Страница 13 из 14
Теперь все перешло в предание! Ни эха, ни следа прежних лет. Старые офицеры искали и в войне, и в мире опасностей, чтоб отличиться бесстрашием и удальством. Попировать, подраться на саблях, побушевать, где бы не следовало, это входило в состав военной жизни и в мирное время, пишет современник того времени Ф. Булгарин «Молодые кавалерийские офицеры были то же, что немецкие студенты-бурши и так же вели вечную войну с рябчиками (так в старину кавалеристы называли штатских). Военная молодежь не покорялась никакой власти, кроме своей полковой, и беспрерывно вела войну с полицией. Буянство, хотя и подвергалось в то время наказанию, но не считалось пороком и не помрачало чести офицера, если не выходило из известных границ. Стрелялись очень редко, только за кровавые обиды, за дела чести, но зато рубились за всякую мелочь. После таких дуэлей бывал пир и дружба. Общество офицеров в полку было как одна семья, все было общее – и деньги, и время, и наслаждения, и неприятности, и опасности. Старшие офицеры требовали от молодежи исполнения службы, храбрости в деле и сохранения чести мундира. Офицер, который бы изменил своему слову или обманул кого-либо, не был терпим в полку. Офицеры, правда, делали долги, но в крайности за них складывались товарищи и платили их. Офицерская честь высоко ценилась, хотя эта честь имела свое особенное, условное значение. Гвардия тогда была малочисленна. В Кавалергардском, Преображенском и Семеновском полках был особый тон и дух. Офицеры этих полков принадлежали к высшему обществу, они слыли танцорами, господствовали в них придворные обычаи и общий язык был французский, когда, например, в других полках между удалою молодежью французский считался неприличным и говорить между собою позволялось только по-русски. Офицеров, которые отличались светскою ловкостью и французским языком, называли хрипунами, последнее название произошло от подражания парижанам в произношении буквы р. Конногвардейский полк был нейтральным, он соблюдал смешанные обычаи, Лейб-гусары, павловцы, измайловцы и лейб-егеря следовали господствующему духу удальства и жили по-армейски. Во флоте было еще больше удальства. В старые времена офицеры кутили в Екатерингофе, Красном кабачке и на Крестовском острове, сюда ездили, как на охоту, и горе было бедным немцам-ремесленникам, которых находили здесь с семействами. Начиналось обыкновенно так: заставляли толстых маменек и папенек вальсировать до упаду, потом спаивали весь мужской пол, за прекрасным полом все волочились, обыкновенно это и оканчивалось баталией. Кутили всю ночь до утра и в 9 часов все являлись к разводу – кто в Петербург, в Стрельну, Царское, Петергоф – и как будто ничего не бывало. Через несколько дней приходили жалобы, и виновные тотчас сознавались по первому спросу, кто был там-то. Лгать было стыдно. На полковых гауптвахтах всегда было тесно от арестованных офицеров, особенно в Стрельне, Петергофе и Мраморном дворце. Каратыгин рассказывает, как гвардейские офицеры возвратясь из славного похода в Париж, однажды ночью после веселого ужина разбрелись потешаться по Невскому проспекту и в продолжение ночи переменили несколько вывесок. Поутру у булочника оказалась вывеска колбасника, над аптекой – гробовщика и т. д. Нынче немыслимы такие шалости, но в то время ночной полицейский надзор был очень слаб и инвалиды-будочники дремали у своих старозаветных будок.
В 1791 году вошло в большое обыкновение у дам носить много золота в виде ожерелий, с большими золотыми сердцами, серьги в виде блонд и проч. Господствующий для всякой обшивки цвет был пунцовый, и единственным ему соперником было только золото. Появилась в те года еще новая мода обшивать платье черным или желтым цветом, она названа была a la contiejevolution, но последняя скоро вышла из употребления. Года два спустя появилась большая мода на миниатюрные портреты на слоновой кости, которые носили в медальонах на шее. Мода эта вошла сперва в Париже, где был знаменитый живописец Изобей, рисовавший такие портреты в совершенстве. Этот род портретов очень распространился по всей Европе и держался очень долго и у нас.
