Приготовительная школа эстетики

Итак, жан-полевские «нигилисты» и «материалисты» запечатлены как художественные образы, характерно заострены, как такие крайности, между которыми — и в укор им — появляются истинный поэт и истинная поэзия — та стихия, которую неустанно утверждает и воспевает Жан-Поль. Есть, быть может, неожиданная стилистическая параллель жан-полевской поэтической характерологии — это работа Гете «Коллекционер и его родственники» («Der Sammler und die Seinigen»), напечатанная в 1799 году. В ней, в отличие от своего прежнего разделения искусства на «простое подражание природе», «манеру» и «стиль», Гете рисует шесть классов художников, наделяя их изысканно-странными именами. Тут есть «подражатели» и «имажинанты», или «фантомисты», «характерники» и «ундулисты», «выписыватели» (Kleinkunstler) и «эскизники» (ВА XIX 269). Из попарного соединения противоположных крайностей манеры возникают идеальные требования совершенного произведения искусства. Выступая в период своей неоклассики против любой характерности в пластических искусствах[41], Гете играет шутку со своей теорией — как бы предлагая ее в форме характерного жанра с гротескно поименованными типами художников, персонифицирующими крайности стиля. Этим он несколько отстраняет ее глубоко серьезный эстетический смысл. Более того: работа эта, которую всегда публикуют, естественно, среди статей Гете по искусству, самим автором определяется как «семейный жанр в письмах» (ВА XIX 827) или как «роман в письмах» (ВА XIX 829). И у Гете взаимопроникновение теоретических задач и художественных средств создает специфический литературный, художественно-философский жанр, давно уже не схватываемый принятой классификацией жанров словесности. Запечатлеваемая в таком жанре искусствоведческая теория отмечена тем, что не ловится на слове: было бы комично — иначе чем в шутливом контексте и в иронических целях — выводить гетевских «подражателей», «фантомистов», «характерников» за пределы работы и постулировать шесть соответствующих творческим типам постоянных, твердо установившихся манер — «ундулизм», «фантомизм» и т. п. Подобная теория в ее словесной конкретности существует сейчас и здесь, и суть ее в том, чтобы приоткрыть вид на истинный смысл искусства косвенными средствами. Жан-полевские «нигилисты» и «материалисты» напоминают этих гетевских характерных типов: можно сказать, что поэтическая в существе своем мысль рядится в одежды нарочитой теоретичности, рождая уродов характерности, которых, как у Гете, припечатывают, в довершение всего, их безжалостными именами.

Жан-Поль писал Якоби из Берлина 2 января 1801 года о своих взаимоотношениях с романтиками: «Я живу тут недурно с Тиком и Бернгарди (шлегелианцами); прежде чем расходиться во мнениях (divergieren), мы основательно сходимся (convergieren); ведь эта партия обладает настоящим поэтическим духом, тогда как враждебная ей лишена даже соответствующего душевного органа...» Но Жан-Поль тут же добавляет: «Дух для них — повсюду все, а форма его вочеловечения — безразлична» (П IV 45.3 — 7). «Вочеловечение» — это, как позднее у Зольгера (1815), вхождение идеи в материальную плоть жизни. Пренебрежение жизненным материалом — «нигилистическая» тенденция внутри новой поэтической школы, то есть тоже и внутри романтизма, тенденция, проходящая поперек этой новой школы и не дающая чистый тип нигилиста. Вот почему жан-полевский «нигилист» остался без реального прототипа. Прежде чем свести «нигилизм» (в «Малой заключительной школе») к просветительской теме писательской эрудиции, Жан-Поль сумел показать его в широких философских горизонтах. Являющийся в конце «Школы», перед лектором третьей ее части, пылкий поэтический юноша-шеллингианец, настроенный против гердеровской старческой вялости мысли и стиля, — это, видимо, Альбано жан-полевского «Титана»[42], герой, исполненный энтузиазма, душевно-богатый, — но вот и в этом своем загадочно являющемся в «Школу» юноше-энтузиасте, в этом антиподе нигилизма, Жан-Поль сумел обнаружить нигилистические нотки, — словно в них неотъемлемая черта борющейся с прозой поэтической партии...

Подражание. Очень не просто и жан-полевское понятие подражания. Оно-то и дало повод к различению «нигилистов» и «материалистов»

Термин «подражание» появляется в первом же параграфе «Эстетики», в начале (V 30.27), — как то уместно для эстетики или поэтики. Жан-Поль ссылается на Аристотеля, и комментаторам «Школы» данное определение («прекрасное, или духовное, подражание природе» кажется аристотелевским[43] Между тем это, конечно, не так: Жан-Поль не только берет Аристотеля, очевидно, из вторых рук, но он приводит столь общую формулу подражания, что она, наверное, удовлетворила бы самых разных эсгетиков на всем протяжении VIII века, эпохи Просвещения[44]. У Жан-Поля ничего аристотелевского не остается; его «прекрасное» (schon) — это «изящное», «художественное», понятие эстетики XVIII века, «природа» — философская «природа» XVIII века, отнюдь не аристотелевская[45]; «духовное» как будто должно внести какие-то различения в сущность «подражания», но затем оказывается синонимом «прекрасного» (V 30.31: «прекрасное, или духовное»). Для 1804 года это краткое жан-полевское, мнимо аристотелевское определение — архаично по стилю, по подбору слов.

Но, может быть, самое ценное в жан-полевском «определении» и есть его безликая и небрежная краткость, способная на своем месте, в начале богатой замысловатыми ходами мысли «Приготовительной школы эстетики», передать — без всяких дальнейших нюансов и разграничений — сам эстетический принцип просветительской эпохи, его суть.

