Страница 22 из 122
Однако личность, именуемая Кудретом Янардагом, все еще оставалась для них загадкой. Кто он, обыкновенный мошенник или, как болтают в тюрьме да и в городе, важный чиновник из Анкары? Судя по виду, он скорее чиновник. Сколько величия, сколько высокомерия! И одет с шиком.
Персона да и только. Даже в уборную его провожает слуга. А когда шествует по двору, все заключенные стихают и расступаются перед ним. Знай они точно, что он мошенник, а не чиновник, все было бы проще. За небольшое вознаграждение какие-нибудь бродяги так бы его отделали гнилой картошкой и тухлыми яйцами, что от его важности не осталось бы и следа. Но это рискованно. Прежде надо хорошенько его прощупать.
Как только Кудрет, возвращаясь из уборной, стал подниматься по лестнице, пятеро старожилов тюрьмы вскочили со своих мест.
Кудрет небрежно опустился на покрытую ковриком лавку и произнес:
— Не утруждайте себя. Садитесь, пожалуйста!
Бывшие судебные секретари, судебные исполнители и банковские чиновники с сединой в бороде и усах, привыкшие гнать в шею всяких просителей, кричать на них, вдруг поджали хвосты, съежились, присмирели. Ничто не ускользнуло от их придирчивого взгляда, даже то, что у «ревизора» нет ни единого седого волоска. А какой у него костюм, как он держит себя! Словно создан для того, чтобы повелевать другими.
— Какой прикажете подать кофе, бей-эфенди?
Не отвечая на вопрос, Кудрет спросил:
— А кто будет варить?
Все оторопели. Что за странный вопрос? Варить будет тот, кто за мизерное вознаграждение варит всем, кому смертную казнь заменили тридцатью годами заключения.
— Омер сварит, — сказал Протокольщик. — Пройдоха Омер…
— А что он за человек?
Все наперебой стали рассказывать. Омер с кем-то не поделил воду для орошения и нажил себе врагов. А они подстерегли однажды его жену и изнасиловали. Женщина вернулась домой, рассказала все мужу и застрелилась. Всегда спокойный, выдержанный Омер потерял рассудок — схватил пистолет, лежавший в луже крови рядом с убитой, и помчался к дому обидчиков. Там он убил семерых, в том числе семидесятилетнюю старуху и спавшего в колыбели младенца.
Хладнокровию, с которым «ревизор» все это выслушал, мог бы позавидовать судья по уголовным делам. Вдруг он хлопнул в ладоши и крикнул:
— Фейзи, сынок!
Подбежал кахведжи[29] Кемаль-аги:
— Что угодно?
— Свари-ка мне кофе!
— Слушаюсь, эфендим!
— И о товарищах не забудь!
Случай был из ряда вон выходящий. Мало того, что гость отверг предложенный кофе, так он еще словно бы в пику им, велел сварить кофе своему кахведжи. Разве это не оскорбление?
Словно угадав их мысли, «ревизор» снова заговорил:
— Не взыщите! Я знаю, что действую вразрез с этикетом, но поделать с собой ничего не могу. — И тут его понесло: — Даже блаженной памяти Абдул-Хамид Второй не смог бы уговорить моего деда-пашу выпить кофе, сваренный придворным кахведжи! Вы только представьте себе! Сам Абдул-Хамид Второй, ставший тенью аллаха на земле, чье невзначай оброненное слово считалось законом! Отец мой был, правда, более покладист, ну а я…
Он окинул всех жестким взглядом:
— Министр внутренних дел — мой приятель. Мы просто обожаем друг друга…
Кудрет умолк, словно сожалея о том, что слишком разоткровенничался, и продолжал уже боле мягким тоном:
— Я назвал его своим другом, но это… Словом, уважаемые, я хотел сказать, что характер тоже передается по наследству — таков закон природы. Отец мой, я уже вам говорил, не был таким щепетильным. Но он, как и я, пошел в своего деда. Так вот, прихожу я однажды к моему другу, министру внутренних дел, а он вызвал курьера и спрашивает, какой мне подать кофе. Мошенник, он прекрасно знал, что я отвечу, но решил схитрить и сделал вид, будто запамятовал. А может, хотел поймать меня на удочку, чтобы затем подтрунивать: «Ну что, Кудрет, где твоя пресловутая наследственность? А ты еще говорил, что твой дед не пожелал пить кофе у самого Абдул-Хамида!»
