Страница 3 из 24
— А дома ли хозяева и можно ли их видеть?
— Можно, можно, все дома, — заговорила Серафима Борисовна (так звали жену Нагибина) и любезно пошла навстречу выглядывавшему из передней механику-шведу Густаву Карловичу. Это был еще молодой человек лет тридцати с небольшим, темноволосый, крепкого сложения мужчина с приятным и умным лицом. Он держал себя с Нагибиным совершенно просто, по-товарищески, частенько подшучивал над его начальнической важностью и один в заводе дерзал спорить с ним и опровергать его иногда не совсем удобные для себя распоряжения. И Нагибин смалчивал и нехотя подчинялся, зная, что главное управление дорожит механиком и не желает, чтобы между ними были какие-либо распри. Крапивина познакомили с вошедшим Густавом Карловичем.
— А-а! Здравствуйте, здравствуйте, — сказал механик, говоривший хорошо по-русски и только изредка употреблявший не совсем правильные выражения. — Мы вас давно тут ждем. Сергей Максимович-то наш, бедняга, трухнул-таки да и нас-то напугал. А отправляться в Елисейские поля[3] еще не хочется, еще пожить хочется, поработать. Конечно, поживете у нас, — заключил механик свою речь, потряхивая энергическим пожатием руку Василия Ивановича.
— Да, я послан с тем, чтобы прожить здесь время эпидемии; но я нашел ее уже значительно ослабевшей и большинство больных выздоравливающими. Можно надеяться, что она теперь не возобновится больше, — ответил Василий Иванович.
— Ну, разумеется, разумеется. Я того мнения, что с появлением нового эскулапа у нас все болезни исчезнут, и духу не будет, — весело смеясь, говорил механик. — А долгонько же, однако, управление собиралось послать нам помощь. Чуть не два месяца прошло, как донесли отсюда о появлении тифа. Не очень-то оно заботится об нас, не очень. — И Густав Карлович похлопал по плечу управителя.
— Да ведь и не было таких особой важности случаев, из-за которых бы тревожиться стоило, — возразил Нагибин с обычной своей флегмой. — И один Сергей Максимович управлялся хорошо. Вот и Василий Иванович нашел все его действия правильными.
— Ну, конечно, все правильно! И то, что человек пять-шесть на кладбище стащили — тоже правильно, — рассмеялся механик.
— Случаи смерти могут быть и при самых лучших врачах, — сказал Крапивин, — а энергия и неутомимость Сергея Максимовича просто удивительны, я преклоняюсь перед ним.
— Но, кажется, у него очень мало знаний, — сказал Густав Карлович с серьезной миной, — вообще небогато тут, — и он ткнул себя пальцем в лоб. — А сам доктор не собирается сюда?
— Собирался, но он что-то нехорошо себя почувствовал и не поехал, побоялся тряской дороги. Вот меня и командировали сюда.
— И лучше, и умнее поступили, а только я уж не раз замечал, что доктору всегда начинает нездоровиться, когда ему предстоит чем-нибудь потревожить свою особу. Не понимаю я, зачем это управление держит такого старого, обрюзглого, обленившегося врача.
— Господа, выпить прошу вас, уж давно адмиральский час пробил, — предложил Нагибин, желая прекратить разговор, начинавший ему не нравиться.
— А, выпить! Это мы не прочь, — сказал Густав Карлович, подходя к столу, около которого хлопотала Серафима Борисовна, прибавляя разной снеди. — Только я всегда скажу, что этого старого лентяя давно прогнать следовает. Велика важность, что когда-то, полтораста лет тому назад, он вылечил самого князя от флюса там или насморка, так и надо держать его за это целый век, — говорил Густав Карлович, взявшись за рюмку и обводя всех вопросительным взглядом.
— Господа, здоровье вновь приехавшего! — предложил Нагибин, протягивая механику рюмку. Они чокнулись с Василием Ивановичем, ответившим легким поклоном на их тост, и выпили.
— Я слышал, у вас уже были столкновения с доктором? — продолжил механик раз наладившийся разговор. — Ну и что же? Как вы его нашли? Ведь старая ветошь — и только? Сергей Максимович-то у нас, пожалуй, лучше будет?
Механик весело расхохотался.
— Упрям очень наш доктор и как-то мелочно самолюбив, — ответил Василий Иванович.
