Ночная воровка

— Я бы с удовольствием прокатил тебя на таком. — Найк провел рукой по русым волосам, словно уже ощутил, как ветер будет трепать их, когда они полетят на этом мотоцикле из Москвы в Тулу.

Найк подрулил к маленькому особнячку, Надя понимала, что они где-то в центре Москвы, в пределах Садового кольца, но точно не сказала бы, где именно. Впрочем, сейчас ей это не было важно.

Зал всего на пять столиков, интерьер простой, но уютный, без всяких телег с едой, без снопов в витринах, без связок баранок, висящих вдоль стен.

— Это место похоже на столовую на нашем ранчо, — пояснил Найк. — Смотри, портреты на стенах. Это могут быть родственники, друзья, почетные посетители.

Надя огляделась, действительно, в рамочках, под стеклом, как когда-то было модно и в Москве, были снимки. Яркие, цветные.

Найк усадил ее в уголок, им тотчас принесли меню.

— Выбирай.

— Я полагаюсь на твой вкус.

— Хорошо. — Он кивнул и закрыл меню.

Официант, приняв заказ, бесшумно исчез, а потом так же бесшумно вернулся с плоскими широкими тарелками.

— Вот это — спаржа. Отварная, — пояснил Найк.

— Однажды я покупала спаржу, правда, консервированную. В банке. Она мне показалась пресной.

— Эта не покажется, не сомневайся. — Он подал Наде бокал с минеральной водой. — Спаржа холодная, под соусом винегрет.

И правда, отварная спаржа с соусом была не пресной. Уксус, растительное масло и горчица, соединившись, сделали свое дело. А лук, зелень, мелко нарубленное крутое яйцо и перец придавали блюду пикантный вкус.

— Замечательно, — покачала головой Надя.

— Ты историк, но наверняка не знаешь, что в конце прошлого века Москва считалась центром выращивания и выгонки спаржи.

— Если честно, я вообще думала, что спаржа — это заморское растение.

— Во-от, я так и знал. Но представь себе, что за Пресненской заставой были огороды Корольковых, их предки еще до войны тысяча восемьсот двенадцатого года, до вступления французов в Москву, занимались выращиванием спаржи.

— Не хочешь ли ты сказать, что это твои предки?

— Нет, но очень дальние родственники. А самая крупная спаржевая плантация в двенадцать десятин — это тринадцать гектаров, чтобы ты знала и не пыталась соображать, много это или мало, находилась в Хамовниках. Это наша плантация.

— Ну да?

— А что удивительного? Выращивать спаржу очень просто, надо побольше навоза, и все. — Он пожал плечами, как будто выращивал спаржу всю свою жизнь. — А знаешь, как приятно ее выращивать…

— Ты говоришь так, словно занимался этим сам, а не твои предки.

— Ну конечно сам. У себя дома, в Форт-Росс. Стоит ее посадить один раз, и после этого собираешь годами.

Надя подумала, а может быть, и они с бабушкой выращивали бы ее на даче, если бы знали, как это просто.

— Не думай, что я преувеличиваю. Спаржа растет на одном месте до пятнадцати лет, она прекрасно зимует, корням не страшны тридцатиградусные морозы. А ранней весной почва трескается, это сигнал — спаржа готова. Ее убирают в мае. Осторожно разгребаешь землю и выламываешь молодые побеги с нераспустившейся головкой.

— Они длинные? — Наде стало интересно, потому что в тарелке у нее лежали нарезанные стебли.

— Примерно двадцать сантиметров, — ответил Найк. — В почве побеги отбеливаются, а на свету, на поверхности, становятся зеленовато-фиолетовыми. Ну как на вкус? В консервированном виде ты уже пробовала…

— Да, она была итальянская.

— А теперь испанская, но вареная.

— Эта вкуснее, — ответила Надя.

— Здесь очень умелый повар, — заметил Найк.

— Знаешь, я, в общем-то, не прочь стать вегетарианкой, если все эти заморские травы и овощи будут доступными. — Надя отодвинула тарелку.

— Вот к этому я и стремлюсь, — сказал Найк. — Тогда можно смело все оружие, которое создано для охоты, выставлять для восхищения и любоваться им.

Она кивнула.

— Надя, я не расспрашиваю тебя об экспозиции не потому что мне не интересно, наоборот, я сгораю от любопытства. Но я хочу, чтобы ты сделала ее сама. Я полагаюсь на тебя. Я доверяю тебе. Поэтому не сочти мой вопрос за попытку проверить. Мне просто интересно, как ты придумываешь экспозицию?

