Страница 9 из 29
Заметив главную мысль и направление этого сочинения, мы должны прибавить еще несколько слов об исполнении. Слог их и способ представления событий можно было видеть из выписок. Но нужно еще сказать, что в «Записках» не только рассказываются одни деяния князей, но отмечаются, как в летописи, и необыкновенные явления природы и события внутренней жизни государства – например, действия духовенства, народные суеверия, ереси и т. п. В самом изложении составитель весьма близко держится летописных сказаний, во многих местах близко сходится с Татищевым, только распространяя его сжатый рассказ, иногда прерывает простодушное повествование летописи своими соображениями. Вообще прием изложения и представления событий очень сильно напоминает тот прием, которым воспользовался недавно другой ученый исследователь русской истории – г. Соловьев{28}. В «Записках» попадаются даже страницы, которые разнятся от рассказа г. Соловьева только слогом. Уже это одно много свидетельствует в их пользу.
Вообще в «Записках о российской истории» императрица, дав нам образец своих взглядов на историю, вместе с тем представила и образец уменья провести свою мысль во всем труде и направить его к подтверждению своей идеи, не прибегая ни к явным натяжкам, ни к совершенному искажению достоверных фактов. Иногда она давала им свой смысл, умалчивала об одном и изменяла тон рассказа о другом; но искусство рассказа было таково, что читающему даже не приходило в голову, чтобы могло быть что-нибудь другое, кроме того, что ему сообщается.
И мы знаем, что сама императрица высоко ценила свое искусство и «Записки о русской истории» считала одною из заслуг своих для русского просвещения.
Вместе с «Записками касательно русской истории» в первых книжках «Собеседника» (до восьмой) помещался другой труд императрицы Екатерины II: «Были и небылицы». Отличаясь совершенно другим характером, они, конечно, не имели столь важного значения, как «Записки». Сам автор смотрел на них только как на плоды досуга и говорил в них обо всем, что ему приходило в голову. Нередко он отвечал в них на разные толки, которые возбуждало появление этих и других статей, отвечал на письма, мнимо или действительно адресованные к нему, посредством редакции «Собеседника». Словом, это был труд легкий, шутливый, совершенно противоположный важности «Записок». Это выражено даже в одном письме к автору «Былей и небылиц»: «С вами все-таки, сударь, еще переписываться можно. Вы по крайней мере на письма отвечаете; а как у вас есть товарищ, г. сочинитель «Записок о русской истории», так от того даже и о получении письма не дождешься отповеди»[77]. Автор отвечал на это: «Государь мой! Нам, безграмотным, на всякие письма ответствовать не трудно, понеже на то не более надобно, как только, чтобы чернила с пера текли. Головоломных мыслей у нас не спрашивается, как то вам, государю моему, и всем читателям «Былей и небылиц» известно»[78]. И действительно, головоломных мыслей нельзя встретить в «Былях и небылицах». В них все легко, шутливо, неглубоко, все писано как будто импровизацией, без особенного плана и заботы о том, чтобы составить стройное целое. В этом отношении лучшая оценка «Былей и небылиц» сделана самим автором:[79] «Когда начинаю писать их, – говорит он, – обыкновенно мне кажется, что я короток умом и мыслями, а потом, слово к слову приставляя, мало-помалу строки наполняю; иногда самому мне невдогад, как страница написана, и очутится на бумаге мысль кратко-длинная, да еще с таким хвостом, что умные люди в ней изыскивают тонкомыслие, глубокомыслие, густомыслие и полномыслие; но, с позволения сказать, все сие в собственных умах их, а не в моих строках кроется». В другом месте он же говорит, что издателям хорошо «иметь возле бока «Были и небылицы»: когда листа недостает в книге, тогда заказать можно лист, аки попадьям пирог у просвирни. Кто так послушлив, чтоб взял перо и наполнил лист, правду сказать, – чем бы ни случилось! Таково дело иметь с безграмотным: ни от одного грамотея вы так скоро не бываете услужены»[80].