— Довольно вам, господа, толковать на эту тему, давайте-ка повторим да вот займемтесь лучше этим. — И, вновь налив рюмки, Нагибин придвинул гостям блюдо с маринованными линями.
— А-а! Лини! — воскликнул Густав Карлович, неравнодушный ко всякой вкусной снеди. — Да где вы их достали, Николай Модестович? И что бы хоть немножко поделиться со мной.
— И поделились, — ответила за мужа Серафима Борисовна. — Я уже послала две парочки Марье Ивановне.
— Вот за это спасибо, это любезно, это по-дружески, — говорил Густав Карлович, пожимая руку Серафимы Борисовны. — Почему же только Меричка не сказала мне об этом?
— Верно, сюрприз хочет вам сделать, — предположила Серафима Борисовна, улыбаясь [4].
III
Густав Карлович, нанявшийся в Новый Завод устраивать пудлинговые печи и ставить какие-то машины, проводил целые дни в фабрике, приходя домой только к обеду, поэтому Марья Ивановна, сидя дома одна целые дни, была рада обществу Лизы. Она охотно поделилась с ней всеми своими знаниями по части рукоделий, светских приличий, а также и мод. Поделилась выкройками и рисунками из Модного журнала, который выписывала, и стала ее руководительницей и наставницей по устройству костюмов, выбору материй для них и вообще во всех мелочах жизни, которые в то время одни наполняли все время женщин.
Дружные между собой во всем, молодые приятельницы только в одном мало сходились: Лиза очень любила читать, а Марья Ивановна почти ничего не читала и только иногда слушала, как Лиза читала ей какой-нибудь рассказ или повесть, обыкновенно переводную, печатавшуюся в Модном журнале. Когда получался Модный журнал, Лиза прежде всего набрасывалась на чтение, а Марья Ивановна отнимала у нее журнал и заставляла прежде с должным вниманием отнестись к модным картинкам, рисункам и выкройкам и тогда уже разрешала ей читать то, что было тут по части литературы. Кроме Модного журнала, в Новый Завод выписывалась газета в контору, да Назаров в компании с другими конторскими служащими выписывал журналы, а всякие другие книги были большой редкостью. Лиза, разумеется, читала журнал потихоньку от отца, а часто и от тетки приходилось прятать книгу.
Серафима Борисовна находила, что девушке всего приличнее сидеть за рукодельем или заниматься домашними работами по хозяйству, а не тратить время на чтение всяких пустяков. И Марья Ивановна считала своей обязанностью говорить Лизе, что в романах больше вздору, чем правды, что и люди и чувства там все выдуманные, но Лиза не верила и спорила. Эти-то споры, вероятно, больше всего и послужили к их сближению. Для Марьи Ивановны весь мир заключался в ее Густаве, Юлечке и Басе да еще в устройстве своего домашнего обихода и комфорта. Но, живая и общительная от природы, она находила время и для общения со своими знакомыми, любила и поболтать, и пошутить, и посмеяться. Вообще молодежь в Новом Заводе находила ее в высшей степени хорошей женщиной, а Лиза и любила и глубоко уважала ее, благодарная в душе за то, что Марья Ивановна не пренебрегла обществом такой простой, необразованной девушки [5].
— Эге, дружище, да ты, видно, попался! Я ведь видел третьего дня, как вы прощались, когда вместе вышли от механика, и тоже заприметил кое-что.
— Ну, как же прощались? Обыкновенно, как с тобой и другими, за руку и только.
— А тебе, небось, облапить и расцеловать ее хотелось? — шутил Назаров, смеясь.
— Семен, замолчи, не болтай вздору!
— Да вижу, вижу, что таешь; вижу, не скрывайся, — не унимался Назаров.
— Нечего видеть-то. Я прямо скажу, что Лизавета Петровна славная девушка, умная и очень мне понравилась, но о любви и поцелуях еще и думать рано. Всего-то раз пять виделись и несколько слов сказали друг с другом, а вы уж и пошли сочинять, — с досадой сказал Василий Иванович, выходя из палаты.
3
Отправляться в Елисейские поля… — умереть. В греческой мифологии Елисейские поля (Элизиум) — место вечного успокоения душ умерших.
4
Некоторые листы рукописи здесь утрачены. Очевидно, на отсутствующих страницах в повесть вводилась Лиза Архипова, дочь хлебного запасчика, племянница Серафимы Борисовны.
5
Здесь утрачено несколько листов рукописи.