Двенадцать обреченных

Дело в том, что, роясь в карманах в квартире абхазов, я обнаружил вдруг нечто несминаемое… паспорт Скокова. Значит, в угаре ночи я вернул в карманы обезглавленному не все документы.

— Вот чем будем заниматься в ближайший час! У меня паспорт киллера! С адресом!

Сашка искоса глянул на фотографию:

— Да у этого наверняка на дому менты сидят. Тоже сведения собирают. Где живет?

— Да… смотри, рядом! От Калужской площади направо свернуть. На Мытной. В начале вроде.

— Когда ты утром ментам звонил?

— Было около шести часов.

— Значит, менты у Смуровых часов в семь-то уж были. Считай, часов в восемь-девять — у Скоковых. Уж сейчас-то они взяли, что им надо. В общем, может, ты прав. Какой им смысл там засаду делать?

— Это уж вроде никакой логики.

— Ладно. Рискнем. Пустим Даню первой — мол, адресом ошиблась.

Сашка порылся в бардачке:

— Вот! Красная корочка и внутри бабий портрет. Нет, Даня, не похожа и старше… сейчас попробую.

Он извлек из бардачка карандаш, фломастер, бритвенное лезвие.

— А чье удостоверение? — спросил я.

— Да я не знаю. Случайно нашел. Удостоверение инспектора рыбного хозяйства. Кто-то по пьянке обронил. Бабы теперь тоже пьют. Слово «инспектор» четкое, а остальное я сейчас… я все ж художник. Ну-ка, Даня, сядь анфас. Сиди.

Он что-то соскребал и орудовал карандашом, хватая эти мелкие и легкие предметы с сиденья и отбрасывая тут же, Даня сидела как в фотоателье.

Мы по-прежнему были в этом пустом чужом дворе, и только какая-то бабуся смотрела на нас осуждающе со своей скамейки, скрестив руки на груди и склонив к плечу голову, словно вопрошая: ну и что дальше отчебучите, хулиганье? А мы вовсе — банда!

— Все! Прошу, инспектор уголовного розыска!

— Надо же! — восхитилась Даня. — Красивее чем в жизни!

— На то и художники! Мы являем скрытую красоту!

Я тоже посмотрел. Похожа. Если не вглядываться, то ретушь малозаметна. Метров с полутора, если раскрыть и показать, то — Даня. И слово «инспектор» очень четко видно.

— А мент меня с такой ксивой посадит надолго, — сказала Даня.

— А надо, чтобы их там не было. Только удрученные гибелью кормильца родственники.

— А они есть?

— У кавказца-то?! Полно застанешь! Что спрашивать, знаешь.

Мы уже ехали.

— Что спрашивать — знаю, — сказала Даня.

Мы с Сашкой остались в машине за углом и сидели тихо, говорили почему-то чуть не шепотом. Ни о чем существенном. Курили.

И этот двор был еще пуст. В песочнице сидел пацан с экскаватором. Уже тепло одетый пацан. Август. Конец лета.

— Заправиться надо, — решил Сашка.

— Сейчас?

— Да нет. Когда Даня придет. Нам еще ведь ездить и ездить.

— Когда Даня придет, — повторил я. Конечно. Вместо Дани из-за угла могли выскочить ребятки в форме и прервать наше дивное путешествие. А может, это и было правильно. Потому что, я был уверен, новых убийств не будет.

Подошла Даня. Влезла в машину.

— Стразу трогаем? Бежим?

— Нет. Там нет ментов. И я все узнала.

— Кто маньяк?! — спросил Сашка. Я не спрашивал, потому что давно знал.

— Они не знают. Там его сестра и младший брат. Остальные поехали в морг на опознание…

— Без лица? На опознание? Ну и что?

— Рассказали, потому что при них был допрос, что кто-то, Скоков не сказал кто, дал ему поручение отнести посылки по шести адресам в один день. И он обещал на том заработать пять лимонов. Три Скоков получил авансом. И вчера утром он ушел со здоровой хозяйственной сумкой, где были эти шесть коробок. Больше они его не видели.

— Почему-то он положил тебе две, а Снежневских и Чацкой ни одной, — я тут подумал, что о судьбе Чацкой я просто не знаю.

— И они мне дали список даже. Копию. Вот.

Да, все мы тут. Яблокова, Чацкая, Даня,

Снежневских, Полубелова и я. Если он шел по адресам в том порядке, как они записаны, то начал он действительно с меня, но затем шел адрес Чацкой, а получила две посылки Даня.