В самых «Былях» встречаются страницы, которые именно как будто для того только были написаны, чтобы чем-нибудь наполнить лист. Часто автор сам замечает это и говорит, что, начав писать, еще не знает, что будет говорить дальше[81]. Вот страницы полторы и написаны, – говорит он, – чего? – ничего[82]. По словам автора, он ничего и не хотел писать особенного; одного только не хотел он, чтобы его произведения были скучны. От этой скуки делает он заклятие 64 подобранными наудачу глаголами, говоря: «Пусть ее ищет, родит, несет, влечет, дает, наносит, приносит, кормит, бережет, сеет, выкапывает, наговаривает, привозит, привлекает, причиняет, производит, приключает, выравнивает, наворачивает, напихнет, натолкнет, напустит, надует, накашляет, напреет, начихает, насвистит, наиграет, напляшет, напоет, накричит, нажурчит, наревет, навертит, навернет, привьет, навинтит, натрет, наскоблит, наложит, нашьет, наболтает, намотает, насчитает, нальет, налепит, налает, нахрапит, нагрузит, навалит, напыхтит, наворчит, набранит, насудит, нагрузит, назевает, насулит, нагрозит, наколотит, накладет, настроит, наломает, изобретет или напишет, кто изволит, лишь бы вы не встретили ее, читая «Были и небылицы»[83]. Повторение по нескольку раз одного и того же глагола в этом истинном наборе слов показывает, что автор не заботился ни о чем более, как только чтобы наставить глаголов побольше. В свое время, впрочем, и это считалось, вероятно, очень остроумным.
С явным желанием дать простор остроумию написаны также, например, следующие строки:
«Если писать нечего, за неименеим умотечения, станем писать, как и что у конца пера явится, о чем чрез сие чиню объявление.
Когда летом при открытых окнах…
NB. Зимой при закрытых сие не бывает, как самому читателю известно.
…Стрекоза влетает в низкие хоромы и, ища обратного пути, вместо неизмеримого свода (т. е. неба), к которому она привыкла, находит несколько локтей от земли потолок, в который она ударяет, не локтем, но головою и крыльями, произнося журчание, тем и другим обращает внимание находящихся тут зрителей, подобно тому… Теперь начинается, о чем дело… Что? «Были и небылицы»? Нет! Но вовсе – я не то сказать хотел, и вылилось почти так, вовремя еще успел остановить словесный поток», и пр.
Читатель все еще ждет чего-то, но далее уже идет дело о письмах, полученных автором, на которые он собирался отвечать и никак не может собраться. В заключение автор от всего сердца желает читателю разумения сих строк[84]. Желание, конечно, не напрасное, но весьма трудно исполнимое, особенно для тогдашних читателей, которых недогадливость о самых простых вещах равнялась только разве их нетребовательности, что доказывается почти каждой страницей «Былей и небылиц». Из всего этого можно уже видеть, что статьям, печатавшимся в «Собеседнике» под этим названием, совсем нельзя придавать значения серьезной сатиры, как хотели некоторые критики. Сам автор подсмеивается над этим мнением, рассказывая о том, как он приписывал своим статьям всеобщее исправление нравов, замеченное им со времени появления «Собеседника», и как среди этих мечтаний нашел вдруг свои «Были» употребленными на папильотки и на обертку фруктов у разносчика[85]. В другом месте, в ответ на желание, выраженное в одном письме, чтобы в «Былях и небылицах» было выведено человеческое тщеславие[86], автор говорит: «Не моему перышку переделать, переменить, переломить, убавить, исправить, и пр., и пр., и пр., что в свете водится. Я из тех людей, для которых свет поди, как может, а жить в оном, как определено. Перемытаривать оный мне казалось дело возможное, пока я не слег горячкою (которую у нас запросто называют: к бороде), но с того времени вещи мне инако казаться стали»[87], И это не ирония, а искреннее убеждение, искреннее по крайней мере в отношении к литературе. Императрица очень хорошо видела, что русское общество того времени далеко еще не так образованно, чтобы считать литературу за серьезную потребность, чтобы теоретические убеждения вносить в самую жизнь, чтобы выражать в своих поступках степень развития своих понятий.