Этот просветительский принцип является и принципом Жан-Поля, что, однако, не значит, будто Жан-Поль — эстетик-просветитель. Тут надо понять одну тонкость: ведь нельзя даже просто сказать, что Жан-Поль разделяет просветительский тезис о подражании природе. Но нельзя сказать и обратного!

Принцип подражания претерпевает одну и ту же судьбу у Жан-Поля — в теории и на практике, в поэтике и в поэзии.

Жан-полевский поэтический мир — как строится он в его романах и исследуется эстетически — заключает в себе два образующих его широких противодвижения:

1) природа вочеловечивается (V 38.18); ее внешняя форма становится индивидуально, субъективно окрашенным образом; в своем вочеловечении природа становится, наконец, выражением внутреннего — души, индивидуальности, личности;

2) природа пресуществляется в божественную плоть идеи (V 43.16).

Жан-Поль согласен называть этот процесс «представлением идей посредством подражания природе» (V 43.14). Это — переход идеи в материальный мир.

Противодвижения едины, и Жан-Поль стремится перекрыть их понятием подражания. Но, поступая так, он должен или разделить подражание — на подражание «внешнее» и «внутреннее» (то есть подражание материальной природе и миру души, реальности и идее), или разделить природу — на природу внутреннюю и внешнюю. Жан-Поль в своем § 4 предпочитает сказать так: «Поэзия подражает одновременно двойственной природе — внутренней и внешней» (V 43.11 — 12). Заметим попутно, что если бы Жан-Поль попытался ввести это свое уточнение в первоначальную «дефиницию», то она звучала бы так: «Поэзия есть прекрасное (духовное) подражание одновременно двойственной природе — внутренней и внешней»!

Жан-полевская природа двойственна: это 1) материальная природа; 2) природа внутренняя. Пресуществляясь и вочеловечиваясь, жан-полевская природа становится образным, духовным, психологическим космосом. Космичность ее уже заложена в образе ее описания — в образах вочеловечения и божественного пресуществления. Мир реальной, материальной, видимой природы заполняет весь этот космос — это одно движение и одна сторона, а с другой стороны, космос — это царство индивидуального, субъективного духа, души, царство психологического, материя воплощения человеческого Я, которое, однако, никогда не бывает и не может быть произвольно-субъективным романтическим Я, поскольку твердые, осязаемые, зримые контуры реального мира сдержат его. Жан-полевские противодвижения состоят в экспансии природы на мир духа и души и в экспансии душевного на материальный мир природы. Внутреннее, душа, осознает себя как пространство космоса. Обе природы, разъединенные, соединяются у Жан-Поля в одно целое, но, будучи разными, в одно и то же время распадаются — а потому соединение их бывает непрочным, временным, природы смешиваются, перемешиваются, соприкасаются, смыкаются на краткий миг, выходят друг из друга, — это такой мир беспрестанной образной метаморфозы, который не знает покоя и никогда не может задержаться на одной из своих сторон.

41

См., например. Mason Eudo С. Schonheit, Ausdruck und Charakter irn asthetischen Denken des 18. Jahrhunderts. — «Geschichte, Deutung, Kritik» Festschrift W Kohlschmidt. Bern, 1969, S 91 — 108

42

К такому выводу пришел Э. Беренд, работая над рукописными материалами Жан-Поля (Jean Pauls Werke, hrsg. von К. Freye, Berlin..., 1908, TI. VIII, S. 547).

43

Э. Беренд: «Эта дефиниция... приблизительно соответствует взгляду Аристотеля» (Jean Pauls Werke..., TI. VIII, S. 488); H. Миллер: «Аристотель цитируется не дословно, более или менее передается мысль его „Поэтики“, гл. XII [?]» (в изд. Жан-Поля: V 1201). О мимезисе Аристотеля см.: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика. М., 1975, с. 402 — 417; о природе — там же, с. 415 и 377 — 383. В «Метеорологии» (381 Ь 6) Аристотель прямо пишет: «Искусство подражает природе» (he techne mimeitai ten physin), что подробнее объясняется в «Физике» (II 2, 194 а 20), причем ни одно из трек слов Аристотеля и отдаленно не соответствует их просветительскому пониманию см. комментарий Г. Вагнера в кн.: Aristoteles. Physikvorlesung, ubeisetzt von H. Wagner. 2 Aufl., Berlin, 1972, S. 455 — 456.

44

См., например, Готтшеда (Gottsched J. Chr. Schriften zur Literatur, hrsg. von H. Steinmetz. Stuttgart, 1972, S. 39, 79: «Подражание природе, составляет сущность всей поэзии») и рамлеровскую переработку Баттё: искусство подражает прекрасной природе (Einleitung in die schonen Wissenschaften. Nach dem Franzosischen des Herrn Batteux... von Karl Wilhelm Ramler. I. Band, 3. Aufl., Leipzig. 1769, S. 34 u. а.); ср.: Wellek R. A History of Modern Criticism, vol. I. 5 th print. New Haven and London, 1965, p. 14 — 15 (об аристотелевском «мимезисе» и классицизме XVIII века), 25 — 26 (о подражании у Баттё и «натурализме» эстетики XVIII века).

45

«Природа у Аристотеля часто мало чем отличается от предельной божественной причины и трактуется в одной плоскости с божественным, космическим Умом» (Лосев А. Ф. История античной эстетики... М., 1975, с. 415).