Слушатели — а к лестнице уже сбежались все заключенные — были ошеломлены и старались не пропустить ни единого слова. Кемаль-ага стоял в сторонке и с нескрываемой гордостью поглядывал на будущего свояка. Таким Кемаль-ага его еще ни разу не видел. Что свояченица — Кудрет достоин тысячи ей подобных.
А «ревизор» между тем расходился все больше и больше:
— Приезжаю я в Анкару, к министру финансов, а его нет на месте. Дело же у меня не терпит отлагательств, надо немедленно лететь самолетом обратно. Как быть? Посылаю курьера с запиской к премьер-министру. А там люди все уважаемые, дай бог им здоровья, и ко мне относятся с величайшим почтением…
Не успели заключенные опомниться, как на них обрушился новый шквал небылиц:
— Я и с премьер-министром на дружеской ноге, но… как бы хорошо он ни относился ко мне, я никогда не смогу разделять его политических убеждений…
К Кудрету вдруг подскочил арестант, осужденный на тридцать лет и подавший кассационную жалобу. Он был невменяем и пытался поцеловать «ревизору» руку.
— Не надо, не надо! — отдернул руку Кудрет. — Скажи лучше, какая у тебя ко мне просьба?
— А ты знаешь председателя кассационного суда, бейим? Да что это я, право! Ты не можешь его не знать, раз твой покойный дед дружил с блаженной памяти султаном Хамидом!
Арестант снова припал к руке «ревизора», но тот приказал:
— Успокойся! И стань чуть поодаль, вот так! А теперь рассказывай, что у тебя стряслось.
Человек упал на колени и разрыдался:
— Никого у меня нет в деревне, кроме матери, да и та не может прийти, ноги отнялись. Ей-богу, ну ей-богу же, я ни в чем не виноват. А доказать не могу. Руки-ноги твои буду целовать, только напиши председателю кассационного суда, что Неби не совершал преступления. Тебе он поверит. Да стану я жертвой твоей!
Принесли кофе и первую чашку, разумеется, подали «ревизору». Кудрет взял ее без всяких церемоний, даже не поблагодарив, и полез в карман за сигаретами, но его опередил Кемаль-ага, предложив свои. Он был подавлен величием Кудрета и в то же время горд от сознания, что вскоре породнится с этим господином, умеющим так складно говорить. А Кудрет взял сигарету, прикурил от зажигалки, услужливо поднесенной Кемаль-агой, и обратился к Неби:
— Зайдешь ко мне в другое время, более подходящее. Вообще-то мне неловко, но раз ты не виноват…
Кемаль-ага неподвижно стоял, скрестив руки на груди, не зная, то ли оставаться рядом с Кудретом, то ли отойти в сторонку. Кудрет, даже не подняв головы, небрежным жестом указал на лавку:
— Давай садись!
Кемаль-ага робко сел на указанное место.
«Ревизор» продолжал разглагольствовать:
— Председатель кассационного суда человек благородный, истинный борец за торжество справедливости. Но я уже сказал, что мне не очень удобно к нему обращаться. На каждый праздник он присылает мне поздравительную открытку да и в обычное время буквально засыпает письмами, а мне все недосуг ему ответить. Однако он не сердится… Так что при случае напомни мне… Договорились?
— Спасибо, бейим! Да превратит аллах в золото все, к чему ты прикоснешься. Да пошлет тебе аллах счастья на этом и на том свете! Чтоб тебе не знать ни горя, ни беды…
Но Кудрету уже наскучило слушать арестанта, и его поспешили убрать с глаз долой. После этого «галстучники» с величайшей почтительностью принялись рассказывать про Неби.
— Вы уж простите его, эфендим. Он малость чокнутый.
— К тому же доказано, что он виновен.
— Здесь есть его односельчане. Вам бы лучше всего с ними поговорить.
— Его уже дважды отправляли в сумасшедший дом…
До самого ужина Кудрет не переставал хвастаться и врать, а когда «галстучники» предложили ему разделить с ними трапезу, вежливо отказался.
— Не могу, наследственность мешает! — И добавил, бесцеремонно дернув за руку Кемаль-агу. — Ему я уже рассказывал, как мой дед за столом блаженной памяти Абдул-Азиза[30]… — Он спохватился, вспомнив, что рассказывал не про Абдул-Азиза, а про Абдул-Хамида. Впрочем, один черт!
29
Кахведжи — человек, который варит или продает кофе.
30
Абдул-Азиз — турецкий султан (1861–1876).