— Он не пошел к Чацкой, — сказал я, — вернее, он в вестибюле уже понял, что те гвардейцы его не примут. Там у них качки дежурят. Так он Дане две сунул. Одну — под дверь. Мощную. В это время он, кажется, не мог знать, что Смуров убит. Но халтурил. Потом идет Яблокова, ей ночью соседка принесла. Потом — Полубелова. Вот здесь он понял, что носит, слышал взрыв, в «известиях» узнал о взрывах на Плющихе и у Полубеловой. И к Снежневских не пошел. Выходит, у него одна неизрасходованная мина осталась?

— Может, это она и башку ему оторвала? — спросил Сашка.

— Кто ее знает. У меня-то было впечатление, что сам сейф был заминирован. Это теперь пусть баллистики думают.

— И у меня такое же впечатление, — сказала Даня важно, — я первая на Скокове сидела. Он был холодный.

— Приятные впечатления, — решил Сашка, — а мне кто прислал мину? Выходит, сам маньяк?

— Да, — уверенно решил я, — тебе мину, отраву — Левке. Сам. И Худур — сам взорвал. Он менял тактику, между прочим. Даже сейчас. Уже почти все поняв, я не все знаю о деталях. С Худур — сложная история. Очень стереотипно, по шаблону сделаны все эти мины. С Худур же как-то все иначе. Дистанционный взрыватель? Он менял тактику по бредовым мотивам, между прочим, тут не везде можно полагаться на нормальную логику. И в случае с соседкой по даче. Пожалуй, я сейчас позвоню.

Я набрал номер Чацкой по аппарату Смуровых (краденому).

— Вас слушают.

— Иру, пожалуйста.

— Кто спрашивает?

— Знакомый. Андрей.

— Одну минуту…

Я отключил телефон:

— Секут. У нее менты. Она вчера меня пыталась сдать ментам, я ей подушку прострелил.

— Это ты «по фене»? — спросил Сашка. — В смысле брюхо?

— Нет, подушку. И отнял пушку. Вот эту. Да нет, я уверен, что она жива. Сейчас…

Я набрал номер:

— Галя, это Андрей. Тот, что был у вас вчера утром (ведь всего-то тридцать три или тридцать четыре часа прошло!), как Генка? Да… понял. Передай ему, что мне удалось уберечь троих, но двое погибли. Сам маньяк убит. Ты поняла? Ну, держись!

Я объяснил:

— Гешка плохой совсем, но все понимает. Это же он меня в бой запустил.

— Но было предположение, что он и киллеров запустил, — напомнил мне наш подробный разговор на катамаране Сашка.

— Мне осталось вам сегодня доказать последнее. Только заправимся быстро и съездим по адресу Пархоменко. Для очистки совести.

Мы заправили машину. Сами пошли в закусочную на бульваре, сели на воздухе, тут можно было курить. Денег оказалось не слишком много, даже вместе с Сашкиными. Я уверил всех, что дожить надо только до вечера, и теперь и бензина, и Глафириных пирожков (Сашка вспомнил о здоровенном пакете на заднем сиденье) хватит до конца операции. После операции, вероятно, я лично буду жить в казенном доме. Какое-то время.

— Как же так? — все недоумевала Даня. — Еще позавчера меня никто не преследовал, кроме Левкиных жен, а я их как-то и не боялась. А теперь только и оглядываюсь!

— Тебя уже никто не преследует, — заявил я, — уже часов пятнадцать — никто.

— Эх, психиатр! — усмехнулся Сашка. — Что-то ты такое знаешь, да все помалкиваешь. Самоуверенный доктор! А чего ж так перепугался, когда я в машине задремал?

— По привычке.

— Есть третий киллер! — сказала Даня, вставая из-за столика. — Поехали!

— Нет третьего, — сказал я, вставая из-за столика, — есть хмырь с царапиной на спине. Поехали!

— Я бы мог, — сказал Сашка, — забастовать ввиду неясности картины и неоткровенности друзей… поехали.

Мы поехали.

Ира Пархоменко, если ее вдовец и другие родственники не переменили адрес, списанный мною из Генкиной тетради, проживала десять лет назад на Профсоюзной улице. Мы часам к шести добрались туда, и это было уже в обрез, так как главное дело все маячило впереди и надо было кое-куда поспеть до семи вечера. Я как-то вполне успокоился, оставив Сашку с Даней дремать в машине, поднялся на двенадцатый этаж.