— Во всем и всегда я отталкиваюсь от цели.

— Ты не романтик?

— Я самый настоящий прагматик, особенно когда речь идет о деле. Понимаешь, даже в самом романтическом интерьере, если присмотреться, есть свой порядок. Иначе — хаос. А что касается коллекции, тем более оружия, к ней можно подойти по-разному. Какую цель видишь ты, выставляя все эти прекрасные образцы на обозрение?

— Я хочу показать, каким сообразительным существом является мужчина по своей природе, — засмеялся Найк. — Каким мастерством и смелостью обладает — он способен пойти на свирепого зверя с арбалетом, одолеть его, не прибегая к огнестрельному оружию. Нужна недюжинная сила и ловкость, чтобы завалить зверя и добыть пропитание семье. Я верно говорю, пропитание?

Надя улыбнулась.

— Да, но несколько старомодно.

— Понял. Я куплю себе словарь нового русского языка.

— Ох, только прошу тебя, покажи его сперва мне. Ладно?

Найк засмеялся.

— Такой я уже купил. Но у меня не задерживаются в голове те слова, которые в нем собраны, ты ведь знаешь, язык без среды мертв.

— Ты прав. Ну так вот и оружие без особенной среды мертво, поэтому я сперва выясняю цель экспозиции и осматриваю место под нее. Вещи я располагаю так, чтобы они вызывали восхищение. Я много времени трачу на выбор света. А вот если бы целью выставки было стремление показать историю развития оружейного дела, дать материал для истории культуры, тогда располагать экспонаты следовало бы в хронологическом порядке…

— Понимаю, я согласен с тобой. Но мне кажется, что в какой-то мере и наша камерная выставка будет просветительской. Многие люди никогда не видели арбалета даже на рисунке.

— Конечно, ведь только восхитившись чем-то, ты стараешься узнать побольше о том, что привело тебя в восторг. Если новый знакомый тебе не нравится, не интересен, то тебе не хочется узнать о нем все.

— Пожалуй. О госпоже Федориной, например, мне почему-то не хочется ничего узнавать. — Найк помолчал, пожал плечами. — А о тебе мне хочется узнавать все больше, день ото дня. Но ты не слишком-то рассказываешь.

— Я работаю, я занята. — Надя улыбнулась, а сердце дернулось, но она уже научилась держать его на коротком поводке, свое сердце. Это в прошлом оно было у нее словно на гибком шланге, вроде того, с помощью которого она на днях подсоединила новую газовую плиту к трубе.

Найк ухмыльнулся.

— Понятно. Итак, значит, сперва восхищение публики, потом просвещение. Еще что ты скажешь?

— Я считаю, эта экспозиция должна восприниматься как сугубо частная коллекция и походить на собирателя. У нее должен быть твой характер.

— А ты его уже поняла?

— В какой-то мере, но даже не по тебе, а по собранному тобой оружию.

— О’кей. — Он не стал расспрашивать, что именно Надя открыла в нем, в его характере, но хотел услышать продолжение.

— У тебя нет старинных отремонтированных вещей, как часто бывает в личных коллекциях. Ремонт заметно снижает ценность вещи. Я считаю, старую вещь лучше оставить в том виде, в котором она тебе досталась, а рядом поместить рисунок, где она изображена в первозданном виде. Можно выставить имитацию, копию. Самое ужасное, по-моему, когда видишь рукояти мечей и шпаг со вставленными в них стальными полосами, которые только издали кажутся настоящими клинками. — Надя даже передернула плечами. — Ты очень правильно хранил свои вещи, должна тебе сказать. Ни ржавчина, ни ярь-медянка, ни гниение не тронули твою коллекцию.

Найк довольно кивал.

— Да и мои предки тоже относились с пиететом к вещам. Они хранили их в сухих и светлых комнатах. Если арбалет отделан слоновой костью…

— …а слоновой кости нужен свежий, но не влажный воздух, — закончила за него Надя. — А если кость со временем приобретает коричневатый цвет… — Она многозначительно посмотрела на Найка, но тот молчал, позволяя ей самой закончить фразу. И она закончила: — Ее надо поместить под стеклянный колпак или между оконных стекол, на солнечном свету она постепенно посветлеет.