожженное пулевое отверстие в груди Столбина.

Подозвав к себе уборщицу, Кузнецов узнал, что Столбин еще вечером был живой и даже разговаривал. В комнате, где он лежал, спал еще доктор, но тот сегодня заночевал в штабе, обговаривая маршрут госпитального обоза. Поэтому последнюю ночь Столбин оставался один. Утром обнаружили, что он мертв. Доктор пощупал пульс, очень огорчился и велел всем собираться, а умершего распорядился похоронить. У него времени на это уже не оставалось. В комнате женщина еще не прибиралась. Кузнецов выслушал ее и велел пока сюда не заходить.

— Убийство, — бормотал он, оглядываясь. — Но зачем? Зачем убивать Столбина? А это что такое?

Под сдвинутым с места покойником лежала девятимиллиметровая гильза от пистолета.

— Предположим, — снова забормотал Кузнецов, рассматривая находку. — Убийца упирает ствол прямо в грудь, стреляет. Выстрел заглушен, так как газы от пороха гасятся об тело. Гильза вылетает, ударяется об стену, и закатывается под Столбина. Характер ранения об этом и говорит. И что делать? Карманы надо проверить, вот что. Может, какая-нибудь тайна здесь или месть? Ужасно все странно! Хладнокровный тип. Не забыл после выстрела тулуп у Сережи застегнуть аккуратно.

В карманах следователь нашел несколько смятых купюр, огрызок химического карандаша и несколько скомканных листов бумаги.