Еще в конце тридцатых годов всякая молодая девушка, выходившая замуж, дарила жениху медальон с своим портретом на кости. Убила это обыкновение окончательно фотография.
В конце 1791 года в столичном обществе самым употребительнейшим женским платьем был молдаван; его носила сама императрица Екатерина II. Платье было с короткими рукавами, шилось из атласа, флеру, из турецких тонких парчей, обшивалось кружевом, блондами, бахромою, лентами, юбки к этому платью носили белые и одинакового цвета с корсетом. Также носили пиеро из лино, шитые шелками и фуроферме с большим шлейфом. Головы причесывали в букли и в расческу – узко, вроде мужских голов. Носили султаны с золотым и золотыми колосьями и фольговыми цветами.
В 1793 году вошли в большую моду дамские сюртучки, к сюртучку надевали камзольчик, глазетовый из какой-нибудь дорогой материи, у сюртучков были длинные шлейфы. Уменье управлять длинным шлейфом считалось признаком большой аристократичности. В это же время явилась corps (тело, туловище) – ужасная машина, сжимающая женщину до того, что она превращается в статую; скоро «corps» изгоняется корсетом, фижмы также перестают носить и заменили на des bouffantes (с напуском), которые делались из волосяной материи, кроме того, чтобы сделать платье пышнее, употреблялось проклеенное полотно, называемое la criarde (крикливое). Эта ткань шумела страшнейшим образом при малейшем движении. Модные цвета в это время носили следующие сентиментальные названия: сладкой улыбки (doux sourire), нескромной жалобы (plainte indiscrete), совершенной невинности (candeur parfait), заглушённого вздоха (soupir etouffe) и т. д.
В описываемые годы мода на наряды настолько усилилась в русском обществе, что явилось несколько изданий, которые «в беспристрастном начертании» желали открыть некоторым людям глаза и убедить их во вреде, причиняемом модами, роскошью, вертопрашеством и прочими пороками, которые являются повсюду в современном обществе.
Самая крупная сатира на моды явилась в книге «Переписка безруких мод»; в книге этой сказано, что «моде», попавшей во Францию в самый разгар революции, когда владычество ее рушилось, не оставалось ничего более делать, как пробраться в землю подражательности – Россию, где она и была встречена с распростертыми объятиями. Автор представляет любопытную характеристику слабостей и пороков современного ему русского светского общества.
После Французской революции ввелись в моду у мужчин лорнеты и жабо выше подбородка и головы были отстрижены а la Titus и a la Каракалла и коротенькие косы flambeau d'amour (факел любви). Императрица Екатерина II приказала нарядить будочников в сюртуки, в жабо и дать им лорнеты в руки, будочники подходили к франтам, щурились в стеклушки и говорили им, как друзьям «Bonjour!». И жабо, и лорнеты быстро исчезли. Фраки в то время носили с длинными и узкими фалдами, жилеты из розового атласа, сапоги с кистями, галстуки, закрывавшие подбородок в несколько аршин, которые надлежало обматывать вокруг шеи. Трудно представить большее безобразие. К описанному наряду надо прибавить еще треугольную шляпу, которую прежде носили под мышкой, чтобы не смять волос, да и вообще и прежде шляп не употребляли; большой парик и без того согревал голову.
Шляпы, существующего вида цилиндры, появились в 1785 году в Англии; носить их на головах стали у настолько с уничтожением париков. С появлением английских мод водворяется страшное смешение: женщины носят камзолы, жилеты, мужские рубашки; мужчины – муфты. Эти муфты носили зимою и летом; самая модная была белого цвета, из шерсти ангорских коз и украинских; муфта носила название манька; были такие и очень дорогие из соболей и других ценных мехов. Особенно такой манькой щеголял Леон Разумовский. В числе меховых костюмов, кроме шуб и кирей, носили еще модные винчуры; последние у наших бар были очень ценны. Так, у известного любимца Екатерины II графа Мамонова была такая из меха туруханских волков, ценою в 15 тыс. руб.